«Мы» Е. И

1 вариант

Настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнитель-ные и благонадежные, а безумные еретики...

Е. Замятин

Имя Евгения Ивановича Замятина стало известным в литера-турной России еще в 1912 году, когда вышла первая его вещь — повесть «Уездное». Тогда о молодом писателе заговорили все и сразу как о новом, большом таланте. Почему же мы получили возмож-ность познакомиться с творчеством Е. Замятина лишь в середине 80-х годов?

Любой настоящий талант не приемлет ограничений, стремится к свободе, открытости. Эта честность в высказывании своих мыс-лей и явилась причиной литературной изоляции писателя после выхода в свет его антиутопии «Мы», написанной в 1919 году. Замятин не зря считал свой роман «предупреждением о двой-ной опасности, грозящей человечеству: гипертрофированной вла-сти машин и гипертрофированной власти государства». И в первом и во втором случае подвергается угрозе самое ценное, то, что делает человека человеком, — его личность.

В городе-государстве, созданном живым воображением писате-ля, люди превращены в составляющие и быстро заменяемые части гигантской и страшной государственной машины, они лишь «ко-лесики и винтики в едином государственном механизме». Между индивидуумами максимально нивелированы все различия: жест-кий, до секунды расписанный режим (нарушение которого очень жестоко карается), коллективный труд и отдых, подавление любых самостоятельных мыслей, чувств, желаний не дают развиваться че-ловеческой личности. Даже имен нет у граждан этого странного государства, а есть номера, по которым их можно было бы иденти-фицировать в случае надобности.

Всеобщее равенство, дома с прозрачными стенами (во-первых, людям нечего скрывать друг от друга, во-вторых, за ними легче на-блюдать, выискивая нарушителей), жизнь по звонку, прогулки стройными рядами в свободное время, даже регламентированное количество жевательных движений на каждый кусок нефтяной пищи — все это служит непреложным основанием человеческого счастья. Власти единого государства в лице Благодетеля пекутся о легкой, безмятежной жизни горожан — и вместе с тем об удобстве и незыблемости своего положения. И люди, на удивление, счастли-вы: им некогда думать, не с чем сравнивать, они лишены возможно-сти оценивать действительность, потому что любые проявления ин-дивидуальности, личности в Едином Государстве приравнены, в лучшем случае, к болезни, которую нужно немедленно излечить, в худшем — к преступлению, караемому смертью: «свобода и пре-ступление так же неразрывно связаны между собой, как движение и скорость...».

Кажется, все учтено в этом утопическом мире, чтобы стереть различия между людьми, даже любовь возведена в ранг государ-ственной обязанности, потому что «всякий нумер имеет право на другой нумер как на сексуальный объект». Стоит лишь получить заветный розовый талончик — и ты имеешь право на часовой «се-анс», даже шторы можешь опустить...

Но все дело в том, что какой бы серой и однородной ни была человеческая масса, она состоит из отдельных людей: со своим ха-рактером, способностями, ритмом жизни. Человеческое в челове-ке можно заглушить, придавить, но полностью уничтожить — не-возможно. Ростки неизвестной ранее любви в сердце строителя Ин-теграла Д-503 обусловили и «кощунственные» мысли, и «преступ-ные» чувства, и запретные желания. Невозможность жить прежней жизнью, личностное возрождение Д-503, с детства воспитанный в условиях Единого Государства, воспринимает как катастрофу, ко-торую ужесточает врач, констатируя болезнь и ставя жуткий диаг-ноз: «Плохо ваше дело! По-видимому, у вас образовалась душа».

Конечно, до истинного освобождения в этом случае далеко, но и вода по капле долбит камень. Государство, неспособное к разви-тию, «вещь в себе» — обречено на гибель, поскольку в жизни отсут-ствие движения означает смерть. А для движения и развития госу-дарственного механизма нужны люди — не «винтики» и «колеси-ки», а живые, думающие личности с ярко выраженной индивиду-альностью, имеющие право выбора, не боящиеся спорить и спо-собные создавать не всеобщее счастье, а счастье для каждого в от-дельности. Писатель хотел предостеречь весь мир (а особенно свою страну) от страшных ошибок, но машина нового тоталитарного го-сударства уже начала свой ход, и Замятину пришлось отвечать за «преступную клевету» против победы революции и социализма...

2 вариант

Самое страшное в утопиях то, что они сбываются...

Н. Бердяев

Многие тысячелетия в сердцах людей живет наивная вера в то, что можно построить или найти такой мир, в котором все будут одинаково счастливы. Реальность же всегда была не настолько со-вершенной, чтобы не находилось недовольных жизнью, и стремле-ние к гармонии и совершенству породило в литературе жанр уто-пии.

Наблюдая за непростым становлением молодой Страны Сове-тов, предвидя жестокие последствия ее многочисленных ошибок, возможно, неизбежных при создании всего нового, Е. Замятин со-здал свой роман-антиутопию «Мы», в котором еще в 1919 году хо-тел предупредить людей об опасностях, грозящих человечеству при допущении гипертрофированной власти машин и государства в ущерб свободной личности. Почему антиутопия? Потому чтомир, созданный в романе, гармоничен лишь по форме, на самом же деле перед нами предстает совершенная картина узаконенного рабства, когда рабам еще и вменяется в обязанность гордиться своим поло-жением.

Роман Е. Замятина «Мы» — грозное предупреждение всем, меч-тающим о механической переделке мира, дальновидное предска-зание грядущих катаклизмов в обществе, стремящемся к едино-мыслию, подавляющем личность и индивидуальные различия меж-дулюдьми.

В облике Единого Государства, предстающего перед нами на страницах романа, легко узнать две будущие великие империи, сде-лавшие попытку создания идеального государства, — СССР и Тре-тий рейх. Стремление к насильственной переделке граждан, их со-знания, моральных и нравственных ценностей, попытке изменить людей в соответствии с представлениями власть имущих о том, ка-кими они должны быть и что им нужно для счастья, обернулось для многих настоящей трагедией.

В Едином Государстве все выверено: прозрачные дома, решив-шая проблему голода нефтяная пища, униформа, жестко регламен-тированный распорядок дня. Кажется, неточностям, случайнос-тям, упущениям здесь нет места. Все мелочи учтены, все люди рав-ны, потому что одинаково несвободны. Да-да, в этом Государстве свобода приравнивается к преступлению, а наличие души (то есть собственных мыслей, чувств, желаний) — к болезни. И с тем и с другим усиленно борются, объясняя это стремлением обеспечить всеобщее счастье. Не зря Благодетель Единого Государства спра-шивает: «О чем люди — с самых пеленок — молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-нибудь раз и навсегда сказал им, что такое счастье, — и потом приковал их к этому счастью на цепь». Насилие над личностью маскируется под видом заботы о людях.

Однако объективный жизненный опыт и примеры истории, которыми особенно насыщен был бурный XX век, показали, что государства, построенные по подобным принципам, обречены на разрушение, потому что для всякого развития необходима свобода: мысли, выбора, действия. Там, где вместо свободы — одни ограни-чения, где в стремлении обеспечения всеобщего счастья угнетается независимость отдельных людей, — там не может возникнуть ни-чего нового, а остановка движения здесь означает смерть.

Есть еще одна тема, затронутая Замятиным в начале XX века, которая особенно созвучна нашим сегодняшним экологическим проблемам. Государство в романе «Мы» несет гибель гармонии жиз-ни, изолируя человека от природы. Образ Зеленой Стены, наглухо отделившей «машинный, совершенный мир — от неразумного мира деревьев, птиц, животных», — один из самых угнетающих и зловещих в произведении.

Таким образом, писатель пророчески сумел предупредить нас о проблемах и опасностях, которые грозят человечеству с его ошиб-ками и заблуждениями. Сегодня мир людей уже достаточно опы-тен, чтобы суметь самостоятельно оценить последствия своих дей-ствий, но мы видим, что в реальности человек зачастую не хочет задумываться о будущем, извлекая максимальную выгоду из насто-ящего. И мне иногда становится страшно от нашей беспечности и недальновидности, ведущей к катастрофе.

1 вариант

Е. Замятин

2 вариант

Самое страшное в утопиях то, что они сбываются...

Н. Бердяев

Антиуто́пия- направление в литературе, в узком смысле описание тоталитарного государства, в широком смысле - любого общества, в котором возобладали негативные тенденции развития. К первой четверти двадцатого века основные черты тоталитарного государства уже во многом сформировались (к сожалению, не обошлось без горького примера России). Однако, государство и общество – вещи разные. И создатели антиутопий в той или иной степени описывают тоталитарное общество, в которой идеология несвободы, не ограничиваясь реализацией внутри государственного аппарата, проникла на все уровни общественной и частной жизни. Антиутопические произведения, как правило, выходят из-под пера авторов, для которых объектом художественного исследования стала человеческая душа, непредсказуемая, неповторимая. Такие произведения зачастую полемически направлены против утопий. Антиутопия изображает «дивный, новый мир» изнутри, с позиции отдельного человека, живущего в нем. Вот в этом-то Человеке, превращенном в винтик огромного государственного механизма, и пробуждаются в определенный момент естественные человеческие чувства, не совместимые с породившей его социальной системой, построенной на запретах, ограничениях, на подчинении частного бытия интересам государства. Так возникает конфликт между человеческой личностью и бесчеловечным общественным укладом, конфликт, резко противопоставляющий антиутопию бесконфликтной, писательной утопии. Антиутопия обнажает несовместимость утопических проектов с интересами отдельной личности, доводит до абсурда противоречия, заложенные в утопии, отчетливо демонстрируя, как равенство оборачивается уравниловкой, разумное государственное устройство - насильственной регламентацией человеческого поведения, технический прогресс - превращением человека в механизм.

Роман «Мы» - это и предостережение, и пророчество. Его действие происходит через тысячу лет. Главный герой – инженер, строитель космического корабля «Интеграл». Он живет в Едином Государстве, во главе которого - Благодетель. Перед нами предельно рационализированный мир, где господствуют железный порядок, единообразие, униформа, культ Благодетеля. Люди избавлены от мучений выбора, все богатство человеческих мыслей и чувств заменено математическими формулами.

Повествование ведется от лица главного героя: мы читаем его записи в дневнике. Вот одна из первых: «Я, Д-503, строитель «Интеграла» - я только один из математиков Великого Государства. Мое, привычное к цифрам, перо не в силах создать музыки ассонансов и рифм. Я лишь пытаюсь записать то, что вижу, что думаю - точнее, что мы думаем (именно так - мы, пусть это «Мы» будет заглавием моих записей). Но ведь это будет производная от нашей жизни, от математически совершенной жизни Единого Государства, а если так, то разве это не будет само по себе, помимо моей воли, поэмой? Будет - верю и знаю».

По замыслу Благодетеля граждане Единого Государства должны быть лишены эмоций, кроме восторгов по поводу его мудрости. С высоты взгляда современного человека некоторые моменты организации жизни Нумеров доходят до маразма, например: вместо любви - «розовые билетики» на партнера в сексуальные дни, когда стеклянные стены жилищ разрешалось ненадолго занавешивать. Да, живут они в стеклянных домах (это написано еще до изобретения телевидения), что позволяет политической полиции, именуемой «Хранители», без труда надзирать за ними. Все носят одинаковую униформу и обычно друг к другу обращаются либо как «нумер такой-то», либо «юнифа» (униформа). Питаются искусственной пищей и в час отдыха маршируют по четверо в ряд под звуки гимна Единого Государства, льющиеся из репродукторов. Руководящий принцип Государства состоит в том, что счастье и свобода несовместимы. Человек был счастлив в саду Эдема, но в безрассудстве своем потребовал свободы и был изгнан в пустыню. Ныне вновь даровало ему счастье, лишив свободы. Итак, мы видим полное подавление личности во имя благоденствия Государства!

Е. Замятин в своей антиутопии «Мы» предостерегал от посягательств на права отдельного человека, от попыток противопоставления коллектива индивидууму. Писатель хотел предупредить молодое общество о том, что считал для него опасным, - о намечавшейся бездуховности, о попрании принципов гуманизма, о невозможности строить человеческое счастье средствами одного только технического прогресса, о недопустимости подавления личности, о лживости политиков и т. п. После того, как отгремела революция, Замятин пытался предупредить о том, что может случиться, если будет в одних руках. Некоторые современные исследователи, отождествляя авторский замысел с художественным результатом, соответственно прочитывают содержание романа как попытку экстраполировать в будущее такие черты буржуазного общества, как мещанство, косность, механическую размеренность жизни, тотальный шпионаж. Увы, история подтвердила его худшие опасения: время показало, что Замятин был прав и многие его пророчества, к великому сожалению, сбылись. Многих современных читателей, в том числе и автора этой работы, поражает прежде всего то, как Замятин сумел угадать, предсказать будущее, даже в мелочах. Но в художественной литературе это далеко не первый и не единственный случай. Собственно, слово «угадать» здесь и не совсем уместно. Писатель сумел увидеть, что может случиться, если некоторые из обозначившихся в начале двадцатого века тенденций общественного развития возобладают в дальнейшем.

Актуальным на сегодняшний день остается даже название романа - он действительно о нас.

Роман «Мы» - одно из самых значительных произведений русской литературы 1920-х годов. Уже только то, что роман был напечатан в России лишь спустя более восьмидесяти лет, свидетельствует о том, что автор "попал в точку". Будучи свидетелем весьма значимых событий на политической арене, Замятин в своем произведении подвергнул критике бурно развивающуюся в XX веке тенденцию к конформизму, осудил «убивание» свободы личности, подчеркнул принципиальную антигуманность механической жизни, беспощадные законы которой направлены на уничтожение живого, человеческого начала. Однако критика, озабоченная тем, чтобы через литературу не прошли запрещенные мысли и нежелательные люди, не поняла гуманистического пафоса романа. Ко всему можно добавить, что именно в антиутопии «Мы» лучше, чем в других произведениях писателя, реализовались достоинства замятинского стиля: свободный полет фантазии художника и точное, строгое, даже суховатое словоупотребление интеллектуала-технаря.

Нужно скачать сочиненение? Жми и сохраняй - » Роман «Мы» - это и предостережение, и пророчество . И в закладках появилось готовое сочинение. Сочинение по роману «Мы» Е. Замятина.

О чем предупреждает автор своих современников и потомков? Роман «Мы», пожалуй, самое необычное произведение, которое я читала. И необычность эта заключается не в форме повествования, которое ведется от главного героя; и даже не в том, что вместо имен автор дал каждому персонажу свой определенный набор букв и цифр; а в страшной и несправедливой концовке («…я уверен - мы победим. Потому что разум должен победить»).

Начало тоже представляет собой отнюдь не безоблачную картину. Мы видим героя, у которого эмоции вызывает лишь его работа – любимая математика. Единственной ценностью для него является Единое Государство, которое диктует всем определенные правила, оно берет под свой контроль даже личную жизнь нумеров. Вся жизнь города подчинена точному расписанию, строгому порядку («Как всегда, Музыкальный Завод всеми своими трубами пел марш Единого Государства. Мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт, шли нумера – сотни, тысячи нумеров, в голубоватых юнифах…»).

Единственным правом, которым обладают нумера, является право понести кару за нарушение порядка.

На мой взгляд, законы Единого Государства противоречат жизни людей: они гласят о равенстве, а в городе царит «культ личности», Благодетель обладает неограниченной властью, его почитают и возносят как Бога; люди говорят о свободе, а сами живут в клетке; смеются над чувствами, которые волновали сердца предков, но сами никогда ничего подобного не испытывали.

Чтобы показать всю абсурдность изображаемого мира, автор упоминает и Бюро Хранителей, и казни непокорных, и розовые карточки. Если приглядеться, то мы можем узнать некоторые черты, хотя и в гротескной форме, советской России. Думаю, Замятин боялся того, что все идет к описанной им картине, что каждый потеряет свою индивидуальность, свое лицо («…быть оригинальным - это нарушить равенство…и то, что на языке древних называлось «быть банальным», у нас значит: только исполнять свой долг»).

В романе две сюжетные линии: герой – его любимая и герой – Единое Государство. И весь сюжет основан на противостоянии разума и сердца, долга и чувств.

Несмотря на то, что J-330 показала ему другой, счастливый мир, помогла почувствовать себя живым и свободным («…я чувствовал себя над всеми, я был я, отдельное, мир, я перестал быть слагаемым, как всегда и стал единицей»); в этой борьбе победила бездушная государственная «машина». Конечно, это произошло из-за постоянных сомнений героя, из-за страха потерять свою размеренную спокойную жизнь. Но что наполняет жизнь?! Разве не волнения, переживания, слезы или смех, радость? И если мы лишаемся способности чувствовать: ненавидеть или любить, мы теряем себя, свою душу. И автор, по-моему, хотел сказать, чтобы мы доверялись своему сердцу, потому что оно всегда подсказывает правильно.

А главная мысль, которую Замятин хотел донести до читателя, пожалуй, заключается в том, что не существует идеального мира, ведь человеческая жизнь – это стремление к совершенству. И когда это стремление отнимают, мы теряем смысл жизни.

сказа. Замятин использует художественные средства народ ного сценического искусства - традиции балагана, скомо рохов, ярмарочных представлений. При этом опыт русской народной комедии был по-своему соединен с опытом италь

Замятин был убежден, что основой современных изобра зительных средств должен служить сплав реальности, «быта» с «фантастикой», условностью. Его привлекал ха рактерный, гротескный образный рисунок, субъективно окрашенный язык. Ко всему этому он тяготел в своей прозе как художник, то же отстаивал, пропагандировал как кри тик. Но больше и раньше всего он отстаивал независимость творчества. Он писал в 1924 г.: «Правды - вот чего в пер вую голову не хватает сегодняшней литературе. Писатель...

слишком привык говорить с оглядкой и с опаской. Оттого очень мало литература выполняет сейчас заданную ей исто рией задачу: увидеть нашу удивительную, неповторимую эпоху со всем, что в ней есть отвратительного и прекрас ного».

Независимая и неуступчивая позиция Замятина делала его положение в советской литературе все более трудным. С 1930 г. его практически перестали печатать. Была снята с репертуара пьеса «Блоха», а трагедия «Атилла» так и не получила разрешения к постановке. В этих условиях Замя тин в 1931 г. обратился с письмом к Сталину и просил раз решить ему выезд за границу. Просьбу Замятина поддержал Горький, и в ноябре 1931 г. Замятин уезжает за рубеж. С февраля 1932 г. он жил в Париже.

За рубежом. В среде русской эмиграции Замятин дер жался особняком, поддерживая отношения лишь с узким кругом близких еще по России друзей - писателем А. Ре мизовым, художником Ю. Анненковым и некоторыми дру гими. Н. Берберова в книге воспоминаний «Курсив мой» писала о Замятине: «Он ни с кем не знался, не считал себя эмигрантом и жил в надежде при первой возможности вер нуться домой. Не думаю, чтобы он верил, что доживет до та кой возможности, но для него слишком страшно было окон чательно от этой надежды отказаться...» До конца жизни Замятин не только сохранял советское гражданство и совет ский паспорт, но и продолжал оплачивать свою квартиру в Ленинграде на ул. Жуковского.

В Париже он работал над киносценариями - экрани зировал для французского кино «На дне» Горького и «Ан ну Каренину». Но главным творческим замыслом в по следние годы жизни стал для Замятина роман «Бич Бо жий» - о предводителе гуннов, владыке Великой Скифии Атилле.

Начало этой теме положила еще пьеса 1928 г. Замятин считал, что в истории человечества можно найти как бы пе рекликающиеся, отражающиеся одна в другой эпохи. Та ким подобием эпохе Октябрьской революции ему представ лялись времена великого переселения народов - эпоха опу стошительных походов племен с Востока, столкновения римской, уже стареющей цивилизации с волной свежих варварских народов. В пьесе и особенно в романе Замятин хотел так озвучить эту перекличку времен, чтобы она имела значение и интерес для современного ему читателя. Роман остался незавершенным. Написанные главы были изданы в Париже тиражом 200 экземпляров уже после кончины пи сателя.

В упомянутом выше письме Сталину Замятин писал:

« ...Я прошу разрешить мне вместе с женой временно... вы ехать за границу - с тем, чтобы я мог вернуться назад, как только у нас станет возможным служить в литературе боль шим идеям без прислуживания маленьким людям, как только унас хоть отчасти изменится взгляд на роль худож ника слова». До этих времен Замятин не дожил - он скон чался в Париже в 1937 г. от грудной жабы (так тогда назы вали стенокардию). Тем не менее они наступают, и Замятин получил наконец возможность вернуться на родину - вер нуться своими произведениями.

КРУГ ПОНЯТИИ И ПРОБЛЕМ

Антиутопия Поток сознания

1. Как встретил революцию 1917 г. Е. Замятин? В каких произве дениях он дал оценку событиям Октября?

2. Каков сюжет романа «Мы»? В чем смысл изображенной в рома не истории любви?

3. Какие реальные явления и процессы настоящего дали Замятину основания для изображения фантастических картин будущего?

4. Что такое антиутопия? Определите место романа Замятина

в ряду произведений этого жанра.

5. В чем значение предостережений Замятина для нашего времени?

6. Какую роль в повествовании играет у Замятина внутренний м о -

* нолог?

7. Что вынудило писателя уехать из Советского Союза и как он проявил себя за рубежом?

Темы сочинений

1. Образ повествователя (Д-503) в романе «Мы», его роль в тек

2. История главной героини (И-330) романа «Мы», смысл ее стрем лений и ее судьбы.

3. Изображение любви в романе «Мы». В чем для Замятина значе ние этого человеческого чувства?

Тема реферата

А н н е н к о в Ю. Евгений Замятин//Лит. учеба.- 1989.-

№ 5.

В основе статьи - воспоминания художника-графика Юрия Анненкова, близко знавшего Замятина и оставившего нам извест ный портрет писателя.

Возвращение Евгения Замятина. «Круглый» стол «Лит. газе ты». Ведут С. Селиванова и К. Степанян // Лит. газета.- 1989.-

В материалах «круглого» стола представлен достаточно широ

кий спектр суждений современных литературоведов и критиков

р творчестве Замятина.

З а м я т и н Е. И. Мы: Роман, повести / Вступ. ст. И. О. Шайтанова.- М., 1990.

Интересен состав книги. Произведения расположены в такой

Замятин Е. И. Избранные произведения /Предисл. В. Б. Шклов ского; Вступ. ст. В. А. Келдыша.- М., 1989.

Книга представляет собой самое полное на сегодняшний день собрание прозы Замятина. В ней последовательно и полно просле-

живается творческий путь писателя, характеризуется его пред октябрьская проза, раскрывается ее художественное своеобра зие, содержательно и подробно анализируется роман «Мы». Впер вые освещаются обстоятельства, побудившие Замятина уехать из страны за рубеж, а также суждения художников Русского зару бежья о нем.

БОРИС ПИЛЬНЯК (1894-1938)

Начало пути. Среди писательских имен, на десятилетия преданных забвению, имя Бориса Андреевича Вогау (лите ратурный псевдоним - Борис Пильняк) оказалось забы тым особенно прочно. Его почти не затронул процесс реа билитации вплоть до самого послед него времени. А когда-то этому имени сопутствовала необычайно громкая слава. Сначала, после публикации в 1922 г. романа «Голый год», в Пиль няке увидели самое яркое дарование

новой литературы.

О предлитературной биографии пи сателя многое известно из многочис ленных интервью, статей, бесед писа теля о себе, письменных автобиогра фий разных лет.

в Можайске Московской губернии; отец был земцем, чест ным человеком с характером, который не жил в одной бер логе с „председателями"».

«Отец работал ветеринаром и после кочевой жизни скоро осел в Коломне, сделавшейся для Пильняка настоящей ро диной. Многие его произведения десятых и двадцатых годов подписаны коломенским адресом. Быть земцем - это до ре волюции значило многое, подразумевало право на независи мость от власти, служение не ей, а обществу. Один из пер вых рассказов Пильняка (только что сменившего по случаю начавшейся войны свою немецкую фамилию на название любимого им местечка на Украине - Пильнянка) „Земское дело" написан как раз об этом отстаиваемом земским интел лигентом праве - быть свободным и честным. К этому сю-

жету Пильняк будет несколько раз возвращаться и в совет ское время, в том числе и в рассказе „Заштат", считающем ся его последним законченным произведением, которое увидит свет лишь много лет спустя после трагической гибе ли писателя» (Знамя.- 1987.- № 5).

Это было вообще характерно для Пильняка - возвра щаться к своим вещам, повторять сюжеты или соединять их так, что из нескольких рассказов возникало новое целое. Монтаж - излюбленный прием 20-х гг., и Пильняк был одним из новаторов монтажной прозы, широко захватываю щей разнообразный материал, соединяющей подлинный до кумент и вымысел. Из рассказов революционных лет по за кону монтажа сложился его первый роман.

Роман «Голый год» как страница биографии писателя.

Зимой 1920 -1921 гг. Пильняк создал роман «Голый год». По своему обыкновению под текстом он поставил дату - 25 дек. ст. ст. 1920 г. Время военного коммунизма, на кото рое каждый откликается по-своему: один - предупрежде нием о возможной трагедии, уже начавшейся, другой - принимая случившееся со всеми его мыслимыми и немыс лимыми последствиями. Выбирают как будто бы противопо ложный путь, но эти пути сойдутся позже - в формуле приговора, вынесенного и еретику, и певцу революции. Любое мнение оказывается крамольным там, где мнения иметь не положено, где властвует единая воля, один цензур ный закон.

Вот почему и в период своего искреннего энтузиазма Пильняк с опаской воспринимался советской критикой. Вместо того чтобы воспеть партийный разум большевиков, Пильняк воспевал стихию природной силы, как нигде ско пившейся в русской истории, освобожденной революцией, вырвавшейся жестоким и очистительным разливом. Так он в первый момент понимал случившееся. И так его предста вил - фрагментарно, разорванно, как будто следуя творче скому совету Андрея Белого, на него сильно влиявшего: «Революцию взять сюжетом почти невозможно в эпоху те чения ее...» И тогда же - в 1917 г.- Белый декларировал: «Революция - проявление творческих сил; в оформлениях жизни тем силам нет места, содержание жизни текуче; оно утекло из-под форм, формы ссохлись давно; в них бесфор менность бьет из подполья...» В «Голом годе» сюжет не вос производит повествовательно ровное течение событий. Он расчленен и своевольно сверстан. Озвучен он также разного-

лосо. Именно озвучен, ибо у Пильняка в звуке все и начи нается - и мысль, и концепция. Если он полагал, что ре волюция взвихрила старую Русь, сметя наносное, поверх ностно-европейское, и обнажила допетровские глубины народного бытия, если он так считает, то мы не должны удивляться, в голошении метели различая то крик лешего, то наиновейшие словечки, рождаемые новой действительно стью:

Гвииуу, гаауу, гвииииууу, гвииииуууу, гааауу.

Гла-вбумм!

Гу-вуз! Гуу-вууз!

- Шооя, гвииуу, гаааууу...

Гла-вбуммм!

Метельная заумь, сопровождающая лейтмотивом роман Пильняка, требует исторического комментария. Вот хотя бы Главбум, напоминающий о том, что постановлением Сов наркома от 27 мая 1919 г. была введена издательская моно полия и ввиду недостатка бумаги все ее наличные запасы сосредоточены в руках главного управления - Главбума. Тот самый 1919-й, голодный год, голый год - о нем пишет ся роман, из-за издательских трудностей, из-за монополии Главбума лишь спустя два года после своего написания уви девший свет.

Новый язык - из метели. Метель - символ революции, не Пильняком найденный. Первые метели закружились еще у символистов - у Андрея Белого, у Блока.

Однако само слово «символ» настраивает в отношении к прозе Пильняка на неточное впечатление. Для символи стов метель - знак того, что почти неуловимо, что можно предугадать и прозреть. Предметное и историческое отсту пает перед мистикой высшего смысла. Пильняк, напротив, предметен до натуралистичности. Закон, который он пыта ется понять и вывести,- закон природной, а не сверхпри родной жизни. Природа же родственна истории. Это по сути две равновеликие стихии, одна из которых - история - воплощает вечную изменчивость, другая - природа - не изменную повторяемость. Величина переменная устанавли вается в отношении к постоянной: историческое у Пильня ка всегда дается через природное - в их метафорическом равноправии, равновесии. Не символ, а метафора - прием его изобразительности и его мышления.

«Машины и волки»: способ ориентации Б. Пильняка в стихии природы и истории. Пильняк как писатель начи нался с убеждения, что стихия всегда права, а индивидуаль ное бытие ценно лишь как часть и проявление природного целого. Именно так - «Целая жизнь» он назвал лучший из своих ранних рассказов, опубликованный еще в 1915 г. Рассказ о птицах. О двух больших птицах, живущих над оврагом. Какие птицы? Неизвестно и неважно. У них нет имени, ибо в рассказе нет человека. В его завязке - рожде ние, в развязке - смерть. Такова событийность природной жизни.

Природа, не обремененная нашим опытом, не названная нами данными именами, способная предложить нам, счита ет Пильняк, единственный урок - жизни.

Русская историческая мысль всегда была склонна выра жать себя метафорически: и потому, что привыкла к осто рожности, потаенности, и потому, что всегда проводилась через литературу, в ней нередко и рождалась, неотделимая от поэтического слова. Способ один и тот же, но мысль ме няется вместе с историей. Пытаясь поспеть за быстрыми

в 20-е гг. переменами, Пильняк пробует разные метафоры, доказывая природность, то есть естественность, правиль ность всего происшедшего и происходящего. Сначала была метель, потом появляется волк. «Машины и волки» - пер вый роман о нэпе, как с гордостью будет говорить Пильняк, давая понять, что он первым откликнулся на революцию и первым же понял меняющийся ход ее событий. Волк - символ страшного и таинственного, родственного человеку

в природе. Человеку в романе не раз дано почувствовать себя волком. Волк и воля родственны по звуку, а значит, со гласно поэтической логике, принимаемой Пильняком, род ственны по смыслу. Над Пильняком посмеивались, корили его: единственный герой Октября у него - волк.

Однако волк - это дикая воля. Бесстрашный волк стра шен. В образе метели стихия выступала не ведающей зла, в образе волка - слишком часто несущей зло. Пильняк пы тается сочетать волю с разумом, природу с историей. В на звании романа «Машины и волки» союз играет не раздели тельную, а соединительную роль. Из природного и машин ного монтируется новая действительность.

Исторические метафоры Пильняка: «Повесть непога шенной луны». В 1925 г. Б. Пильняк создал небольшую по весть «Повесть непогашенной луны».

Вещь была написана быстро, ибо начата не ранее 31 ок тября - дня смерти Фрунзе. Краткое авторское предисло вие как будто бы отрицает связь с этим событием: «Фабула этого рассказа наталкивает на мысль, что поводом к написа нию его и материалом послужила смерть М. В. Фрунзе. Лично я Фрунзе почти не знал, едва был знаком с ним, ви дев его раза два. Действительных подробностей его смерти я не знаю, и они для меня не очень существенны, ибо целью моего рассказа никак не является репортаж о смерти наркомвоена. Все это я нахожу необходимым сообщить читате лю, чтобы читатель не искал в нем подлинных фактов и жи вых лиц».

По всей видимости, все верно: произведение художест венное - не репортаж и прямых аналогий не допускает. Но на деле: проницательного читателя предисловие не собьет, а недогадливому подскажет... А если подскажет, что коман дарм Гаврилов - покойный Фрунзе, то кто же тогда тот, с маленькой буквы именуемый негорбящимся человеком, кто имеет право приказать военкому, вопреки его желанию, лечь на операционный стол и устроить так, чтобы с этого стола он уже не поднялся? Тот, в чей тихий кабинет идут сводки из Наркоминдела, Полит- и Экономотделов ОГПУ, Наркомфина, Наркомвнешторга, Наркомтруда, чья буду щая речь касается СССР, Америки, Англии, всего земного шара,- кто он? Узнавая, не решались себе признаться. Те перь считают, что это было первое слово о Сталине, произ несенное вслух.

Но Пильняк не обещал репортажа, и репортаж он не пи шет. Уже закрепивший за собой стиль документального по вествования, монтажного сближения самих за себя говоря щих фактов, здесь он как будто дополняет свою манеру сти лем, именно в эти годы приобретшим популярность в русской прозе,- гофманиана, по имени великого немец кого романтика.

В безымянный город прибывает экстренный поезд с юга, в конце которого поблескивает салон-вагон командарма «с часовыми на подножках, с опущенными портьерами за зеркальными стеклами окон». Уже не ночь, но еще не утро. Уже не осень, но еще не зима. Нереальный свет. Призрач ный город. И кажется, что реально в нем только предчувст вие командарма, тем более реально, что отдает так хорошо знакомым ему запахом - крови. Отовсюду этот запах - даже со страниц Толстого, его читает Гаврилов, о нем гово рит единственному встречающему его другу - Попову:

«Толстого читаю, старика, „Детство и отрочество",- хоро шо писал старик,- бытие чувствовал, кровь... Крови я мно го видел, а... а операции боюсь, как мальчишка, не хочу, зарежут... Хорошо старик про кровь человеческую пони мал».

И потом еще раз повторит: «Хорошо старик кровь чув ствовал!» Это были последние слова, которые слышал от Гаврилова Попов.

С толстовским лейтмотивом пишется повесть и нередко

с толстовским приемом остранения. В чужой город приез жает Гаврилов, во вражеский стан. Все здесь чужое, и даже если не его взглядом увиденное, в самой объективности ав торского описания предстает фантасмагорией, попирающей законы природы и разума:

Вечером тогда в кино, театры, в варьете, на открытые сцены, в кабаки и пивные пошли десятки тысяч людей. Там, в местах зрелищ, показывали все, что угодно, спутав время, пространство и страны; греков такими, какими они никогда не были, ассиров такими, какими они никогда не были, никогда не бывалых евреев, американцев, англичан, немцев, угнетенных, никогда не бывалых китайских, рус ских рабочих, Аракчеева, Пугачева, Николая Первого, Стеньку Разина; кроме того, показывали умение хорошо или плохо говорить, хорошие или плохие ноги, руки, спины и груди, умение хорошо или плохо танцевать и петь; кроме того, показывали все виды любви и разные любовные слу чаи, такие, которых почти не случается в обыденной жиз ни. Люди, принарядившись, сидели рядами, смотрели, слу шали, хлопали в ладоши...

Условность городской жизни, условность театрального искусства, увиденного глазами человека, не желающего вникать в смысл этой условности и тем ее от себя отторгаю щего,- это уже бывало у Толстого. Пильняковское описа ние звучит вариацией на тему описания вагнеровского спек такля в знаменитом толстовском трактате «Что такое искусство? »:

На сцене, среди декорации, долженствующей обозначать кузнечное устройство, сидел, наряженный в трико и в пла ще из шкур, в парике, с накладной бородой, актер, с белы ми, слабыми, нерабочими руками (по развязным движени ям, главное - по животу и отсутствию мускулов видно актера), и бил молотом, каких никогда не бывает, по мечу,

которых совсем не может быть, и бил так, как никогда не бьют молотами, при этом, странно раскрывая рот, пел что-то, чего нельзя было понять.

Толстовский прием, но в лунном свете пейзаж утрачи вает свой литературно-цитатный облик и переходит во вла дение Пильняка, то ли напоминающего нам восходом лу ны о ненужной городу и забытой человеком природе, то ли не случайно придающего этой природе оттенок ночной, по тусторонний, издавна в лунном свете ассоциирующийся со смертью. Лунный свет - мертвый свет... Кровавая луна...

Такого видения освещения действительности Пильняку никогда не простят.

Борис Пильняк в 30-е гг.: романы «Красное дерево» и «Волга впадает в Каспийское море». «Красное дере во» - повесть, в которой, как всегда у Пильняка, выясня ются отношения сегодняшнего дня с прошлым, сравнитель но недавним прошлым. Из быта, из красного дерева, с ним сросшиеся, выступают фигуры Якова Скудрина, масте ров-краснодеревщиков братьев Бездетовых. По-пильняков- ски грубовато, рублено написаны эти фигуры. И убедитель но: не прошлое, не связь с ним и его пережитками убивает в них человеческое, а то, что само это прошлое, жалкие его остатки вырывают они из рук потерянных в новой действи тельности людей. Они готовы взять все: павловские кресла,

Они чувствовали себя в повести не только покупателями, но людьми, уже купившими силу и власть. За ними оказы вается настоящее. Ими отодвинуты в небытие полубезум ные «охломоны»: Огнев, Пожаров, Ожогов... Не фамилии, а псевдонимы с отблеском на них мирового пожара. «Истин ные коммунисты» до тысяча девятьсот двадцать первого...

Им нет хода в будущее. Ожогов, младший брат Якова Скуд рина, первый председатель местного исполкома, спрашива ет приехавшего из столицы племянника Акима, не выгнали ли того из партии, и, узнав, что нет, обещает: «...ну, не сей час, так потом выгонят, всех ленинцев и троцкистов выго нят».

Повесть «Красное дерево» завершена 15 января 1929 г. Троцкий высылается за пределы СССР в феврале. Предре шено это событие было много раньше: «К поезду, как и к поезду времени, троцкист Аким опоздал».