Город как культурный феномен. Феномен культуры: общая характеристика

Определение культуры: многообразие и многозначность подходов в ее исследовании. Появление понятия «культура» в языке, философии и науки. В обыденном сознании под культурой мы чаще всего понимаем правила поведения, умение следовать им, воспитанность и образованность. В данном случае слово «культура» служит оценочным понятием и относится к чертам личности, которые точнее было бы назвать не культурой, а культурностью. За этим словом закрепляются те или иные духовные ее разновидности -- религия, наука, искусство, образование и т. д. Им мы оцениваем и умения человека в материальном производстве (культура земледелия, садоводства), в общении (культура речи).

Однако из простого перечисления различных вариантов использования слова «культура», сколь бы длинен ни был их список, нелегко понять, что имеется в виду под этим словом, каков его общий смысл. Более того, разнообразие словоупотребления здесь таково, что возникает даже сомнение: можно ли вообще свести его к какому-либо единому смыслу?

Многозначность использования слова «культура» обусловлена многообразием реальных форм ее существования, которая в различные времена и у разных народов облекалась в самобытные языковые конструкции.

Исторически в содержание культуры вкладывался различный смысл. В Древней Греции под тем, что современники именуют «культурой», понимали совокупность навыков и умений, воспитанность, следование греческой традиции. Философ Демокрит (V в. до н.э.) определял культуру как «вторую натуру». В античном сознании понятие культуры отождествляется с понятием «пайдейя», т.е. «образованность». Пайдейя, по определению Платона, означает «руководство к изменению человека, всего его существа».

В Древнем Риме, откуда пришло это слово, под культурой (cultura) понимали прежде всего возделывание земли. Природа -- естественное, культура -- искусственное. Но, как это часто случается, исходное, «узкое» значение слова постепенно меняется, переходя в широкую языковую категорию. Сначала расширение термина выглядит как остроумная метафора, а позже становится привычным. Уже у Цицерона мы встречаем выражение: «философия есть культура души». Подобно тому, как плуг, взрыхляя почву, готовит ее к посеву, философия возвышает и просветляет душу человека, делая ее восприимчивой к истине, добру и свету. То же самое можно сказать о религии, науке, искусстве -- всей духовной культуре.

Понятие культуры обогащается в процессе развития языка, философии, науки. В нем появляются все новые оттенки.

В каждом национальном языке это понятие имеет свою специфику, обусловленную историей и образом жизни народа. Иногда понятие, принятое в одних языках, в других передается иными словами. Хотя слово «культура» впервые зафиксировано в «Карманном словаре иностранных слов» Н. Кириллова (1845), но широкого распространения в России в середине XIX века оно не получило.

Его сегодняшнее значение передавалось тогда словами «образованность», «гуманность», «просвещение», «разум», «воспитанность». У А.С. Пушкина, который, по-видимому, вообще не употреблял слово «культура», хотя не мог не знать его, мы читаем: «Уважение к минувшему -- вот черта, которая отличает гуманность от варварства». Или: «Европейское просвещение причалило к берегам Невы». В известной статье И.В. Киреевского «О началах просвещения в России и в Европе» мы ожидаем узнать об устройстве школ, содержании образования, но узнаем на самом деле об особенностях русской религии, языка, государственности.

В Европу слово «культура» пришло чуть ли не на столетие раньше, чем в Россию. В философский, а затем научный и повседневный обиход первым его запустил немецкий просветитель И.К. Аделунга, выпустивший в 1782 г. книгу «Опыт истории культуры человеческого рода». А спустя два года вышел в свет первый том книги его выдающегося соотечественника И.Г. Гердера (1744--1803) «Идеи к философии и истории человечества», где слово «Kulture» уже перестает служить метафорой, но наполняется теоретическим и философским содержанием. Гердер проповедовал национальную самобытность искусства, утверждал историческое своеобразие и равноценность различных эпох культуры и поэзии. Он первым предложил употреблять термин «культура» во множественном числе, подчеркивая тем самым уникальность различных национальных культур.

В европейский научный оборот понятие культуры входило очень медленно. В конце XVIII века оно имело два оттенка: первый -- господство над природой с помощью знания и ремесел, второй -- духовное богатство личности. О том, что новый термин еще не успел прижиться, свидетельствует хотя бы тот факт, что два великих немецких философа Кант (1724--1804) и Гегель (1770--1831) почти не употребляли слово «культура». Гегель заменял его термином «Bildung» (образование), а Кант, хотя изредка и пользовался им, сводил культуру к дисциплине ума. По Канту, суть культуры заключается в господстве морального долга над проявлениями чувств.

Различны подходы к определению культуры. Первоначально в европейских языках -- немецком, английском и французском -- слово «культура» служило сельскохозяйственным термином (обработка, культивирование земли), а в философской, научной и художественной литературе употреблялось скорее как метафора. Многие десятилетия потребовались для того, чтобы из метафоры сделать строгое научное понятие и философскую категорию

Но культура - не просто слово обыденного языка, а одно из фундаментальных научных понятий социально-гуманитарного познания, которое играет в нем такую же важную роль, как понятие массы - в физике или наследственности - в биологии. Это понятие характеризует очень сложный и многогранный фактор человеческого бытия, который проявляется и выражается во множестве самых разнообразных феноменов социальной жизни, называемых явлениями культуры, и составляет их общую основу.

Первое определение культуры дал английский антрополог и культуролог Э. Тайлор (1832--1917). Он считал, что культура -- это сумма всех видов человеческой деятельности, включающая знания, верования, искусство, мораль, законы, обычаи, язык,. а также способности навыки, усвоенные человеком. Многозначность понятия «культура», а также различные его интерпретации в различных культурологических теориях и концепциях весьма ограничивают возможности дать его единственное и четкое определение. Это и обусловило многочисленность определений культуры, число которых продолжает неуклонно расти. На международном философском конгрессе в 1980г. приводилось более 250 различных определений этого понятия. В настоящее время их число доходит уже до полутысячи. Разброс определений понятия «культура» вызван многими причинами. Главными являются следующие: 1) специфические интересы каждой конкретной науки; 2) разнообразие мировоззренческих позиций различных ученых и групп исследователей внутри каждой отдельной науки; 3) сложность и многоуровневый характер самого феномена культуры.

В современной отечественной культурологии принято выделять три подхода в определении культуры -- антропологический, социологический и философский.

Суть антропологического подхода заключается в признании самоценности культуры каждого народа, которая лежит в основе образа жизни как отдельного человека, так и целых обществ. Это означает, что культура представляет собой способ существования человечества в виде многочисленных локальных культур. Данный подход ставит знак равенства между культурой и историей всего общества.

Социологический подход рассматривает культуру как фактор образования и организации жизни общества. Организующим началом выступает система ценностей каждого общества. Культурные ценности создаются самим обществом, но затем они же и определяют развитие этого общества. Над человеком начинает господствовать то, что создано им самим.

Философский подход стремится выявить закономерности в жизни общества, установить причины зарождения и особенности развития культуры. В русле этого подхода дается не просто описание или перечисление явлений культуры, но предпринимается попытка проникнуть в их сущность. Как правило, сущность культуры видят в сознательной деятельности по преобразованию окружающего мира для удовлетворения человеческих потребностей.

В современном языке термин «культура» употребляется очень часто, преимущественно в двух значениях: в широком - к культуре относят все общепринятые, утвердившиеся в обществе формы жизни -- обычаи, нормы, институты, включая государство и экономику; в узком - границы культуры совпадают с границами сферы духовного творчества, с искусством, нравственностью, интеллектуальной деятельностью.

Взятое в самом широком смысле современное понятие культуры обозначает все то, что создано руками и разумом человека. Культура отличает человека от животных, а общественную жизнь -- от природной. Культура передается от поколения к поколению посредством традиции, языка, обучения и подражания, а не путем биологического наследования. Она усваивается личностью в процессе ее социального становления. Включает в себя главным образом распространенные и общепринятые образцы и в меньшей степени -- индивидуально значимые действия.

Культура и антикультура. Приверженцы более узкого подхода к пониманию культуры считают неправильным распространять ее на всю совокупность общественных явлений. В обществе много безобразного, отвратительного, которое никак не назовешь культурой. Наркомания, преступность, фашизм, проституция, войны, алкоголизм -- все это искусственно создано человеком и принадлежит к сфере общественных явлений. Но вправе ли мы относить это к сфере культуры?

Многие ученые и деятели искусства считают, что, оценивая результаты человеческой деятельности, нельзя игнорировать, какие потребности она удовлетворяет. И то, что ведет к разрушению личности, обращено к низменным инстинктам, не способствует духовному развитию человека, не может быть названо культурой. К культуре относится только то, что имеет гуманистическое содержание. Культура создается человеком для созидания, а не для разрушения, для возвышения, а не уничтожения. И сейчас, когда в жизни появилось много негативного, когда под угрозой находится жизнь людей, сама культура нуждается в защите. Возникла проблема не только экологии природы, но и экологии культуры.

Понятие «экология культуры» введено в научный оборот Д.С. Лихачевым. Он, а также Ч. Айтматов, а еще раньше А. Швейцер и многие другие считают, что культура -- это вершина человеческой деятельности, лучшее в создаваемом человечеством мире.

Какой же из подходов правильнее? Как преодолеть это противоречие? Решение этой проблемы видится в следующем.

Определяя бытие культуры, ее онтологический статус, к культуре следует отнести все созданное и создаваемое человечеством. Это позволяет понять многообразие культурно-исторического процесса в прошлом и настоящем. Но такой подход явно недостаточен. Объективно он сводится к констатации того, что происходило и происходит.

Человек и человечество, оглядываясь на свое прошлое, а тем более всматриваясь в современную жизнь, оценивают совершенное и происходящее. История расставляет акценты в прошлом, человек определяет свое место в обществе, исходя из воззрений, сформированных культурой. И знак равенства, поставленный между всеми деяниями человека и человечества, неизбежно лишает людей этических и эстетических ориентиров.

Поэтому, определяя культуру, нельзя ограничиваться ее онтологическим статусом. Необходима оценка человеческой деятельности -- аксиологический подход к культуре. Если при онтологическом определении культуры только констатируется, что культура -- это все создаваемое людьми, то аксиологический подход выявляет те ее виды и формы, тот ее уровень, которые способствуют сохранению, развитию и совершенствованию самого человека, т. е. служат во благо человеку и природе, носят созидательный характер.

Аксиологический аспект в определении культуры имеет теоретическое и, особенно, практическое значение. Он уводит от констатации противоречивости человеческой деятельности к активному приятию только тех ее видов, форм и результатов, того уровня, которые способствуют развитию и совершенствованию человека и общества.

То, что ведет к разрушению личности, обращено к низменным инстинктам, не способствует духовному развитию человека, улучшению нравов, не может быть отнесено к культуре. Это -- антикультура.

Культура -- это и система ценностей, выработанных человечеством в процессе исторического развития. К культуре может быть отнесено то, что имеет гуманистическое содержание.

Понятие «антикультура», наличие антикультуры наряду с культурой как раз и отражает противоречивость культурно-исторического процесса, помогает пониманию и оценке прошлого, дает ориентиры в современном мире.

Различие культуры и антикультуры проявляется в характере их восприятия и результатах воздействия на человека. Приобщение к культуре -- длительный и сложный процесс духовной деятелыюсти. Антикультура примитивна и доступна, а для ее восприятия не нужды усилия.

Приобщение к кулътуре, делая человека духовно тоньше, душевно богаче, формирует понимание того, что в культуре могут быть разные подходы и возможны разные оценки. Оно формирует толерантность: терпимость по отношению к другому, отличающемуся от тебя. Антикультура агрессивна, ее оценки однозначны и категоричны.

Главное, что различает культуру и антикультуру, -- это вектор развития: в результате приобщения к культуре человек поднимается к свету, становится лучше, стремится к добру и творит его. Истина, добро и красота становятся для него критерием оценки действительности. Но если верх берут низменные инстинкты, если пошлость воспринимается как норма, а сама культура как излишество, нечто второстепенное -- это результат, сформированный антикультурой.

Человек, природа, культура. Природой в широком смысле в литературе называют все, объективно существующее, т. е. понятие природы предельно сближается с понятием материального мира. В более узком смысле под природой понимают весь мир, исключая человека, а также все существующее на Земле и в ее ближайших окрестностях; тем самым природа отождествляется со средой обитания человека. Можно принять любое из вышеприведенных значений, но первый, широкий смысл наиболее точно соответствует термину «природа».

В процессе длительного развития природы появился человек и первые формы общественной жизни. Отсюда общество - продукт природы, ее обособившаяся часть - культура - результат деятельности человека. Разум и труд людей создают "вторую природу" - мир человеческой культуры. Культура, таким образом, выступает как преобразованная человеком природа, а деятельность человека в этом смысле можно истолковать как превращение природного, естественного в культурное. И в этом преобразовании природы заключена самая суть человеческого способа существования в мире. Следовательно, культура есть прежде всего акт преодоления природы, выхода за границы инстинкта, сотворение того, что может надстроиться над природой. Человек преодолевает органическую предопределенность своего вида и создает культуру.

Итак, культура связана с обработкой человеком природы и постепенным выделением себя из нее. Такой подход со временем перерос в противопоставление человека природе. Для одних отход от природы стал синонимом отхода от дикости и варварства (Т. Гоббс, Д. Дидро, Л. Гельвеций и др.), для других -- от чистоты и естественности (Ж.Ж. Руссо, З. Фрейд).

Иногда термин «вторая природа» просто отождествляют с понятием «культура», которую воспринимают как то, что «отвоевано» трудом и духом человека у собственно природы как «натуры». Однако в таком подходе к проблеме присутствует некий изъян. Возникает парадоксальный ход мысли: для сотворения культуры нужна дистанция от природы. Получается, будто природа не так важна для человека, как культура, в которой он сам себя выражает. Не в таком ли воззрении на культурное творчество истоки хищнического, разрушительного отношения к природе? Не ведет ли прославление культуры к принижению природы? Так, в христианской традиции принято рассматривать человека совершенно отдельно от природы и над ней в противовес языческим представлениям. Мифологическое сознание не выделяло человека из природы, он воспринимал себя как ее неотъемлемую часть, приписывая себе природное происхождение. Подобные подходы характерны и для исследователей культуры.

Представители биологического подхода к изучению культуры утверждают, что в мире животных обнаруживаются культура и даже культуры. «Наличие» у животных собственности, структурно-иерархических образований, наций и т.п. составляет основу данной формы изучения культур. К его представителям, с некоторыми оговорками, можно отнести Пьера Тейяра де Шардена . Согласно его учению, человек -- «ось и вершина эволюции», своеобразный итог развития мира в целом. Мир представляет собой живой организм и состояние ноосферы, или идеалъной «мыслящей» оболочки Земли, которая появилась в конце третичного периода. В жизненной энергии человека заключено божественное начало, которое пронизывает всю Вселенную, постепенно усложняя мир и направляя его «ввысь» к некоей «точке Омега» -- «сверхжизни», или сфере образования богочеловечества.

Сторонники социобиологии также рассматривают культуру как особый этап общей эволюции природы. Они утверждают, что нет четких границ между социальным поведением животных и людей, разницу они видят лишь в уровне сложности их технологий жизнедеятельности.

Наиболее точным с онтологической точки зрения было бы определение культуры как «инобытия природы», так как она является результатом преобразования природных форм в объекты, природе неведомые: леса -- в парк, камня -- в обелиск, воды -- в фонтан, физиологической эмоции -- в духовное чувство, звуковых сигналов -- в словесную речь, стихийных телодвижений -- в язык жестов, размножения -- в любовную связь, стада -- в общество и т.д. Любое техническое устройство есть результат освоения природных процессов и их моделирования в искусственных условиях. К примеру, в паровой машине тепловая энергия переходит в механическое движение. Но превращение тепловой энергии в механическое движение мы наблюдаем и при извержении вулкана, когда камни несутся с горы под действием силы пара. Следовательно, паровую машину можно признать «усмиренным вулканом», который с XVIII века служит человеку.

По выражению русского философа П.А. Флоренского (1882-- 1937), природа и культура существуют не друг против друга, а лишь друг с другом. Ведь культура никогда не дается нам без стихийной своей подосновы, служащей ей средой и материей. Действительно, если отнести к культуре только все внеприродное, то многие феномены культуры окажутся как бы несуществующими. Представим себе для примера культуру йога. В ней нет ничего надприродного. Йог развивает собственные психологические и спиритуальные, т.е. духовные, ресурсы. Однако достижения йогов, несомненно, входят в сокровищницу культуры. Психологическая культура йога -- это крайний случай, так как человек имеет здесь дело с нематериальной средой -- психикой.

Русский философ признает, что природа никогда не дается нам без культурной своей формы, которая ограничивает ее и делает доступной познанию. Мы смотрим на зыбучие пески и воспринимаем их как пустыню, т.е. как нечто, известное нам в сравнении, допустим, с оазисом. Природа не входит в наш разум, не становится достоянием человека, если она не преображена предварительно культурной формой. Мы видим на небе не просто звезды, а некое созвездие, скажем, Большую Медведицу. Созвездие -- это уже форма, приданная природе культурой. Это означает, что в качестве hоmо faber, что на латыни означает «человек умелый», «человек производящий», мы вовлекли в мир культуры почти всю поверхность Земли и околоземное пространство , а в качестве hоmо sapiens «человек разумный» включили в мир культуры уже все мироздание .

Таким образом, в мир культуры мы должны включить не только то, что прямо или косвенно преобразуется человеком, но и то, что каким-то способом вовлекается в поле его деятельности и интересов .

Тем не менее сводить культуру к одним только «памятникам культуры» или исключительно к психическим и поведенческим «новациям» значит абсолютизировать ту или иную сторону целостного процесса превращения одной формы бытия в другую, утрачивая при этом самое существенное -- взаимосвязь этих сторон, их взаимопревращения, а значит, неотрывность одной от другой. Речь должна идти не о «природе» или «культуре» как самостоятельных формах бытия, а как о синтетическом природно-культурном образовании.

Проблема взаимосвязи культуры и природы . Человек сделал первый шаг к разрыву с природой, начав возводить на ней свой мир, мир культуры как высшую ступень эволюции. С другой стороны, человек служит соединительным звеном между природой и культурой. Более того, его внутренняя принадлежность к обеим этим системам свидетельствует о том, что между ними существуют отношения не противоречия, а взаимного дополнения и единства. Формы и грани взаимодействия культуры и природы многообразны и изменчивы, как и удельный вес «природного» и «культурного» в различных сферах природно-культурного мира.

В отечественной литературе противоречия между природой и культурой преодолеваются зачастую через категорию деятельности в ее историческом развитии. На начальном этапе единство культурного и природного носило характер подчиненности человека природе, которую он «преодолевал» не столько в труде, сколько в мифе. По мере развития взаимоотношения человека с природой вырастает материальное производство, формируются экономические отношения, которые определяют тип возникающей культуры, образ жизни людей, живущих в данных природных условиях. Стоит сравнить формы культурного бытия горных народов, живущих на Кавказе и в Андах, Гималаях и Кордильерах, чтобы убедиться в том, что особенности ландшафта накладывают печать удивительного сходства на многие черты культуры. То же самое можно сказать и о народах, живущих в тропиках или полярных районах, жителях океанических островов или обширных степных просторов (такой подход может дать ключ к выяснению этнического своеобразия культур).

Таким образом, культура не устраняет значения природы для человека, а выступает как специфическая для человека форма его связи с природой, его единства с ней. Выступая по своей сути «надприродной деятельностью», культура живет не просто в природе, а природой.

На первом этапе в отношении человека к природе сочетаются большее понимание и изощренность в использовании с бережным отношением, иногда в силу необходимости, так как зависимость его от сил природы еще чрезвычайно велика. Например, трепетное, тонкое отношение к природе характерно для Древнего Китая. Человек старался использовать содержащиеся в природе источники энергии, сводя до минимума свое вмешательство в природные механизмы. В религиозно-философских учениях даосизма и конфуцианства закреплены не только идеи целостности природы, но и идеалы невмешательства в общий порядок вещей, текучести, невыразимости первоосновы бытия, «недеяния» как благого принципа, идеалы жизни сообразно природе.

Особое место в истории человечества и его отношений с природой принадлежит Античности. В культуре этого периода был прорыв к гармонии: природа ставилась очень высоко, высшим ее проявлением выступает Космос как всеобъемлющее целое, единое, прекрасное и законосообразное. И боги Древней Греции тесно связаны с природой: они не только покровительствовали всем ее явлениям, но и появляться предпочитали в ее красивейших уголках -- в лесах и рощах, у звенящих ручейков или на морском берегу. Жили они на красивейшей горе Олимп и сами были прекрасны.

Культура -- это прежде всего человеческое отношение к природе. Оно означает, что в отличие от животного, которое испытывает потребность в природе лишь как в источнике «средств жизни», человек нуждается в природе, прежде всего как в источнике «средств труда». Если бы человек не преступил пределов природы, он остался бы без культуры. Позднее, с развитием труда, ростом его производительности, прогрессом науки и техники это единство распадается, трансформируется во взаимодействие культуры (человека) и природы как господство культуры над природой.

Присвоив себе звание «царя природы», человек решил, что он имеет «законное» право не только на ее познание, но и на манипулирование ею, простирающееся вплоть до уничтожения конкретных природных объектов. Дальнейшее насилие над природой угрожает его собственному существованию. Человек оказался перед необходимостью радикально изменить свое отношение к природе, как к внешней для него географической среде, так и к своему внутреннему природному содержанию -- духовной и телесной сторонам его собственного бытия.

Человек, развиваясь, перестал жить в непосредственном контакте с природой. То, что им создано или испытало на себе его непосредственное воздействие, именуемое второй или искусственной природой, и отношения с ней складываются также непросто. Как раньше на формирование психики человека влияла окружающая его природа, так теперь не менее важным стало влияние рукотворной среды обитания. Например, архитектура может как способствовать развитию ребенка, так и помешать ему (психологами установлено негативное влияние глухих бетонных коробок спальных районов, которые не только ухудшают зрение ребенка, но и обедняют его эмоциональную сферу, повышают агрессивность).

Сущность феномена культуры . Сущностные характеристики культуры характеризуют способ взаимоотношения человека с природой, на основе чего выстраивается социальная организация общества (технологический и экономический уровень развития). Определяя сущность культуры, не следует забывать, что она создается людьми, для людей, что человек присутствует в ней и как ее творец, и как ее результат.

Можно выделить три основных аспекта, в которых проявляются сущностные черты любой культуры.

I. Культура представляет собой коллективное явление :

• 1. Культура есть нечто общее для какого-либо коллектива - группы людей, живущих одновременно и связанных определенной социальной организацией. Из этого вытекает, что культура есть форма общения между людьми и возможна лишь в такой группе, в которой люди общаются; она образует определённую систему знаков (язык), употребляемых в соответствии с известными членам данного коллектива правилами. Знаками же мы называем любое материальное выражение (слова, рисунки, вещи и т.д.), которое имеет значение и, таким образом, может служить средством передачи смысла.
• 2. Человек формируется под воздействием культуры того общества, в котором он живет. Но его труд, его деятельность, в свою очередь, создают и развивают культуру. Создание культуры включает в себя и производство самого человека. Создавая мир вещей, предметное и духовное богатство общества, человек творит самого себя, совершенствует свои силы и возможности.
• 3. Совместная деятельность по созданию нового, того, чего не имелось в природе и что не могло бы возникнуть по ее собственным законам. . В данном случае проявляется такая сущностная черта культуры -- свобода. Она является тем универсальным принципом, вне которого культурная деятельность бессмысленна и невозможна.

II. Культура - это негенетическая память общества .

Культура осуществляет трансляцию (передачу) опыта предыдущих поколений будущим поколениям. Если бы не это качество культуры, то каждый человек был бы вынужден изобретать велосипед» вместо того, чтобы использовать то, что уже было придумано.

III. Культура - это особый способ отбора культурных феноменов . Для того, чтобы нечто стало феноменом культуры, оно должно быть принято другими представителями сообщества; по крайней мере, другие люди должны узнать об этом и выработать по отношению к этому собственное отношение. Именно поэтому культура проявляется в том, что принадлежащие к ней люди «намеренно» осуществляют отбор культурных форм. «Намеренно», поскольку носители культуры отбирают определенные способы деятельности, нормы и ценности в соответствии с достаточно строгими стандартами, которые действуют в рамках данной культуры.

Таким образом, культуру можно определить и как самосозидание, самопроизводство человека в конкретных формах материальной, духовной и социальной деятельности .

Оправданием существования культуры являются воспитанный ею человек и оптимальная упорядоченность его жизненного существования. Генеральный смысл функционирующей культуры состоит в поддержании психологической, духовной и материальной целостности общества .

Выводы

• 1. Исходное значение латинского слова «cultura» было агрономическим -- им обозначались искусственно выращенные злаки. Постепенно расширяясь, оно распространилось на всю сферу человеческой деятельности, имеющую «искусственный» характер, в противоположность «естественному», «натуральному» бытию природы и врожденным качествам самого человека.
• 2. Обобщая имеющиеся точки зрения на культуру, мы должны учитывать, что культура -- это совокупность искусственных порядков и объектов, созданных людьми в дополнение к природным. Это «возделанная» среда обитания людей посредством специфически человеческих способов и технологий деятельности; мир упорядоченных» коллективов людей, «возделанных» личностей, чье сознание и поведение регулируются не только и не столько биологическими, сколько социальными потребностями и интересами и т.д.
• 3. Вся история человечества шла по пути развития культуры, выводя людей из животного состояния, развивая их ум, делая более тонкими их чувства. История культуры не была однозначной, но она сохраняла только то, что имеет непреходящую ценность, отторгая то, что было неизбежным злом. Именно в этом направлении развивалась культура человечества. Если нечто направлено на уничтожение создаваемых человеком позитивных ценностей, то это нечто необходимо называть не культурой, а антикультурой.
• 4. В соотношении природного и культурного невозможно провести четкой границы - культура составляет сущностное единство человека, а человек включает в себя не только культурное, но и природное измерение. В человеке природное и культурное слиты в единое целое и сложившиеся между ними отношения настолько сложны, что они до сих пор не могут считаться до конца осознанными.
• 5. Сущность культуры проявляется в том, что она выступает как способ жизни человека, продукт его творчества и необходимая среда обитания Культура включает в себя и деятельность, и ее результаты, смыслы и оценки. Культура -- это явление человека в истории, его самовыражение в жизни, воплощение «подлинно человеческого бытия».

Вопросы для повторения

• 1. В чем особенность обыденного и научного понимания культуры?
• 2. Каково этимологическое содержание термина "культура"? Связаны ли между собой понятия «культура» и «культ»?
• 3. В чем причина многообразия подходов к определению культуры?
• 4. Охарактеризуйте оппозиции: «культура -- антикультура», «культура» -- «природа».
• 5. Как определяют культуру представители онтологического и аксиологического подхода в культурологии?
• 6. Какова сущность культуры? Какими чертами она характеризуется?

Понимание феномена детства на различных этапах социального развития в рамках каждого отдельного общества существенно отличается, по-разному оценивается, что позволяет утверждать, что детство представляет собой не только период личностного развития, но и социокультурный феномен.

На протяжении исторического развития понимание детства, осознание процессов социальных взаимоотношений между обществом и подрастающим поколением изменилось от полного игнорирования особенностей данного периода в традиционной культуре до признания ребенка как главной ценности, главного социального актора на современном этапе развития глобального общества. Усиление процессов информатизации, демократизации, гуманизации приводят к изменению понимания роли детства как социокультурного феномена.

Признание детства как особого периода личностного развития и социокультурного феномена нашло свое отражение в международном и отечественном праве.

Особенности взаимосвязей между поколениями

В современной научной литературе выделяют три основные формы культуры, отражающие различное понимание феномена детства:

• постфигуративная, в которой ребенок учится, главным образом, у своих предков;
• конфигуративная, в которой ребенок учится преимущественно у своих сверстников;
• префигуративная, в которой взрослый учится у ребенка.

Особенности постфигуративной культуры

Постфигуративная культура характеризуется высокой степень устойчивости, стабильности, отсутствием быстрых, динамических изменений. Любые культурны трансформации протекают медленно и незаметно, а взрослые в процессе воспитания собственных детей не могут представить для них будущего, отличного от собственного прошлого. Прошлое родителей представляется оптимальной моделью для будущего детей.

Определение 1

Постфигуративная культура – культура, в которой взрослые не могут себе представить любых перемен, соответственно, передают детям ощущение неизбежной преемственности жизни.

Подобная система взаимоотношений зачастую приводит к возникновению конфликтов. В свою очередь, возникновение, усиление противоречий, и связанное с ним снижение эффективности прежних методов воспитания приводит к формированию конфигуративной культуры.

Особенности конфигуративной культуры

Определение 2

Конфигуративная культура – культура, в которой в качестве модели поведения воспринимается поведение сверстников. Становление данного вида культуры обусловлено утратой взрослым авторитета в глазах ребенка, обострением конфликтов между поколениями, утратой взаимосвязей между поколений, что вынуждает ребенка ориентироваться на модель поведения сверстника.

Конфигуративное общество, таким образом, представляет собой общество, в котором дедушки и бабушки либо полностью отсутствуют, либо же их авторитет крайне низок, а сами дети взрослеют вне влияния родителей, самостоятельно моделируют собственный стиль поведения, не опираясь на модели поведения взрослого.

Особенности префигуративной культуры

Формирование префигуративного общества осуществлюсь в 60-х годах минувшего столетия. Главной сущностной характеристикой данной культурной модели выступает высокая степень эсхатологичности, отсутствие веры в будущее из-за надинтенсификации процессов общественного развития. В ситуации многочисленных, онтологических трансформаций дети взрослеют в условиях, когда опыт, накопленный родителями, зачастую оказывается просто бесполезным. В подобной ситуации разница в способах, формах передачи культурных знаний, экзистенциального опыта осуществляется по принципу от детей к родителям, а не наоборот.

Замечание 1

Таким образом, детство представляет собой особый, уникальный период в развитии личности, что обуславливает необходимость его всестороннего изучения как социокультурного феномена и оптимизации защиты на правовом уровне.

Культура формируется и развивается как специфически человеческая деятельность. Культура делает человека человеком, выделяя его из окружающего мира.

Но как она возникла? В чем ее смысл? Если культура рождается, то бывает ли смерть культуры? Действительно, культура – это прежде всего живой процесс, процесс развития средств «умещения» человеком самого себя в мире, осмысление и планирование этого процесса.

Культура постоянно творится – каждым человеком и всем человечеством в целом. Это и процесс, и результат жизнедеятельности человека. Культура исторична, ее формы изменчивы, и в то же время главные ее проблемы всевременны, а ее ценности – непреходящи. Культура – живой организм, имеющий свои законы функционирования и относительно независимое бытие, определяемые внутренними закономерностями возникновения и протекания культурных процессов.

Человек в культуре создает как бы вторую природу, которая помогает ему приспособиться сначала к первой природе, затем – к миру; затем – к созданному им самим же; затем – к другим людям и, наконец, - к самому себе: кто он сам есть. Создав культуру как систему своего рода искусственных приспособлений для жизни в мире, в обществе, с людьми, в гармонии с самим собой, человек «ставит» ее между собой и природой, между собой и миром, между собой и другими. Так возникает и накапливается материальная культура, развивается материальная и духовная деятельность в виде производства и искусства, спорта и религии, науки и моды, формируются человеческое сознание, этикет, нормы и т. д.

Культура, выражающаяся в создании физических, инструментальных, социальных, психологических средств приспособления человека, означает, как человек опредмечивает себя, свои силы, способности во взаимодействиях с миром, какими способами он раскрывает свои человеческие качества и потенции.

Культура есть ценность сама по себе, но она и создает ценности, создает саму направленность, устремленность человеческого бытия к совершенству, к раскрытию человеческой природы в ее содержании и глубине. Культура выращивает в человеке человеческое, открывает перед ним горизонты возможного и желаемого, формирует представление о человеческих ценностях, таких как истина, добро, красота, творчество. Именно в культуре реализуется идея человека как творца.

Итак, подводя некоторый итог, можно утверждать, что понимание культуры включает в себя следующие грани и уровни ее проявления:

а) совокупность материальных и духовных ценностей (от музеев и картинных галерей до ботинок и консервных банок);

б) уровень развития человека (культурный человек);

в) умение действовать в культурной сфере (культура исполнительства и другая профессиональная культура в разных сферах деятельности (умение понимать, разбираться в искусстве, например).

При этом, однако, в культуре следует различать два пласта ее бытия. Первый, онтологический, пласт составляют:

культурная среда обитания, в которой человек рождается, которая для него естественна, в реальную данность которой он погружен;

совокупность культурных – материальных и духовных – ценностей, созданных обществом и составляющих его богатство;

система ценностей, принимаемых и одобряемых обществом, их признанная в обществе иерархизация;

способность общества следовать им, транслировать, сохранять, воспроизводить;

способность творить новое, реализуя творческий потенциал сознания;

система представлений и образов, характеризующих культурную традицию жизни общества;

образ жизни;

культура чувств, культура мышления, культура самопроявления;

понятие о человеке, человеческой личности, ее цельности и ценности;

определенный уровень развития, воспитания.

Другой уровень понимания бытия культуры – аксиологический, т.

Е. уровень ценностей. Ценность – то, что «прибавляется», «примысливается» к материальному бытию предмета, сообщая ему значение и смысл. В онтологическом смысле можно причислить к культуре все, что создано человеком, создано искусственно. В аксиологическом же смысле все это созданное мы оцениваем через человека, через ценностное, человечески общезначимое содержание. Так называемая машинная культура онтологически может входить в состав культурно произведенного; однако только традиционная преемственность и ценностный характер содержания объекта определяют его принадлежность к собственно культуре (как человеческому феномену).

Мы обнаруживаем в бытии культуры также необходимые для ее понимания психологический и деятельностный аспекты. При этом деятельность понимается достаточно широко: это не только предметно-материальная деятельность, но и разные виды идеально- предметной деятельности, каковыми, например, являются деятельность сознания, производящего теории или программы, творческое мышление, процесс образного моделирования и т. п. Совокупность разных форм внешней и внутренней деятельности сознания человека определяет то, что мы называем профессионализмом, подготовленностью, компетентностью. Это также проявления культуры, обусловленные стремлением к совершенству, подразумевающему соответствующее воспитание и образование, умение соблюдать преемственность культурной деятельности и культурных норм.

Таким образом, культура опредмечивает сознание, запечатлевает его деятельность, организует его деятельность, организует мир на новых, человеческих основаниях. В этом смысле вся культура как определенная система норм и как организация есть противостояние хаосу.

Ареной борьбы между хаосом как мировым беспорядком и порядком культуры становится человеческая душа. Осуществляя ставший позднее столь распространенным у многих исследователей прием синтеза естественно-научного и философского подходов, П.А.Флоренский выстраивает два ряда понятий, противостоящих друг другу: с одной стороны, это энтропия – хаос – грех, с другой – эктропия – культура – гармония. Таким образом, Флоренский показывает, что культура не только противостоит хаосу, но и образует общий ряд с антиэнтропией (как стремление к порядку) и гармонией, которая противоположна частичности, фрагментарности, односторонности, выступающим следствием разлада и распада духовной жизни, т. е. греха. Флоренский вводит в понимание культуры религиозный ориентир и тем самым показывает методологическое единство понимания культуры в многообразии проявления в ней всех сторон человеческой души и самой жизни человека, которая объединяет научное, художественное, религиозное и философское видение мира.

Ирина Прохорова: Мы продолжаем цикл передач, посвященных культуре повседневности. В этот раз мы поговорим о городе как культурном феномене.

В мировом сообществе уже несколько десятилетий тема урбанистики, городского пространства и переустройства — одна из важных и модных тем, неувядаемых, как в экспертом сообществе, так и в широкой общественности. До нашей страны эта мода докатилась немножко позже: последние пять-семь лет это тоже стало в центре внимания.

И мы сегодня внесем свой скромный вклад в бесконечные обсуждения и дебаты о том, что такое город и как он меняется. Для меня важно обсудить город именно как некоторое производство культуры, город как цивилизацию, и то, как он меняется, как он изменяет жизненные ценностные практики живущих в нем людей и как сами люди трансформируют городскую среду. В общем, тема необъятная, но я думаю, что мы затронем ее хотя бы по касательной.

Среди экспертов постоянно идут разговоры о кризисе современного города или исчезновении классического города, о том, что все меняется и бесконечно трансформируется. И вопрос мой будет простой: что имеется в виду под идеей классического и традиционного города? И можем ли мы вычленить какие-то важные, основополагающие характеристики, несмотря на такое разнообразие городов и способов их основания? Что такое вообще классический город, от которого мы отталкиваемся, говоря о городе современном?

Олег Шапиро: Классический город — это, наверное, такое массовое поселение людей, которые не занимаются сельским хозяйством. Видимо, начался он как город, как полис греческий, и с тех пор эта традиция неизменна. Недавно, правда, откопали где-то город Урюк, который 6 тысяч лет назад был, древнейшее поселение, и сейчас в Германии есть город Урюк. Там все было: ремесла, скульптуры, культура, там было социальное расслоение людей, в общем, все как в настоящем городе. Поэтому, мне кажется, что классический город — это ограниченное в пространстве население, где есть центральная часть, где люди занимаются не сельским хозяйством, и у них, видимо, есть общность граждан.

Прохорова: Когда компактное проживание людей становится городом? Лагерь беженцев — это тоже компактное поселение, но это не город. Город — это все-таки структурированное пространство, где-то иерархически выстроенное?

Оксана Запорожец: Для социологов, когда они начали определять город XIX — начала XX века, очень важно было сделать это через его социальную ткань, через социальные отношения, которые возникают в городе. Если архитекторы, географы или представители других дисциплин хотят определить город через материальность, через специфику деятельности, то социологи говорят о городе XIX-XX века как об индустриальном центре и как о специфике отношений, которые там возникают. Безусловно, можно говорить о городе более раннего периода, но социология — достаточно молодая наука и говорит в основном о городе с XIX века.

Прохорова: А поселения XVIII века нельзя называть городом?

Запорожец: Безусловно, можно. Но в поле зрения социологии город попадает в XIX веке. Понятно, что была литература, была живопись, другие способы понимания городской среды. Индустриальный город, формирующийся в конце XVIII — начале XIX века, прекрасно описан романистами — это город одиночек, город, который постепенно вырывает человека из семьи, из тесных соседских сообществ, и делает его самостоятельным.

Прохорова: То есть модерный город — это начало XIX века?

Запорожец: Это модерный город, безусловно, потому что горожане в то время — это, как правило, горожане первого поколения, переехавшие из деревни. Соответственно, это люди, утратившие свои социальные связи и приобретшие то, что городские исследователи считали важным в то время — некоторую анонимность. То есть из плотного, тесного социального контроля ты переезжаешь в совершенно другую ситуацию — ты один в большом городе, где тебя не очень хорошо знают или совершенно не знают — и приобретаешь свободы горожанина со всеми плюсами, свободу действий, свободу начинать определенные истории сначала.

Прохорова: Мне кажется, что вы описываете ситуацию ближе к концу XIX века. Начало XIX века — это, конечно, рождение нового города, но общество там все-таки жестко сословное, никаких публичных пространств почти нету.

Виктор Вахштайн: Действительно очень интересная дихотомия, потому что социология, как всякий язык описания мира, видит мир с того момента, как она появляется.

Прохорова: Сотворение мира?

Вахштайн: Сотворение мира буквально совпадает с сотворением языка. Простите, наш язык сотворился именно как ответ — то, о чем говорит Оксана, — на то, что кончился тот город, который породил высокую культуру. Вопрос в том, что для социологов она не является собственно городской. Иными словами, классический город, который культуролог любит изучать через архитектурные памятники, для социолога не является релевантным, потому что релевантным для него является как раз разрыв и распад всего этого. Для социологов город — это чудовищное место.

Посмотрите на тексты наших классиков Зиммеля и Тенниса. У Тенниса есть даже такое ругательство в тексте — гроссштаттер, то есть житель большого города — это вообще не человек, у него нет социальных связей, у него нет родителей поблизости, его ничто не держит, ничто не ограничивает. А для Зиммеля житель города — это невротик, потому что постоянный источник стимулов внешней среды делает его абсолютно неуправляемым, неконтролируемым существом. И поэтому социологи, которые изучают сообщество и социальные связи, а вовсе не культуру, они, конечно, изучают город в тот момент, когда исчезает тот город, который интересует человека, занимающегося темой культуры.

Прохорова: То, что вы описываете, это типично романтический предрассудок — город как искусственная, противоестественная среда обитания, вырванная из сельской идиллии, превращается в такое несчастное, отчужденное и так далее.

Шапиро: Я думаю, традиция идет.

Прохорова: Традиция продолжается, потому что при этом глупый народ бежит в города и предпочитает быть отчужденным, одиноким, вырванным из социальных связей. Мне кажется, здесь большой разрыв между действительно привлекательностью городской среды — города недаром разрастаются — и некоторыми представлениями о том, что из себя представляет город.

Еще чуть-чуть затрону тему классических городов. Не надо быть крупным специалистом в области урбанистики, чтобы увидеть, что города очень по-разному складывались. Мы говорим, что должен быть центр, периферия, какие-то правительственные здания. Например, Лондон, который, как и Москва, кстати, складывался из усадеб и деревень, он в каком-то смысле, в отличие, правда, от Москвы, не имеет центра. Там несколько центров, и это совсем не такой город, как Париж, который имеет ярко выраженное центральное, сакральное.

Вахштайн: Тут есть два аспекта.

Шапиро: Есть города хуже.

Вахштайн: И мы знаем это.

Шапиро: Скажем, какой-нибудь город Мидтаун в центре Техаса — это где, собственно говоря, все расчерчено в такие клеточки, брошены какие-то дома, дальше эти клеточки продолжаются в бесконечность, потому что дальше в центрах этих клеточек нефтедобывающие такие штуки стоят. И пролетая над этим, мы можем полчаса лететь над одной и той же структурой: где-то есть дома, где-то вместо домов стоят эти вышки, но это тоже город.

Прохорова: Кстати, в нашей стране, увы, таких индустриальных городов, построенных, прежде всего, в ХХ веке, огромное количество. А можно ли считать их городами? Учитывая, что там, как правило, почти нет инфраструктуры культурной жизни: когда строили, никто не думал о комфортности проживания и о том, что должно быть городское сообщество.

Шапиро: Конечно, если мы возьмем Тольятти — самый, наверное, одиозный город — его придумали как идеальный город. Здесь есть жилье, а здесь рядом с ним производство. Люди идут туда прямо из дома.

Прохорова: Из спальни перешел в завод и вернулся обратно. И так очень многие города, собственно, и выстраивались у нас.

Шапиро: Но он мог пройти через центр, и там должны были быть рынок, Дворец спорта, еще что-то. Это не случилось в какой-то момент, просто не достроили. Выяснилось, что, может быть, это лишнее или лишняя затрата. Но надо сказать, что Тольятти должен был умереть. Я даже как-то пытался написать книжку «Хроника объявленной смерти». Пока я пытался ее написать, он ожил: у него есть старый город, и они как-то «сползлись» с Самарой. И в общем, город 700 тысяч человек не может, я думаю, сам себя не регулировать, он так себя отрегулировал, что теперь ему, в общем, не особенно нужно производство «АвтоВАЗа», у них там какая-то своя жизнь, и город стал более нормальным, чем мог бы быть. О комфорте что тут говорить.

Прохорова: Классические города возникали из укрупнений, но тем не менее там строили всякие здания сакральные, правительственные и все прочее, а дальше — кварталы, которые расползались. Варианты — например, то, что вы описывали в Мидтауне, Лос-Анджелес, который центра вообще не имеет. Это какой тип города? Можно сказать, что это современный город, город будущего? Или это наше представление о классическом городе немножко, так сказать, преувеличенное?

Вахштайн: Точно так же, как монструозный город — это миф романтического свойства, порожденный, кстати, идеологией ХХ столетия; город, который имеет структуру, в котором есть культура, есть куда пойти и так далее. Потому что города исторические действительно крайне разнообразны; если мы посмотрим классическую работу Бруно Латура, то там город — это просто несколько домов вокруг рынка. То есть рынок есть — все, город тоже есть, ему хватает, никакая культура не нужна. Если мы посмотрим на работы Анны Харендт, то они, конечно, обо всем, что связано с публичной коммуникацией, организацией публичной сферы. Есть агора — есть полис, нет агоры — нет полиса. Но при этом никогда не было такого жесткого канона, что город — это то, что имеет центр, периферию и т. д.

Вообще идея о том, что города должны быть организованы для комфорта людей, чтобы жителей не тошнило от того места, где они живут — это идея 20-го столетия. Исторически города создавались не для комфорта, не для удобства жизни, и мы с вами живем в одном из таких городов, который последние 7 лет задумывается о том, что, наверное, хорошо было бы не только зарабатывать здесь деньги и проводить большую часть времени в пробках, но еще чуть-чуть и пожить.

Практически до середины XX века мысль о том, что города нужны для людей, не посещает голову тех, кто занимается городским управлением. Потому что города — это концентрация, города — это ресурсы, города — это оборона (но до определенного момента, когда оборона действительно является доминирующей функцией городского развития). А уже в какой-то момент, в том числе на волне идеологии буржуазного комфорта, появляется мысль о том, что неплохо было бы время от времени сходить в театр, причем не переступая через тела рабочих, и чтобы собаки не бросались на вас из подворотен, и чтобы копоть не покрывала плотным слоем ваши белоснежные платья.

Шапиро: Вы знаете, я хотел бы добавить про культуру. Такое и в XXI веке есть. Потому что, скажем, город Дубай — это город без культуры, Гонконг — это город с транспортом, с транспортной структурой, но без культуры. Поэтому сейчас в Гонконге есть район — Западный Коулун, где, например, шесть театров, выставочный зал и т. д., то есть это специальный район, имплантированный в город, чтобы там была еще и культура, чтобы он был как все другие города.

Прохорова: Слушайте, но ведь есть экономика культуры, об этом говорят специалисты, что закройте Лувр в Париже — и приток туристов сократится вполовину. В этом смысле очень важная часть притягательности большого города — это не просто коммуникации и все прочее, а, конечно, то, что связано с культурой, с культурным досугом и доступностью культурной информации в самом широком смысле слова. И это неотъемлемая часть таких конгломератов. В противном случае они теряют очень многое, несмотря на то что, может быть, там хорошо жить и электрички ходят и т. д. Мне кажется, что здесь как раз очень важный момент; более того, то, о чем я хотела поговорить, что культура — это, может быть, не только театры, а само устройство города. Если у нас начинают украшать набережные, делать беговые дорожки — это ведь тоже часть культурного пространства, которое меняет наше отношение. Почему это приходит именно сейчас и насколько это можно считать связанным с революцией городского сознания?

Запорожец: Здесь есть вопрос — что мы в данном случае будем понимать под культурой. Вы сказали, что культура — это не только музеи. Но здесь важно понимать, что культура — это не только то, что существует в каких-то инфраструктурных формах — библиотеки, музеи, парки, — но и, например, что-то, существующее в очень подвижных, очень зыбких формах. Как исследователь стрит-арта, я могу сказать, что, безусловно, стрит-арт — это очень привлекательная составляющая ряда современных городов. Уличное искусство отчасти встроено в экономику; люди приезжают специально на это посмотреть, они готовы покупать открытки, принты; но одновременно это такое неклассическое потребление, может быть.

Людям приятно узнавать город, им приятно открывать его самим. И такая культура, как творчество горожан и творчество приезжих, у которой место — весь город, очень тому способствует. То есть мы говорим о разных типах культур, и этой уличной культуре, которая создается горожанами, творческими людьми, очень часто не хватает означивания как важной составляющей культуры. Про стрит-арт мы можем сказать: кому это интересно, это мазня какая-то на стенах. Но вместе с тем люди платят большие деньги (или не очень большие) для того, чтобы приехать в этот город и отправиться в платное (или бесплатное) путешествие с местными энтузиастами и на всё посмотреть.

Прохорова: Кстати, в Санкт-Петербурге все заборы расписали, и это стало городской аттракцией. Я слышала, что таксисты предлагали за совсем небольшую плату провезти по городу, чтобы специально на это посмотреть.

Шапиро: В Челябинске тоже, по-моему, да?

Запорожец: Да-да-да.

Шапиро: Но там ничего не красили, слава Богу.

Вахштайн: Там весь город просто сам преобразился. Тут есть свободный сюжет, связанный с тем, в какой момент культура действительно становится значимым ориентиром городской политики. Если мы посмотрим на конфликт базовых метафор городских политических элит на протяжении XX века, то это конфликт двух больших нарративов. Первый — модернистский, построенный вокруг идеологии максимальной плотности, потому что город мыслится в этом языке как место концентрации ресурсов. Поэтому очень важно, чтобы человек тратил как можно меньше времени от места жительства до места работы, потому что он в данном случае производитель. И конечно, это не советская история, это Нью-Йорк периода Роберта Мозеса — человека, который начинал как поэт-утопист, потом как замечательный художник, который построил город будущего в качестве парка аттракционов в самом городе. А потом, как стали замечать наблюдатели, сам Нью-Йорк стал трансформироваться по образцу этого парка будущего.

Шапиро: Но там приостановили.

Вахштайн: Да-да, и это как раз второй нарратив, потому что когда у вас город прежде всего точка экономического роста, то какая у него культура? Культура в этом языке описания очень забавно кодируется. У людей есть потребности, в том числе культурные, так давайте как-нибудь их удовлетворим, чтобы люди лучше работали. И в этом языке культура пропадает — исключительно с точки зрения удовлетворения мифических культурных потребностей. Это то, что остановило Роберта Мозеса, — настоящие леваки, Джейн Джекобс, гений которой состоял, в частности, в том, что она не использовала традиционную левацкую риторику про неравенство, про городскую бедноту, а сделала акцент на фигуре сообщества. Отсюда появляется идеология, что город — это когда мой сын катается во дворе на качелях, которые построил мой отец. Город — это про социальную ткань, социальные связи, про постоянное уплотнение социальных взаимодействий. Но при этом там тоже культуры особой нет, только если мы постфактум не перекодируем социальные взаимодействия как культурные.

Прохорова: А почему? Мы приезжаем в разные города, видим разный уклад жизни, разные взаимоотношения, существование и сосуществование сообществ. Это тоже, как мне кажется, элемент культуры. А мне очень важна, например, идея культурной мифологии города. Я в свое время тесно соприкасалась с Норильском и много говорила о том, что проблема этого прекрасного города, стоящего на вечной мерзлоте, в том, что там нет городской среды.

Вахштайн: Норильск построен по питерским лекалам.

Прохорова: Да, по питерским лекалам, что само по себе вдохновляет и ужасает. Там есть и театр, и галерея, все есть. Но при этом в городе, когда я там была, абсолютно не было ощущения городской среды. Памятники, один-два, были идеологические, людям там, грубо говоря, негде было назначить встречу. И первые маленькие скульптуры в городе, которые мы отчасти поддерживали, — это были памятники оленю, моржу и т. д. Казалось, все это очень смешно, но это было обжито мгновенно, скульптуры стали частью городской мифологии, фольклора. Люди приходили потереть нос моржу, и этот морж стал частью какого-то еще и студенческого круга. Мне кажется, это и есть городская культура, без этого города нет, социальная ткань разрывается.

Шапиро: Должны быть символические места.

Прохорова: Да-да-да.

Шапиро: В городе всегда есть символические места. И мы сейчас говорим со студентами, собственно говоря, это такая странная тема, потому что в Москве, например, есть места, которые были всегда, но их значение постепенно стирается, исчезает. Скажем, библиотека Ленина или ипподром. Ипподром занимает 42 гектара, там, не поверите, полторы тысячи лошадей живет, просто полторы тысячи лошадей в центре города, и там почти нет людей.

Прохорова: Просто мечта анархистов — свободные кони.

Шапиро: Да. Вы понимаете, все меньше и меньше люди ходят именно в Национальную библиотеку. Но мы не можем ее взять и как-то уничтожить или переселить. Поэтому эти места требуют нового осмысления и нового прочтения, чтобы их оживить. Но, с другой стороны, они никогда не исчезнут, они были и продолжают оставаться символом города.

Прохорова: Смотрите, в 90-е годы выяснилось, что существует культурная память города. В тех местах, где до советской власти, предположим, было средоточие злачных мест, там же, после революции, все это возникло снова, по непонятным причинам. Причем люди даже не знали об этом. С другими местами то же самое. Очень интересно, как передается эта культурная традиция.

Шапиро: Это, видимо, топология города и действительно традиции. Обжорный ряд — это Кузнецкий мост, там тоже сейчас ресторан «Большой» и т. д. Там то закроется что-то, то откроется, но тем не менее люди продолжают там активно есть.

Вахштайн: Если действительно есть такая сильная культурная инерция, то я начинаю задумываться,почему лучший интеллектуальный журнал Риги находится в здании первого легального борделя.

Прохорова: Жизнь и эротика неразделимы.

Вахштайн: Надо задуматься, где именно расположены все наши редакции. Но если на секунду вернуться назад, в какой момент городская политическая элита начинает кодировать культуру как что-то значимое? В тот момент, когда появляется метафора «город как сцена»? Ян Гейл в этом смысле — это просто апофеоз такого способа мышления, в рамках которого города созданы для того, чтобы люди там гуляли и радовались жизни. «Не спрашивайте меня, сколько людей живет в этом городе, — говорит Ян Гейл, — спросите, сколько получают от этого удовольствие».

Шапиро: Виктор, а еще важно, что у людей появилось свободное время.

Вахштайн: Конечно. Чтобы в каждом дворе Москвы сделать по подмосткам, нужно, чтобы кто-то имел возможность и время до этих дворов дойти.

Прохорова: Собственно, публичные пространства появляются во второй половине XIX века. Любимые нами импрессионисты — что они описывают? Абсолютно новые радикальные практики, которые нам сейчас не очень понятны, эти рестораны, где уже танцуют — это вообще очень новое явление тогда было, это нам сейчас так кажется, что оно было всю жизнь.

Шапиро: Бульвары.

Прохорова: Именно, бульвары и вообще возникновение публичного пространства — это и тогда, и сейчас вполне новые явления.

Вахштайн: Тут есть небольшое историческое вкрапление — то, что потом обживается и становится культурным пространством, изначально может иметь совсем другие предназначения. Например, бульвар нужен для простой вещи — его легко простреливать, потому что, когда у вас парижские баррикады, по всем этим улочкам ядро не летит. То есть, там нужно выстроить понятные прямые оси, по которым с двух сторон вы ставите пушки — и никакие баррикады, и никакая Парижская коммуна, все нормально, а потом это становится местом культуры.

Шапиро: Это правда.

Запорожец: Здесь я хотела бы вернуться к идее стабильности или подвижности культурных пространств или символических мест. Смотрите, то, что меня, например, угнетает как исследователя — это не только статичность и сохраняющаяся традиция мест, но и короткая память на некоторые места, короткая память об их значимости. И я, прежде всего, говорю в данном случае об Арбате, о Старом Арбате в Москве. В конце 80-х — 90-х годах это было очень значимое пространство; массу пешеходных улиц называли Арбатом в совершенно других городах. Потому что в нем воплотилась идея, о которой говорил Виктор: город не для функционального перемещения, город — для прогулки. В городе можно стоять на улице, говорить с кем-нибудь, наблюдать сцены городской жизни.

Сегодня Арбат — торговая улица, в основном для иностранцев, редких поклонников Виктора Цоя, театралов и т. д. Очень жалко, что сегодня история Арбата не вписывается в историю городских преобразований — создание пешеходных зон и т. д. Для позднесоветского человека это была важная школа публичной, уличной жизни. Не школа маршей, спортивных соревнований, демонстраций, которые проходили по городам, а возможность глазеть, гулять, быть бездельником. Соответственно, возникали все эти арбатские ансамбли, художники и т. д. Печально, что у нас такая короткая память на важные городские места.

Шапиро: Довольно давно — и здесь мы не говорим о греческих городах, о гигантских храмах, куда люди не только молиться приходили, но и вели там активную общественную жизнь, — например, в поволжских городах были набережные. Это вообще-то не новый феномен, это просто другой взгляд. Что касается Арбата, то он просто очень плохо сделан. Среди архитекторов считается, что это история большой неудачи.

Прохорова: Я помню, в 70-х было много обсуждений и скандалов, в перестроечной прессе это обсуждалось бесконечно.

Шапиро: Откуда вообще взялась идея Арбата? Первая подобная улица была в Каунасе — Аллея свободы. Потом решили, что надо сделать такое и в Москве. Получилось слишком искусственно, слишком театрально. Художники появились позже, и очень быстро заменились торговцами. Арбат сразу как-то стал почему-то не феноменом внутренней городской жизни, а таким аттракционом для чужих.

Прохорова: Тогда была искусственная попытка сделать из очень важного символического места что-то еще более символическое. Не получилось. Когда принимается решение что-то преобразовывать, оно из чего складывается? Изучается, например, где люди хотят ходить? Чтобы сначала посмотреть, как народ ходит, где есть какие-то странные потоки, они же не определяемы. Я не поклонница, чтобы набережные были в чудовищном состоянии, как они были вдоль Москвы-реки, после реконструкции они стали намного красивее. Но это же не гарантирует, что там будут ходить. Каковы же гарантии успеха?

Шапиро: Поделюсь личным опытом. Когда мы придумали, что надо сделать Крымскую набережную прогулочным местом, там же ничего не было, там были художники и продавцы картин, и места хранения. И вообще никто там не проходил и не проезжал. Мы как раз ходили в парк Горького с «Красного Октября», у нас там много было объектов, и понимали, что тут есть какой-то кусок. И дальше мы там что-то предложили сделать, и на это сразу согласились, сказав, что надо сделать очень быстро, за любые деньги, потому что к выборам. И когда мы за это взялись, это был ад: вот это место, — мы думали, — оно некрасивое, пустое, забытое, там никого нет; а сейчас мы туда вобьем 3 миллиарда, например, а там никто так и не появится. Это была главная проблема, которую надо было решить: почему люди должны туда прийти. Мы придумали, что это будет ландшафтный аттракцион, у нас была идея, что это будет некий транзит, потому что набережная должна была дальше продлиться — и на «Красный Октябрь» мостиком. Хоть какой-то у нее был бы смысл. Сейчас это транзит без транзита. Путь без цели. Но при этом люди туда идут, потому что это одна из до конца додуманных ландшафтных историй. И слава Богу, потому что таких историй мало. Было бы много, туда, может быть, никто бы и не пришел. Я имею в виду, что, как бы мы ни работали с социологами, а в последнее время мы для того, чтобы лучше спать, работаем с социологами…

Вахштайн: Мы выполняем функцию чистильщиков совести.

Шапиро: ...Никогда, мне кажется, нет гарантии. Потому что учесть все факторы, изменения, настроения, тенденции невозможно.

Прохорова: Я хочу спросить вот что. Это ведь вечный разговор, я помню, что, кажется, в середине 2000-х было много споров о том, кто и кому должен ставить памятники в городе. Спорили власть и эксперты, иногда подключались представители городской среды, которые говорили: почему бы нам не поставить те памятники, которые нам нравятся. Я помню, что интересно, как раз больше всего возражали эксперты, которые говорили: знаем, сейчас наставят черт-те что — памятники огурцу, еще что-то такое, что это некрасиво, что это не будет соответствовать высоким историческим ценностям и т. д. И вот здесь встает вопрос для меня очень важный: люди иногда действительно поставят памятник невесть кому и страшно любят его. Вопрос: как это учитывать? Можно ли считать, что люди иногда понимают, чего они хотят?

Вахштайн: Это возвращает нас к вопросу о городской политике. Здесь как раз очень хороший сюжет, просто хрестоматийный. Проблема в том, что нет никаких эмпирических свидетельств в пользу того, что системы принятия решений, которые полностью делегированы, которые построены на общественном запросе, на общественных слушаниях, на том, что все согласовывается с людьми, они хоть чем-то лучше, чем те, которые сделаны прозорливым архитектором, которому в голову пришла идея: к выборам надо было сделать быстро и, кроме того, в бюджете остались деньги. Как ни странно, это так, несмотря на наше немного народническое представление о том, что дайте людям сделать то, чего они хотят, и будет лучше. План большого Лондона согласовывали 8 лет со всеми заинтересованными группами, и все остались недовольны. Все!

Прохорова: Я помню, в 50-х годах были безумные идеи прорубить через Лондон огромные магистрали, как сделали в Москве, к сожалению. И мы представляем, что это был бы за город. Общественность тогда встала на дыбы против этого безумия и отстояла идею кривых улочек.

Вахштайн: Почему Петербург — это город, а Москва — нет. Потому что в Петербурге все становятся на дыбы, когда кто-то дорожку через парк проложил, а в Москве, в принципе, можно сделать все что угодно. Город, в котором две трети жителей в нем не родились. Город, в котором большая часть людей не имеет своего жилья, а срок съема жилья в Москве — 3 года. Можете себе представить, насколько это молодой, мобильный город. То есть Москва — это особая история. Старых москвичей уже этнографы должны изучать. Тех, кто сохраняет дух этого места, кто умудряется еще каким-то образом его воспроизводить. Пример, который вы описываете — хайвей в Нью-Йорке — омерзительная старая грязная железная дорога на столбах через весь центр Манхэттена. Модернисты из мэрии говорят: давайте снесем уже все это и что-нибудь сделаем, например, нормальную дорогу проложим. Так все сообщество тех кварталов, через которые она проходила, встало на дыбы, апроприировало эту железную дорогу, и сейчас это одно из самых привлекательных публичных мест в Нью-Йорке.

Шапиро: Все-таки это было немного боковое место, брошенное, вдоль набережной. Сейчас это дорогущее место.

Вахштайн: Тогда оно было боковое, сейчас — центральное.

Прохорова: Это говорит о том, что при трансформации города, видимо, происходит трансформация городской среды. И здесь, может быть, не так важно то, сколько людей живет в городе, сколько то, что человек для себя выясняет, на что он имеет право и каким образом он способен на город воздействовать.

Вахштайн: Маленький факт из последнего исследования «Евробарометра в России» по механике Москвы. У кого самая сильная московская идентичность? У тех, кто приехал сюда более 10 лет назад. Ни у тех, кто здесь родился, ни у тех, кто приехал сюда менее 5 лет назад, нет такого ощущения связи с этим местом, права на город, как у тех, кто чувствует себя так называемым oldtimers. Это отчасти нью-йоркская история.

Шапиро: Есть граница между 10 и 15 годами, а после 15 лет опять.

Вахштайн: Есть граница между 10 и 5,5 годами — это «я тут вообще так, деньги зарабатываю». Коренные москвичи говорят: «Нет, мы — люди мира. Так получилось, что я здесь родился, не факт, что я здесь умру».

Прохорова: Это нормально — человеку надо утвердиться, поэтому он святее папы римского, он главный защитник московских ценностей.

Шапиро: И главный инициатор изменений в этом городе. Есть традиция, насколько город детерминирует поведение внутри него. Скажем, Париж — очевидно, Рим — тоже, но более мягко. У меня была как-то в Риме история, когда к портье подошел какой-то немецкий гражданин и спросил, куда можно сходить пообедать вечером. На что тот сказал: «Слушайте, сейчас 7 часов, пока все закрыто, здесь начинают есть с 10 вечера». Но он же из Германии, там в 7 день уже заканчивается. Это вообще разные совершенно истории. Поэтому разные города по-разному определяют жизнь. Москва вообще, мне кажется, жизнь своих граждан не регулирует. Гонконг тоже, это просто большие мегаполисы…

Вахштайн: Отсюда, собственно, появляется концепция гетерополиса, которая сейчас обсуждается. Она о том, что город — это не количество людей и не территория, а степень различия между людьми, которые оказались в одном месте, и между местами, которые оказываются рядоположенными друг другу. То есть город определяется степенью, градиентом различия между территориями и людьми, а не их количеством. Но здесь, конечно, большой вопрос, как в таком городе жить. Никто не говорил, что это будет приятно.

Прохорова: Вот и живем. Ругаемся, но живем.

Шапиро: Еще важная история, которую мало кто почему-то вспоминает. Чтобы город развивался, у него должны быть разные потенциалы — очень хороший район и совсем не хороший, дешевый, депрессивный. Потому что в таком районе, собственно говоря, есть потенциал развития самого города. Если все районы будут как Беверли-Хиллз, мы получим ограниченное число людей с определенным набором традиций. Такой город не может развиваться, он застыл, он даже большим не станет. Так что, наверное, не всем в городе должно хорошо житься.

Вахштайн: Мы пришли к неожиданному выводу.

Прохорова: Так может рассуждать человек, который живет более-менее ничего. Последний вопрос: сегодня одна из главных проблем — это невероятное количество мультикультурных сообществ в городе. И это действительно новый феномен. Это и раньше бывало — например, разные слободы. Но тем не менее сейчас происходит перемешивание людей с разными культурными традициями. С вашей точки зрения, это колоссальный потенциал для развития или это проблема, которая разрушит город? На эту тему много пессимистических прогнозов, которые меня всегда немного удивляют. Может быть, я чего-то не понимаю. Что нам скажет социолог по этому поводу?

Вахштайн: Есть люди, которые тестируют политические предпочтения, поскольку никто из вас не может сказать: да что вы, нужно срочно всех этих мигрантов выгнать…

Прохорова: Мы не об этом говорим, мы говорим о том, что действительно происходит — город всегда был сосредоточием очень разных социальных групп. Но сейчас при таком великом переселении народов возникает новая конфигурация. В этом огромный потенциал или больше все-таки опасности, что город не найдет способа как-то это объединить вокруг себя?

Запорожец: Если бы было известно, что с этим делать, наверняка бы это знание использовали. Я думаю, что, с одной стороны, это огромное увеличение разнообразия города, это часть той глобализации, того великого переселения народов, которое сейчас происходит. Ну невозможно сегодняшнему городу быть однообразным или менее разнообразным. Конечно, это очень разное. То, о чем говорил Виктор, это огромные потоки мобильности, это постоянное присутствие.

Шапиро: В больших городах.

Запорожец: Да, мы говорим о мегаполисах. Но города не жили в ситуации такого многообразия. И они изобретают свои рецепты, что с этим многообразием делать. Если бы где-то можно было списать, точно бы списали. И здесь неизбежно возникают ошибки. Потому что, например, тот же Париж выбирает одну стратегию, крайне неудачную. Нужно понимать, что часть парижских районов строилась как такие светлые города, и это было комфортно, интересно и привлекательно в свое время. Но было понято, что при такой концентрация населения, когда разнообразие искусственно гомогенизируется, ни к чему хорошему это не приведет. К сожалению, города выбирают свои стратегии методом проб и ошибок.

Прохорова: В Москве ведь нет никаких ограниченных по этническому признаку районов. Мне кажется, в этом преимущество Москвы — не получается таких концентраций.

Шапиро: Лондон тоже разделен, просто не так глобально. Каждый район сильно отличается, есть пакистанский район, черные районы и прочие. В Париже иначе. Большой Париж — это все неблагополучие, а центр — благополучие и дороговизна. Город в осаде. Кстати, почему маргинализируются районы — тоже непонятно. Построили светлое будущее у нас — и вроде как живут, построили светлое будущее в Лондоне — все высокие дома в центре разобрали, потому что получилась преступность на максимальном уровне. В Нью-Йорке построили роскошный район — Гарлем, и в результате он каким-то образом умер. Пока.

Вахштайн: Происходит хипстеризация. На углу авеню Мартина Лютера Кинга и Малкольма Икса, там хипстерская кофейня.

Прохорова: Нью-Йорк поразительно мобилен, там все время передвигаются районы. Заброшенные становятся модными, это абсолютно поразительно.

Шапиро: В Берлине то же самое. Он воссоединился, после того как был искусственно расчленен.

Прохорова: Ситуация Москвы, с вашей точки зрения?

Вахштайн: Тут есть любопытный сюжет, связанный с тем, как города выбирают стратегию работы с многообразием. Потому что, по большому счету, многообразие может не рефлексироваться, как в Москве, у нас просто нет Бирюлево, мы ничего не знаем про это. Это связано с тем, что у городской элиты нет языка, на котором можно описывать процесс миграции, потому что в России никогда не было сильного левацкого урбанизма, здесь модернистский урбанизм сразу сменился хипстерским. Идея о том, что города — это то, что порождает неравенство, сохраняет его, воспроизводит в поколениях, делает это проблемой, и эта проблема усиливается за счет миграции — ну вот кто сейчас может выйти и что-нибудь кондовое, в духе Дэвида Харви, произнести? У нас такого просто не было. Поэтому языка говорения о городе, как о машине неравенства, в Москве не сформировалось. Это, конечно, не значит, что здесь нет многообразия, связанного в том числе с неравенством.

Поэтому Москва выбирает очень интересную стратегию. Во-первых, полиритмизация. Московское метро в 6 утра и московское метро в 10 утра — это просто разные города, это люди, абсолютно по-разному себя ведущие, по-разному одетые. Вы можете находиться в одном и том же вагоне, но с разницей в 4 часа — это будут очень разные социальные группы. Кроме того, Москва обнаруживает в себе невероятный потенциал саморегуляции, разводя эти группы и их маршруты. То, что часто становится предметом обсуждений и рефлексии, например, как сделать так, чтобы у нас в новогоднюю ночь на Красной площади не собралось 800 человек, говорящих на таджикском языке, потому что все москвичи в этот момент поехали проводить новогоднюю ночь в другие места.

Прохорова: Почему бы и не говорить на таджикском языке?

Вахштайн: Особенно коренные москвичи, которые там стоят, говорят на таджикском.

Прохорова: Те, которые 10 лет прожили, коренные.

Вахштайн: И обсуждают остальных, типа понаехали. Но то, чем занимается повседневная социология, оно как раз говорит: коллеги, подождите, ваше многообразие существует на бумаге, оно существует на картах, репрезентациях, в культурной политике, в больших цифрах. На уровне повседневной практики людям абсолютно все равно, повседневность — это тупая рутина. Это замечательный тезис — молчание пользователей в пространстве, молчание ягнят, молчание горожан. 75% перемещений в городском пространстве вы совершаете, не включая мозг. Это рутинная, не рефлексивная, никак не реагирующая на разнообразие городская жизнь. Должно что-то произойти, какая-то интервенция, какое-то столкновение, которое вытащит это на поверхность. Поэтому эти случаи редки.

Шапиро: 75% — это же не покрытие всего города. Дело в том, что человек локализуется вполне себе в малом объеме. Вы уж точно знаете, что люди из окраинных районов — это вообще-то не вполне Москва, и наши бытовые представления о бесконечной миграции из окраин в центр на работу и обратно — это не так вообще-то. И в этом смысле Москва — это много разных городов. Может быть, тут не происходит столкновений просто потому, что часть людей в центр никогда не приезжает.

Вахштайн: Ровно о том и речь.

Прохорова: Больше всего удручает этот ксенофобский дискурс, который звучит из медиа. Если посмотреть на Москву в плане каких-то механизмов, плохо описанных и понимаемых, то мы увидим, что город научился переваривать огромное количество людей. Все советское время сюда приезжало очень много людей из республик, поэтому можно говорить, вероятно, о том, что в Москве есть некое ноу-хау, и где-то мы можем быть на передовых позициях, чего мы сами не осознаем.

Шапиро: Эта история со строительной ажиотацией в Москве — она вполне себе совпала по времени. Так что мы здесь где-то дико отстали. Может быть, от кого-то на три года, от кого-то на два, а кто-то до сих пор позади Москвы. В этом смысле какие-то процессы идут параллельно.

Вахштайн: Моя любимая байка про попытки социологов хоть как-то оценить размер Москвы. Это же прекрасно, Москва — город, в котором никто не знает, сколько в нем живет людей.

Прохорова: И слава Богу. Все бы вам посчитать. Так спокойней жить.

Вахштайн: Конечно, хочется посчитать, как же иначе. Очень короткая байка, что здесь по статистике 12,5 млн человек живет, а экономисты посчитали, сколько продуктов питания покупается ежедневно — на 20 млн человек. Можно допустить, конечно, что 12,5 млн москвичей едят за 20 млн, но это маловероятно. Или то, что люди из Подмосковья ездят в Москву поесть — еще менее вероятно.

Прохорова: Это не советское время, когда из Ярославля ездили покупать продукты. В общем, Москва — город контрастов. Мне кажется, что проблема урбанистики и трансформации городской среды — поразительно интересная тема. Сегодня мы затронули только верхушку айсберга, и я очень надеюсь, что мы продолжим этот разговор в будущем. Большое спасибо.

План:

1. Культурология как учебная дисциплина

2. Культура как предмет культурологии

3. Информационно-семиотический анализ культуры

4. Концепции структуры культуры

1. На протяжении последних десятилетий идут дискуссии о феномене культурологии. Представляются самыми взвешенными следующие положения. 1. Согласно И.В. Кондакову, ″культурология - это совокупность подходов, которые составляют проблемное поле междисциплинарных исследований культуры.″ 2. По С.Н. Иконниковой, ″миссия культурологии – способствовать бережному отношению к культурному наследию, развитию самосознания носителей культуры и взаимопониманию между ними.″ 3. В.М. Розин утверждает, что ″нет особых культурологических методов помимо конкретных методов изучения. В зависимости от объекта изучения культурологии пользуются методами соответствующих наук.″

Актуальность культурологии, в основном, в следующем:

1) вследствие растущей необходимости в квалифицированной помощи при формировании культурных потребностей человека;

2) из-за растущей необходимости в коммуникациях между представителями различных рас, социальных слоев, наций и этносов, сторонников разнообразных политических и религиозных убеждений;

3) для компенсации последствий узкой профессионализации.

Структуру культурологии обычно рассматривают в двух аспектах. Во-первых, культурологию делят на теоретическую и прикладную. Целью прикладной культурологии является установление и анализ организации культурной жизни общества. Сейчас рост подобных исследований не сопровождается соответствующими темпами развития методологии и теоретической рефлексии (концептуальных построений). Во-вторых, культурология рассматривается как область знания, включающая в себя историю и теорию культуры (есть и точка зрения, что теория культуры – это и есть культурология). Для культурологии история культуры является важнейшим разделом, составляет фундамент её теоретических концепций. Среди составных частей теории культуры можно назвать философию культуры, аксиологию культуры, социологию культуры, антропологию культуры, психологию культуры, историю культурологических учений.

Истоки генезиса культурологии – в философии культуры эпохи Просвещения (Дж. Вико, И.Г. Гердера и Ж.А. Кондорсе). В Германии под влиянием романтизма расширился ареал исследований феномена культуры (В. Дильтея, Э. Кассирера, Г. Риккерт). С рубежа XIX–XX веков появляется понятие «культурология». Английский этнограф Э.Б. Тайлор. В книге «Первобытная культура» (1871) он назвал одну из глав «Наука о культуре». Немецкий ученый В. Оствальд в 1915 году предложил именовать науку о цивилизациях «культурологией». Американский антрополог Л. Уайт (1900-1975) создал труд «Наука о культуре» (1949).

2. Существует множество определений культуры. Предельно общее понимание сущности феномена культуры можно выразить так. ″Культура … - сложная гомеостатическая система … внебиологической природы, содержащая совокупный опыт видового существования человека и обеспечивающая накопление, воспроизводство, развитие и использование этого опыта параллельно с воспроизводством видовых признаков самого человека….″ Очень красиво интерпретировал данное понятие русский художник и мыслитель Н.К. Рерих: он в слове «культура» выделял два корня - «культ» (почитание) и «ур» (свет). Когда исследуется история культур, то под «культурой» подразумевают локальную культуру, т.е. культуру исторически определенного общества. В данной связи важно отметить, что со времен античности по-разному соотносились понятия «культура» и «цивилизация». До конца эпохи Просвещения они считались синонимами, их развел впервые немецкий философ И. Кант, а противопоставил – немецкий мыслитель О. Шпенглер. Немецкий социолог и философ Г. Зиммель утверждал: цивилизация представляет собой систему обслуживающих культуру механизмов. Российский культуролог А.Я. Флиер характеризует её с точки зрения историка: ″Цивилизация – межэтническая, культурно-историческая общность людей….″

Существует много культурологических концепций. Первыми из них – в XIX веке – появились концепции эволюционизма и локальных культур. Эволюционисты считали, что развитие всех культур идет в одном направлении и по общим закономерностям. Ими были немецкие философы Г.В.Ф. Гегель и К. Маркс (автор формационного подхода, считавший, что социально-экономическая сфера предопределяет духовную), французский социолог О. Конт, английский этнограф Э.Б. Тайлор. Концепция локальных культур была противоположна эволюционистской, поскольку разные культуры рассматривала как замкнутые социальные организмы, самобытные культурные целостности. Среди её сторонников - русской социолог Н.Я. Данилевской и немецкий мыслитель О. Шпенглер. В середине XX века попытки синтеза сильных сторон данных концепций предприняли американский социолог П. Сорокин, английский историк А. Дж. Тойнби и немецкий философ К. Ясперс. Сорокин исходил из того, что ″ценность служит основой всякой культуры.″ Историю культур он видел спиралевидно: культура, проходя каждый из трех типов (акцент на дух, на плоть и на их синтез) эволюции, сохраняет свои достижения и свой опыт, у каждой культуры развитие самобытно. С позиции Тойнби, локальные культуры (цивилизации) являются ступенями на пути реализации человечеством своего божественного предназначения. Их развитие осуществляется как серия Ответов, даваемых человеческим духом на Вызовы, которые бросает ему природа, и общество. Ясперс ввел понятие осевого времени (VIII-III вв. до н.э.), эпохи, когда были разработаны основные категории мышления, складывались первые религии. Во всех направлениях совершался переход к универсальности, и до сих пор возникшее в осевое время духовное напряжение оказывает свое воздействие на развитие всех культур. Из числа современных концепций толкования феномена культуры и его проявления в истории можно выделить три. Во-первых, это функционализм, в котором культура и её проявления объясняются как функции единой сложно структурированной системы. Это взгляды английского социолога Г. Спенсера и английского антрополога Б.К. Малиновского. Во-вторых, это концепция игровой культуры. Её теоретик, нидерландский историк Й. Хейзинга утверждал, что игра характеризует многие культурные формы, является залогом развития духовности, удовлетворяет идеалы коммуникации и общежития. Эта концепция получила развитие во французском постмодернизме в форме анализа языковых игр у Р. Барта и Ж-Ф. Лиотара. В-третьих, это структурно-антропологическая (информационно-семиотическая) концепция. Её сторонников культура - символическая система, состоящая из языков как культурных форм, обеспечивающих повседневное общение людей, единство видения ими реалий жизненного мира. Один из её теоретиков – французский этнограф К. Леви-Стросс.

3. Уделим последней концепции большее внимание. Согласно ей, и формы и динамика культуры, основаны на знаках и языках. ″Знак – материальный объект, выступающий в коммуникативном или трансляционном процессе аналогом другого объекта, замещающий его. Знак является основным средством культуры, с его помощью осуществляется фиксация и оценка индивидуальной и общезначимой информации о человеке и мире в культурных текстах.″ В культуре исторически складываются разнообразные системы знаков («коды»). Знаковыми системами являются как естественные (разговорные, вербальные) и искусственные (символы математики, химии и т.п.) языки. Явления культуры – это знаки и совокупности знаков («тесты»), в которых закодирована социальная информация, т.е. смысл. Символ есть знак, но особого рода. ″Символ – знак, который не только указывает на некоторый объект, но и несет в себе добавочный смысл: выражает в себе общие идеи и понятия, связанные с толкованием этого объекта.″ Вообще есть три основных вида смыслов – регулятивы, знания и ценности. В отличие от знаний, регулятивы относятся не к объектам, которыми человек оперирует, а к операциям, которые он осуществляет над объектами. Знания также и о регулятивах. Эти знания обычно формулируются в виде правил. При этом выполнение регулятивов может порождать разные формы поведения. Социокультурная норма - регулятив нормативного поведения. Поведение, отклоняющееся от общепринятых стандартов, называется девиантным. Поведение, нарушающее их – деликвентным (преступным). Общество осуществляет социальный контроль над поведением людей, стимулируя нормативное и пресекая девиантное (тем более деликвентное) поведение. Главные механизмы социального контроля: общественное мнение (неформальный, неофициальный контроль) и административное принуждение (формальный, официальный контроль). Социальный контроль тесно связан с оперированием теми или иными ценностями. ″Ценность – особый вид смыслов, фиксированная в сознании человека характеристика его отношения к объекту. Ценность для человека имеют предметы и явления, которые доставляют ему положительные эмоции. Ценностью могут обладать как материальные вещи и процессы, так и духовные явления (знания, представления, идеи и т.д.).″

Совокупность регулятивов, знаний и ценностей культуры во многом предопределяется менталитетом её носителей. Если попробовать дать предельно краткое определение менталитета, то выйдет словосочетание «культурная самоидентичность». Ведь ″идентичность – психологическое представление человека о своем «Я», характеризующееся субъективным чувством индивидуальной самотождественности и целостности.″ ″Менталитет [же] формируется в культуре под воздействием традиций, социальных институтов, среды обитания человека и представляет собой совокупность психологических, поведенческих установок индивида или социальной группы. Он объединяет ценностные формы сознания с бессознательными психическими состояниями, определяя тем самым целостный образ жизни человека или социальной группы.″

4. В культурологии помимо данного подхода есть ещё две устойчивых концепции структуры культуры. Во-первых, это деление на материальную и духовную культуру, так как базисные элементы культуры существует в двух видах – материальном и духовном. В материальную культуру входят: культура труда и материального производства, культура быта, культура топоса (места жительства), культура отношения к собственному телу, физическая культура. Духовная культура многослойна и включает в себя познавательную (интеллектуальную), нравственную, художественную, правовую, религиозную, педагогическую и другие культуры. Это деление условно: можно привести примеры соединения в произведении культуры элементов и материального и духовного плана.

Во-вторых, это видение морфологии культуры как системы, состоящей из элементов культурной статики и культурной динамики. Первое понятие характеризует культуру в неизменности и повторяемости, второе – рассматривает культуру как процесс в движении и повторении. В культурной статике элементы разграничены во времени и в пространстве. Важным понятием культурной статики является культурный ареал – географический район, внутри которого у разных культур обнаруживается сходство в главных чертах. В культурной статике часть культуры, созданная прошлыми поколениями, выдержавшая испытание временем и передающаяся следующим поколениям как нечто ценное и почитаемое, носит название традиций (культурного наследия). В мировом масштабе традиции выражают культурные универсалии (они присущи всем культурам независимо от географического места, исторического времени и социального устройства). ″Традиция – набор элементов социокультурного наследия, передающийся от поколения к поколению и сохраняющийся в определенных сообществах или социальных группах в течение более или менее длительного периода времени.″ До сих пор сохраняются культуры, делающие акцент в своем развитии не на творческий потенциал индивидуальностей, а на сохранение установившегося культурного порядка. Такие культуры называются традиционными. Но их становится все меньше. Противоположность традиции - это инновация. ″Инновация – механизмы формирования новых культурных моделей самого разного уровня, которые создают предпосылки для социокультурных изменений.″ И традиции и инновации равно необходимы культуре для прогрессивного развития. Выдвижение на первый план одной и игнорирование другой чревато катастрофами и срывами.

Если говорить об основных понятиях культурной динамики, - это культурные коммуникации и культурная модернизация. Термин «коммуникация» используют для описания многообразных процессов, связанных с передачей информации, и для констатации присутствия или отсутствия некоей связи между двумя субъектами (системами). С коммуникацией тесно связаны феномены интеграции, ассимиляции, аккультурации. ″Интеграция культурная – процесс углубления культурного взаимодействия и взаимовлияния между государствами, этнокультурными группами и историко-культурными образованиями.″ Под ассимиляцией подразумевают процесс, в результате которого члены одной этносоциальной группы утрачивают свою первоначально существующую культуру и усваивают культуру другого образования, с которым они находятся в непосредственном контакте. А под аккультурацией понимают процесс взаимовлияния культур, в результате чего культура одного народа полностью или частично воспринимает культуру другого народа. В результате её может даже появиться новое культурное образование. Особенно значим в культурной динамике процесс модернизации. Модернизация культуры – это процесс приведения социального образования в соответствие с современными нормативами, т.е. с ценностными представлениями о формах и методах культурной практики, доминирующими в человеческом обществе сегодня. Её не следует отождествлять с вестернизацией (следованием культурным нормам и научно-техническим достижениям «Запада» - Западной Европы и США).

Кондаков И.В. История культурологической мысли // Культурология. XX век. Энциклопедия. В 2-х т. Т. 2. СПб., 1998. С. 287.

Иконникова С.Н. История культурологических учений. СПб., 2005. С. 16.

Розин В.М. Культурология: Учебник. 2-е издание. М., 2004. С. 213.

Осокин Ю.В. Культура // Культурология. Энциклопедия. В 2-х т. Т. 1. М., 2007. С. 1042.

Флиер А.Я. Цивилизация // Культурология. Энциклопедия. В 2-х т. Т. 2. М., 2007. С. 923.

См.: Гегель Г.В.Ф. Философия истории // Философия истории: Антология: Учебное пособие. М., 1995. С. 86.

См.: Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 42. М., 1974. С. 116-117.

См.: Конт Ж.А. Основные законы социальной динамики, или общая теория естественного прогресса человечества // Философия истории: Антология: Учебное пособие. М., 1995. С. 126-129.

См.: Тайлор Э.Б. Первобытная культура. М., 1989. С. 18.

См.: Данилевский Н.Я. Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо–Романскому. 6-изд. СПБ., 1995. С. 75, 91.

См.: Шпенглер О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. В 2-х т. Т.1. Мн., 1998. С. 29-30.

Сорокин П. Кризис нашего времени // Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 429.

См.: Там же. С. 432-433.

См.: Тойнби А.Дж. Постижение истории: Сборник. 2-е изд. М., 2002. С. 297-298.

См.: Там же. С. 126-127.

См.: Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1994. С. 32-34.

См.: Там же. С. 37.

См.: Спенсер Г. Синтетическая философия. Киев, 1997. С. 252-253.

См.: Малиновский Б.К. Научная теория культуры. М., 2000. С. 45-47.

См.: Хейзинга Й. Homo ludens. Опыт определения игрового элемента культуры // Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М., 2004. С. 17-18, 26.

См.: Барт Р. Удовольствие от текста // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994. С. 462-464.

См.: Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М.; СПб., 1998. С. 32-33.

См.: Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1995. С. 35-36, 47, 62-65.

Культурология: Учебник / Под ред. Ю.Н. Солонина, М.С. Кагана. М., 2005. С. 540.

Там же. С. 545.

Там же. С. 134-135.

Там же. С. 540.

Там же. С. 542.

Там же. С. 173.

Там же. С. 179.

Там же. С. 540.

См.: Там же. С. 537.

См.: Там же.