Особенности сказок л. Петрушевской

Художественное своеобразие постмодернистического творчества Л.Петрушевской

Введение

Часто приходится повторять: человек смотрит в книгу как в зеркало. Видит там себя. И интересно: один видит в тексте добро и плачет, а другой видит тьму и злится... На основе одних и тех же слов! И когда говорят, что такой-то писатель черный (как я часто читаю про себя) - да, говорю я, но это не ко мне. А какова роль автора? Роль автора - это не стремиться пробуждать чувства, а не иметь возможности самому уйти от этих чувств. Быть их пленником, пытаться вырваться, наконец, что-то написать и освободиться. И, возможно, тогда мысли и ощущения осядут в тексте. И возникнут заново, стоит только другим глазам (понимающим) впиться в строчки.

Из «Лекции о жанрах»

Людмила Петрушевская - русский драматург, прозаик, киносценарист. Писать начала в 70-е гг., но ее рассказы долго не печатались, а пьесы ставились только в студенческих и любительских студиях. В 1975 году была поставлена пьеса «Любовь», в 1977 - пьесы «Чинзано», «День рождения Смирновой», в 1978 году - «Чемодан чепухи», в 1979 - «Уроки музыки», в 1985 году - «Три девушки в голубом», а в 1989 - «Московский хор». Л. Петрушевская -- признанный лидер новой драматургической волны.

Л. Петрушевская пишет в жанре социально-бытовой, лирической драмы. Ее основные герои -- женщины, интеллигенция. Жизнь их неустроена, драматична. Их заедает быт. Драматург показывает деформацию личности, понижение уровня нравственности, утрату культуры человеческих отношений в семье, обществе под влиянием окружающей среды. Быт здесь -- органическая часть бытия героев. Их влечет поток жизни, они живут не так, как хотят, но автор стремится приподнять их над обыденностью. В пьесах ставятся острые социальные и нравственные проблемы времени, характеры в них выписаны психологически тонко и точно, трагическое и комическое в жизни героев тесно переплетено между собой.

Рассказы Л.Петрушевской долго не печатали, так как считали их слишком мрачными. В одном рассказе - самоубийство ("Грипп"), в другом - помешательство ("Бессмертная любовь"), в третьем - проституция ("Дочь Ксении"), в четвертом - прозябание несчастной семьи запрещенного и забытого писателя ("Козел Ваня").

В своих произведениях Петрушевская описывает современную жизнь, далекую от благополучных квартир и официальных приемных. Ее герои - незаметные, замученные жизнью люди, тихо или скандально страдающие в своих коммунальных квартирах и неприглядных дворах. Автор приглашает нас в ничем не примечательные служебные конторы и на лестничные клетки, знакомит с разнообразными несчастьями, с безнравственностью и отсутствием смысла существования.

Невозможно не сказать о своеобразном языке Петрушевской. Писательница на каждом шагу пренебрегает литературной нормой, и если у Зощенко, например, автор выступает от имени внелитературного рассказчика, а Платонов создал собственный язык на основе общенародного, то тут мы имеем дело с вариантом той же задачи. Петрушевская при отсутствии рассказчика пользуется языковыми нарушениями, встречающимися в разговорной речи. Они не принадлежат ни рассказчику, ни персонажу. У них своя роль. Они воссоздают ту ситуацию, при которой возникают в разговоре. На таком необычном построении и звучании и держится ее проза.

Петрушевская пишет короткие рассказы. Среди них есть такие, что занимают две-три странички. Но это не миниатюры, не этюды или зарисовки, это рассказы, которые и короткими-то не назовешь, если учесть объем входящего в них жизненного материала.

Автор всеми силами скрывает, подавляет и сдерживает свои чувства. Огромную роль в своеобразии ее рассказов играют повторы, создающие впечатление упорной сосредоточенности, которая владеет автором до забвения формы, до пренебрежения "правилами хорошего стиля".

Страстное разбирательство - вот что такое жизнь в рассказах Петрушевской. Она - лирик, и, как во многих лирических стихах, в ее прозе нет лирического героя и не важен сюжет. Ее речь, как речь поэта, сразу о многом. Конечно, не всегда сюжет ее рассказа непредсказуем и незначителен, но главное в ее прозе - всепоглощающее чувство, создаваемое потоком авторской речи.

В 1988 году вышел первый сборник рассказов Л. Петрушевской «Бессмертная любовь». Получили известность такие ее рассказы, как «Свой круг», «Такая девочка», «Цикл», «Дочь Ксении», «Отец и мать», «Милая дама», «Бессмертная любовь», «Темная судьба», «Страна» и др. Все это -- явление так называемой «другой», или «новой» прозы в нашей современной литературе, прозы остросоциальной, психологичной, ироничной, прозы, для которой характерен необычный выбор сюжетов, моральных оценок, слов и выражений, употребляемых героями. Это люди толпы, обычные люди, живущие в жестоких обстоятельствах. Автор сострадает своим героям, мучается так же, как и они, от нехватки добра и счастья, теплоты и заботы в их жизни. Ведь персонажи рассказов Л.Петрушевской чаще всего жертвы в своей нескончаемой, повседневной борьбе за человеческое счастье, в попытках «основать свою жизнь».

В литературе шестидесятых-восьмидесятых годов Л. Петрушевская не осталась не замеченной благодаря ее способности соединять поэзию и прозу, которая придает ей особую, необычайную манеру повествования.

Основная часть

Вечная, природным циклом очерченная в мифологических архетипах, окаменевшая логика жизни трагична по определению. И всей своей прозой Петрушевская настаивает на этой философии. Ее поэтика, если угодно, дидактична, поскольку учит не только сознавать жизнь как правильную трагедию, но и жить с этим сознанием.

Марк Липовецкий

«Настоящие сказки»

В конце XX - начале XXI столетия жанр сказки привлек внимание представителей разных литературных направлений: реализма, постреализма, постмодернизма.

Современная сказка, как и литература в целом, подвергается влиянию постмодернизма, что выражается в трансформации и пародировании известных сюжетов, использовании разных аллюзий и ассоциаций, переосмыслении традиционных образов и мотивов фольклорной сказки. Актуальность жанра сказки в эпоху постмодернизма объясняется активностью игрового начала, свойственного и сказке, и постмодернистскому дискурсу в целом. Интертекстуальность, многослойность, полилог разнообразных культурных языков, характерные для постмодернизма, издавна были свойственны литературной сказке, а в эпоху постмодернизма становятся для авторов осмысленными литературными приемами.

Для «Настоящих сказок» Л. Петрушевской характерна общность «постмодернистского» трагического восприятия мира и экзистенциальной проблематики.

В «Настоящих сказках» проявляется непосредственная связь с фольклорной основой в способах организации времени и пространства; в них представлены традиционные для фольклорной сказки хронотопы: лес, сад, дом, путь-дорога.

Образ дороги принадлежит к «вечным» и композиционно-организующим фольклорным и литературным образам. В сказках Л. Петрушевской пути-дороги представлены как условно-реальные и как волшебно-фантастические. Дорога может указывать путь к волшебному средству («Девушка Нос»), но может быть также дорогой изгнанников («Принц с золотыми волосами») и переходом в загробный мир («Черное пальто»). Дорогой, соответственно фольклорным традициям, герои встречаются с дарителями («Сказка о часах», «Отец»), натыкаются на опасность («Маленькая волшебница»), попадают в темный лес. Топос леса также появляется у Петрушевской в традиционных функциях - как место испытаний и встречи героев с чудесным помощником («Маленькая волшебница», «Отец»).

В фольклорной традиции лес, как мир мертвых, противопоставляется саду, как миру живых. Хронотоп сада указывает на тридевятое царство, представленное в таких элементах, как дворец, город, остров, горы, луга - все они связаны с солнцем, как источником жизни, и с цветом золота, как его символом. В сказках «Остров летчиков», «Анна и Мария», «Секрет Марилены», «Дедушкина картина» топос сада сохраняет древнюю символику. Связь с ней проявляется и в сказках «Золотая тряпка», «Принц с золотыми волосами». В «Острове летчиков» суть испытаний героя заключается в том, чтоб не позволить уничтожить чудесный сад. В сказках «Дедушкина картина», «Секрет Марилены» образ сада связан со спасением от опасности; он сохраняет семантику желанного места, где возможно счастье. В фольклоре топос дома - объект сакральный и мифологизированный. Это синоним семьи, приюта от невзгод, святилища. В сборнике Петрушевской большинство сказок заканчивается возвращением домой, созданием семьи.

Развитие сюжета в «Настоящих сказках» определяется спецификой сказочного времени. Герои близки к природе, их жизнь неотделима от природных циклов. В «Матушке капусте» чудесное появление ребенка связано с ростом и формированием растения. В «Малине и Крапиве» красный цветок вырастает вместе с любовью и влияет на судьбу героя. В «Сказке о часах» судьба мирового времени зависит от оберегающей материнской любви, тесно связанной с природными жизненными циклами.

Традиционный сказочный хронотоп трансформируется в «Настоящих сказках» Петрушевской.

Действие в «Настоящих сказках» происходит главным образом в советском и постсоветском пространстве. Даже в сказочном королевстве («Глупая принцесса», «Принц с золотыми волосами») есть признаки современной действительности. Игра со сказочным хронотопом чувствуется и в способах перемещения героев (поезд, самолет, автомобиль), и в том, как трансформируются традиционные временные характеристики («За стеной»). Стена разделяет мир зла, которое хаотично и фатально возвращается, и мир архаического циклического времени, где непосредственно за смертью отца наступает рождение сына, где норма - «отдать все» для спасения любимого.

Топос дома во всех трансформациях (В сказке «Остров летчиков» это одновременно и халупа, и дворец) сохраняет свою ценностную семантику, в финалах многих сказок становится знаком спасения героев («Королева Лир», «Две сестры», «Маленькая волшебница»). В то же время топос дома включает в себя много смыслов, реактуализация древнейших из них позволяет особенно ярко осветить современный кризис семьи («Две сестры», «маленькая волшебница»).

Трансформируется и топос солнечного сада. Оставаясь сакральным местом, он приобретает черты беззащитности, почти обреченности. Альтернативой вечному Саду, который гибнет, становится у Петрушевской рукотворный сад, созданный героями («Остров летчиков»).

Вражеский топос расширяет в сказках писательницы свои границы. Вследствие этого антитеза «Дом - Темный лес» заменяется другой - «Дом - современный город» («Принц с золотыми волосами»), «Дом - ужасная страна» («Верба-хлест»).

Трансформация хронотопа изменяет функцию сказочного чуда. Теперь это не универсальный инструмент для исполнения желаний, поэтому достижение счастья полностью зависит от моральных характеристик героя.

Способность сказочных персонажей Петрушевской решать моральные коллизии обусловлена их связью с древнейшими архетипами: «Мать и дитя», «Старушка» («Старик»). Архетипы «Он и Она», «Юродивый (Иван-дурак)», как порождение более поздних этапов развития культуры, в тесной взаимосвязи с древними демонстрируют модель реального современного общества.

Комплекс «Мать и дитя» как выражение смены поколений символизирует идею достижения бессмертия. И в сказках, и в рассказах Петрушевской этот архетип порождает своеобразный сплав реальных и мифических мотивов. Важнейшие из них - тайна рождения, которая в рассказе «Дитя» развивается в одной плоскости (личная и банальная тайна), а в сказках - в другой (чудесная тайна) («Принц с золотыми волосами», «Матушка капуста»). В сказках Петрушевской, поскольку хронотоп наполнен реалиями современности, возможности чуда ограничены. Соответственно и статус ребенка в них существенно трансформируется. Сохраняя связь с архетипом божественного ребенка, семантику наивысшей ценности, он не защищен от опасности. Объединяет прозу Петрушевской тема бессмертной материнской любви, которая связывает живых и мертвых. Характерно, что в несказочной прозе Петрушевской этот мотив перерастает в новую мифологему («Я люблю тебя», «Еврейка Верочка», «Мистика»). В персонажах с традиционной для современной реальности психологией также воплощен древнейший, свойственный всем национальным культурам архетип «Мать и дитя», который утверждает победу жизни над смертью.

Преодоление границы между жизнью и смертью в новеллах и сказках писательницы часто зависит от стариков. Старик является носителем «сенексной» силы, что олицетворяет мудрость, а также сложную связь добра и зла. В архетипе «Старушка» в сказках и новеллах воплощается мотив судьбы. В «Сказке о часах», «Истории живописца» и др. старушка выступает в традиционной роли дарительницы, но в то же время является зримым воплощением идеи Жизни-Смерти-Жизни.

Древнейшие архетипы амбивалентны, «сенексная сила» допускает омоложение и трансформацию героя. В сказке «Две сестры» происходит чудо превращения бабушек в девочек-подростков, которым нужно выжить в хаосе современного мира. Архетип трансформируется - в нем исчезают такие черты, как причастность стариков к тайнам бытия, способность видеть будущее и волшебным образом влиять на него. Архетип старика соединяется у Петрушевской с архетипом ребенка, этим подчеркивается хрупкость и уязвимость собственно основ бытия.

В сказках Петрушевской присутствует архетип идеальной пары - «Он и Она». В сказке «За стеной» женщина, которая отдала все для спасения любимого, далее становится объектом любви не менее возвышенной. Любовь у Петрушевской часто оказывается растоптанной, но присутствие в жизни нерушимой идеальной пары возвращает ее в круг онтологических основ бытия. В «Настоящих сказках» (в отличие от традиционной сказочной модели) герои в финале не достигают богатства или могущества, остаются на своих скромных жизненных местах, но по традиции находят счастье в любви, в понимании близких. В то же время семейный мотив модернизируется. Неполные семьи: дедушка и внуки («Маленькая волшебница»), мать и ребенок («Матушка капуста»), сестры и приемная бабушка («Две сестры») - находят сказочное счастье. Архетип «ОН и Она» тесно связан у Петрушевской с архетипами «Мать и Дитя», «Старик (Старушка)», что способствует актуализации моральных ценностей.

Сказочный мир Петрушевской не добрее мира ее новелл, повестей и пьес. Счастье тут возможно благодаря мудрости действующих лиц, что превращает всех протагонистов, независимо от пола и возраста, в юродивого/Ивана-дурака.

«Мудрость чудака», независимо от того, действует он в современных обстоятельствах («Девушка Нос», «История живописца», «Остров летчиков»), или в условном сказочном королевстве («Глупая принцесса», «Принцесса Белоножка»), заключается в полной неспособности «жить по правилам». Только так герои могут отстоять свои ценности в жестоком и абсурдном мире. Архетип юродивого освещает все образы в сказках Петрушевской. Ученый («Золотая тряпка») без сомнений отказывается от денег и славы и возвращает народу маленькой горной страны священную реликвию, которая олицетворяет его язык и память о предках. Влюбленный учитель («Крапива и Малина») пускается на поиски волшебного цветка к огромной городской свалке мусора, и его сумасшедшая выдумка заканчивается удачно, приносит ему счастье. «Неразумные», «непрактичные» поступки героев-протагонистов оказываются проявлением высоких моральных характеристик и настоящей мудрости.

Конкретизация образов, созданных на основе архетипов, реализуется благодаря их интертекстуальному наполнению и переосмыслению. Сказки Петрушевской отличаются богатством этнокультурных образов и мотивов. В них присутствуют мифологические и литературные мотивы широкого диапазона, которые порождают переосмысление известных сюжетов в русле проблем современной культуры.

В сказке «Девушка Нос» внимание сосредоточено на противопоставлении внешней и внутренней красоты. Сравнительный анализ этого произведения и сказки Гауфа “Карлик Нос” позволил выявить при внешней схожести мотивов и коллизий существенное отличие в характеристиках главных героев, обусловленное чертами национальной ментальности: русской (Нина - архетип юродивого) и немецкой (Якоб - идеал филистерской рассудительности). Романтическая ирония по поводу взгляда на счастье как на жизненное благополучие, свойственна и Гауфу, является причиной переосмысления мотивов сказки о Золушку, отличие от которой освещает оригинальность сказки Петрушевской.

Главный конфликт сказки «Принц с золотыми волосами» - между безусловной ценностью личности и несправедливым социумом. Сюжет (изгнанная мать с чудесным ребенком) имеет множество аналогов в мировой литературе. Общий мотив чудесного спасения поддается наибольшему переосмыслению. Традиционные сказочные испытания протагонистов включаются в широкий контекст вечных морально-философских проблем. Темы «народ и власть», «народ и истина» реализуются с помощью интертекстуальных связей. Эсхатологический миф и евангельский сюжет проецируются на современность реминисценциями из Шекспира, Пушкина, Салтыкова-Щедрина, Грина, газетных текстов. Свойственная постмодернизму плюралистическая картина мира создается противоречивыми точками зрения персонажей. Единство и целостность текста обуславливаются наличием архетипов чудесного дитя и юродивого.

В «Истории живописца» возобновляется один из ведущих конфликтов романтизма - «художник и общество». Сюжет разворачивается в обстоятельствах постсоветской действительности. Ключевые проблемы: противостояние миров воображаемого и реального, связь духовного и материального начал в жизни человека, проблема творчества и моральности - решаются вследствие переклички с русской романтической повестью и с гоголевским «Портретом». Но у героя, при несомненном сходстве с романтическим образом художника, отсутствуют черты святости или демонизма, он воплощает архетипические черты юродивого. «История живописца» предстает как жанровый синтез волшебной сказки и романтической повести. Постмодернистическая интертекстуальная игра реализуется в этом тексте благодаря привлечению элементов других жанровых моделей: детектива, бытовой новеллы, травестийной романтической поэмы. А главная коллизия решается по законам жанра народной сказки: герой побеждает зло силой искусства, которая в руках протагониста может служить только добру.

В «Маленькой волшебнице» жанровые черты сказки (традиционная поляризация героев, сюжетно-композиционная основа, способ решения коллизий) и романа (актуальность социальной и моральной проблематики, переплетение судьбы множества персонажей, многоаспектность изображения мира) во взаимодействии создают доработку с парадоксальными признаками, где юмористические интонации гротескно соединяются с трагическими. Интертекстуальность, кроме многочисленных реминисценций, цитат и аллюзий, проявляется на жанрово-типологическом уровне. Фольклорный мотив сказочных испытаний героев трансформируется в главный мотив классической культуры: все герои оказываются перед моральным выбором. Жанровая специфика «кукольного романа» не поддается однозначному определению, однако его поэтика обусловлена признаками жанровых традиций главных составляющих и создает ощущение глубины о многомерности текста.

Интертекстуальность в «Настоящих сказках» служит способом создания полилога, что придает повествованию остроты и актуальности, но приводит не к моральному релятивизму, а к многомерному изображению мира.

Роман “Номер Один”

Не то чтобы это был роман, конечно; нечто многослойное, спуск в вечные льды, по ощущению - неподъемное, непомерное, в итоге - маленькая книжечка. Начинается как пьеса, продолжается как внутренний голос, упрямо пробивающийся сквозь текст. «Он там завозился, замычал что-то. Говори, говори, я не понимаю и не понимал, что ты трындишь». В финале - электронное письмо, становящееся к концу почти абракадаброй. Стилистическая полифония - фирменный знак Людмилы Петрушевской. Только она способна тащить в свою прозу весь языковой мусор так, что при этом смысл текста остается прозрачным и внятным. Только она способна перескакивать с одного способа говорения на другой, нигде не задерживаясь дольше, чем надо, не превращая литературный прием в игру. Не заигрываясь. Сюжет «Номера Одного» возникает из речи, из оговорок и заговоров. Герой романа - Номер Один, научный сотрудник какого-то института, - этнограф, изучающий северный народ энтти. Место действия - сады других возможностей. В одной из экспедиций коллега Номера Один, его давний приятель и соперник, крадет магический камень из мольбища энтти, после чего этого коллегу похищают и требуют за него выкуп. Номер Один возвращается домой и пытается достать деньги, но сначала становится жертвой вора, а потом происходит метемпсихоз, в результате которого душа Номера Один переселяется в тело того самого вора. Дальше начинается полный абсурд, но в итоге выясняется, что абсурд этот устроен по строгим законам и ко всему происходящему прямое отношение имеет Никулай, представитель народа энтти, обладающий сверхъестественными способностями. Он тасует души, оставляя везде записки вроде: «М-психоз с 12.45 до 12.50». Воскрешает мертвых, причем дает родителям возможность вернуть к жизни умерших детей, правда, выглядит это страшно: души родителей переселяются в молодые тела, и тела эти так и ходят, бормоча: «Я же не хочу, чтобы она умирала». Очевидно, Никулай так развлекается, вспомнив, как Номер Один в экспедиции рассказывал ему про Христа и про «смертию смерть поправ». Они говорили тогда про «подставь другую щеку», а может, и про «не укради» или «не убий», и вот теперь Номер Один вынужден проживать все эти возможности: гулять в теле вора, из последних сил сопротивляясь его мыслям и желаниям, расчесывать укушенную комаром щеку, думать, как поступить с драгоценным камнем - глазом Бога. И постоянно, постоянно спускаться в вечные льды: «дверь, калитка, полог в нижнее царство из среднего царства, с земли. Никому не дано было видеть, как души уходят туда, тихо уходят, со страданием протискиваясь, пролезая в эту дверцу, видя, прозревая, куда уходят, ибо трудно войти в эти льды непомерные, бесконечные, труден путь смерти, нет конца, кесы и кесы вниз. И у входа трехпалый, однорукий спрашивает: «Какие новости есть, расскажите», а душа отвечает, как заведено, как полагается, как нужно при встрече с незнакомым хозяином: «Никаких новостей нет», и замолкает, так начинается вечное молчание, ибо мертвый больше не скажет ничего». «В садах других возможностей» - название недавнего (2000 года) сборника рассказов Петрушевской. Сады остались теми же - разве что возможности увеличились. Именно в романе становится очевидным, где у человека находится душа: там же, где стиль. Это не души путешествуют между телами, но манера говорения переходит от одного несчастного к другому. Писательница маниакально описывает путь смерти, составляя подробный путеводитель, современный «Бардо Тедол», Книгу Мертвых, описывающую, как должна вести себя душа после смерти тела. Чаще всего душа просто не понимает, что тела уже нет. Что происходит с героями прозы Петрушевской на пути смерти? Они странным образом развоплощаются, и это происходит не на физическом уровне, а на уровне языка. Сюжет произведения «Номер Один, или В садах других возможностей» - это еще и развоплощение языка: от высокой поэзии первых строк, от древнего эпоса - до рваных сокращений электронного письма. В прозе Петрушевской находят отсылки то к Чехову, то к Тютчеву, то к традиции, начатой Гоголем. Ее пытаются вписать в сегодняшний контекст - поставить на полку где-то между чернушностью Сорокина и виртуальными играми пелевинских «нижних миров». Но при абсолютной современности языка и реалий Петрушевская гораздо более отстранена от времени, чем тянитолкай Сорокин/ Пелевин. Они жадны к деталям и любят играть со своими персонажами в безжалостные прятки и жмурки. Петрушевская не играет. Ее персонажи живут всерьез. Ну да, Чехов: маленькие люди ищут свои маленькие пять тысяч долларов, чтобы спасти своих недругов и успокоить больную совесть. Ну да, Тютчев: «тем она верней / Своим искусом губит человека». Никакой загадки у природы нет. Вот она, природа, вся перед читателем: никаких границ, никаких резных решеток меж садами других возможностей, и сады эти не закрываются на ночь. Ночью они лишь сильнее благоухают. Петрушевская никогда не делает различия между миром небесным и миром земным, более того, между миром сказочным, архаичным, и миром цивилизованным. В ее рассказах - а теперь и в романе - все запредельное прописано на той же улице и даже в той же квартире, в которой живет обыденность. Безусловно, это городская проза, но Дантовы радиальные построения в этом городе не работают, ад и рай Петрушевской - ризома. Побеги ада и рая переплетаются, отмирают, и, выйдя из любой двери, персонажи могут попасть в любую другую - из послесмертия в жизнь, из жизни - за границу («Хаваи, Хаваи, слышал я такое. Произносится Хаваи... А Париж, кстати, правильно называется Пари, знаешь?»). И, конечно, Гоголь. Вот примерно такие тексты мог бы выстукивать Гоголь на своем подержанном 486-м, если бы писателя вовремя выкопали из могилы. Сады примерно таких возможностей он видел бы, скребя ногтями по крышке гроба изнутри. Написать то, что пишет Петрушевская, возможно лишь при богатом опыте послесмертия, а главное - при неиссякаемом исследовательском любопытстве. Возможно, Людмила Стефановна - не Колумб-первооткрыватель, который в поисках посмертного рая приплывает в гиблый, застывший край и составляет его подробную карту. Нет, она, скорее - матрос Колумбовой команды, который до рези в глазах вглядывается в горизонт, чтобы крикнуть в конце концов: «Земля, земля!» Правда, в ее случае этот крик будет звучать иначе. Скорее всего, она скажет что-нибудь наподобие: «Никаких новостей нет». И замолкнет

Перед любым крупным писателем-новатором, стиль, манера, лицо которого мгновенно узнаваемы, впервые им «изобретены», рано или поздно встает проблема эволюции, «самоотречения» (менее острая для тех, кто придерживается более традиционных подходов, которые легче поддаются локальной трансформации). Невозможно (недостойно) «дуть в одну и ту же дудку»; стиль автоматизируется (и чем он необычнее, тем быстрее), и мало того, что теряет свежесть, он утрачивает историчность, особенно если автору довелось пережить исторический и социальный катаклизм, подобный тому, который мы вместе с Людмилой Петрушевской пережили за последние двадцать лет. И решимость «потерять себя», «начать сначала», с неизбежными потерями и провалами, с неизбежным недовольством уже ангажированного читателя - с почти неизбежным поражением - это поступок, этическая и эстетическая ценность которого превышает, на мой взгляд, болезненность и фатальность утрат. Да, собственно, в этой-то болезненности и заключается в значительной мере упомянутая ценность. Петрушевская, как многие из андерграундных или полуандерграундных авторов, в одночасье, без всяких промежуточных этапов, стала «классиком» - и почти сразу же перестала писать те замечательные «короткие рассказы» и пьесы, которые классиком ее и сделали. Сначала появились странноватые сказочки и стихи; вот перед нами «роман». Первое, что даже при беглом чтении бросается в глаза - уникальная и органичная жанровая эклектичность; это как бы компендиум прежних (отставленных) жанровых пристрастий Петрушевской. Рассказ Валеры об убийстве отца, короткая, в 8 строк, история умершей от лейкоза девочки Надечки и ее покончившей с собой матери, монолог-крик обезумевшей женщины, больная дочь которой исчезла два дня назад (а мы уже знаем, что она повесилась) и т. д. - легко вычленимы из текста, превращаясь в «классические», потрясающие своей емкой лаконичностью и языковой виртуозностью рассказики-монологи Петрушевской. Приподнято-речитативный «перевод» ночного пения Никулая-уола вполне мог бы сойти если и не за верлибр, то уж за некую «сказку для взрослых». А первая глава вообще записана как самая настоящая пьеса, с указанием (разрядкой) персонажей, произносящих реплики, с ремарками, даже с такой чисто сценической деталью, как магнитофонная запись на непонятном языке, которую должен слышать неявно предполагаемый зритель спектакля, но сам текст которой, естественно, остается за пределами книги. Правда, имена «действующих лиц» не совсем обычны: «Первый» и «Второй» (причем имя Второго мы вскоре точно узнаем; да и Первого, кажется, зовут Иван, во всяком случае туземцы его называют Уйван Крипевач - так что тут преднамеренность очевидна). При этом оба героя с первых же строк четко индивидуализированы, это не абсурдистская монотония в духе Введенского, где «номера» (во всяком случае в первом приближении) без большого усилия взаимозаменяемы. К чему эта обезличка на фоне ярких до гротеска речевых характеристик? И ведь «Первый» сохраняет свое «имя» до конца книги (вернее, не его в точности, а как бы субстантивированную его версию, «Номер Один»), более того, дает самой книге свое имя, которое, строго говоря, именем и не является, это индекс, галочка в пустом квадратике, концлагерное, казарменное тавро («на первый-второй рассчитайсь!») - имя человека, свидетельство его идентичности, мифологический эквивалент именуемого, стерто некоей неведомой силой, и само это стирание простирается уже и за пределы книги, на ее обложку, на ее имя. И чтобы след и смысл этого заглавного стирания стал еще явственнее, к безымянному имени «Номер Один» добавлен «вариант»: «... или В садах других возможностей»: не отражение, не тень, а бесформенный след утраченного имени, отпечаток отсутствующего тела на расплывающейся круглой гальке. Опустошение еще и подчеркнуто «другими возможностями» - тем слабым утешением, что подсовывает вместо себя навсегда утраченное. Любопытно, что, то ли по недосмотру корректора, то ли умышленно, в середине «пьесы», образующей первую главу, на с. 18 возникает практически не замечаемый при чтении сбой (ну кто же станет добросовестно фиксировать эту солдатскую речевку «первый...»-»второй...»: речь героев столь индивидуальна, что с первых слов каждой реплики очевидно, кто из собеседников взял слово). Сначала подряд идут две реплики Первого, в результате чего герои то ли меняются именами (номерами), то ли переселяются друг в друга. Затем, через страницу, Второй, отвечая сам себе (если верить «обозначениям» - а на самом деле - хотя, где здесь это «самое дело»? - оппоненту, на время присвоившему чужой номер), равновесие восстанавливает, все снова оказывается на «положенных» местах, в жестких речевых гнездах, откуда, казалось бы, выпасть было невозможно. Не станем гадать, случайно ли это произошло (между прочим, аналогичный сбой возникает по крайней мере еще два раза, на с. 44 и на с. 52 - там вообще три реплики Второго идут подряд): в изданном таким образом, с таким «дефектом» тексте данные «опечатки» становятся необходимой его частью - даже если она и не входила в авторский замысел, - становятся прорывом на поверхность, грубым и почти непристойным, еще только предугадываемой «темы». А речь идет об утрате идентичности, или, как сказал бы иной современный философ, о крахе метафизики Субъекта. Ведь основная интрига романа закручена вокруг метемпсихоза, дикого круговорота переселения душ. И вот что примечательно: первое, что резко меняется в человеке Петрушевской при реинкарнации - это речь, причем, речь произносимая, а не внутренняя: этнограф, старший научный сотрудник Номер Один, ставший уголовником Валерой (обретя, кстати говоря, при «переселении» стертое имя - только не свое, чужое) с ужасом думает о своей новой речи: «Что же это происходит! Надо говорить не „киосок», а „киоск» и „ездят». А не „ездиют»«. Самосознание (то самое cogito), в отличие от произносимой, подчеркнем еще раз, речи, трансформируется, заполняется чужим «я» постепенно. «Замочу сейчас, а?.. Да я ттебя. По...положу рядом с матерью», - говорит «Валера» мальчику и, наблюдая за ним, думает о возможности разработки научной темы о пассионарных детях. Вытерев на глазах у всех в парикмахерской туфли тюлевой гардиной и стукнув по голове расшумевшуюся по поводу его эксгибиционизма служительницу (поведение, действие), он, окинув опытным взглядом этнографа притихших посетителей, удовлетворенно отмечает (про себя!): «Животное стадо чует дискурс». Номер Один помнит все, что с ним случилось в «прежней жизни» («во память у меня после смерти!»), способен, в отличие от Валеры, на человеческие переживания, но речь его непоправимо искажена и узнаваем или неузнаваем он «своими» и «чужими» прежде всего по лексике, синтаксису, «словечкам», плевелам речи (он даже начинает говорить на непонятном ему самому арго), по заиканию, наконец, - некоторые не верят своим глазам, увидав его «воскресшим», а вот ушам верят: речь идентифицирует человека ничуть не хуже, чем имя (номер) и тело, которое ведь, в отличие от сознания, от переселившейся «души», сразу, полностью и бесповоротно становится при метемпсихозе иным, чужим; душа оказывается для идентификации непригодна, камень, положенный Декартом в основание Храма, летит в тартарары, фундамент проваливается в яму. Речь как бы становится неотъемлемой частью тела - и не только ввиду телесной обусловленности голоса, тембра, дефектов произношения, не только из-за воздушно-горловой кинэстетики. Речь телесна, а не «душевна». Поразительно, но письмо, речь письменная оказывается куда сохраннее устной: Номер Один, уже в Валерином обличье, пишет письмо жене, где нет и намека на безграмотного сквернослова - хозяина его переселенной и уже порядком искореженной души. Только что «Валера» украл чемодан у американца, пытался изнасиловать попутчицу в поезде (при этом перескакивая с рассказов о Валерином прошлом на воспоминания Номера Один) - и вот письмо, чистое, несмешанное. Речь - телесная, только «хозяйская»; сознание, поведение - дикая смесь переселившегося и того, что обитало в этом теле прежде; письмо - «душевное», только от «переселенца». Надо ли говорить, сколь фундаментальные вопросы здесь затрагиваются, сколь неординарны интуиции Петрушевской. Такой поворот кажется и стилистически не случайным: Петрушевская великолепно владеет способностью воспроизводить дезорганизованную устную речь, этим она всегда и славилась. С важной, впрочем, оговоркой, что эта мнимо устная речь менее всего (была и остается) похожа на расшифровку магнитофонной записи, она прежде всего «сделана», это прием - так же, как, скажем, десяток Руанских соборов Моне и похожи, и не имеют ничего общего со своим каменным оригиналом. Другой разговор, что в данном тексте отчетливо ощущается девальвация «приема» (а точнее, как бы наоборот, его «удорожание» в связи с повышенным спросом): уж больно часто речевые неправильности демонстративно забавны, навязчиво и «продажно» рассчитаны на усмешку («роли никакой не влияет»), чем-то напоминая расхожий «армейский» юмор типа «водку пьянствовать и безобразия нарушать». А рядом не менее плоская и столь же льстиво общедоступная ирония над «высоколобым наукообразием», над «птичьим» языком науки: «Дискурс контемпорентного мегаполиса...» (И вся эта де-ре-вальвация, как мы еще убедимся, не случайна.) Умышленность, «сделанность» «разговорности» Петрушевской в данном романе становится еще более очевидной, когда мы окунаемся в стихию ее «письменной» речи (в буквальном смысле - в письмах Номера Один жене). Эта речь столь же далека от усредненно «литературной». Помимо прекрасных синтаксических провалов, письма испещрены идиотскими (с точки зрения целесообразности) сокращениями (вроде «сказ-л» вместо «сказал»), анархией прописных и строчных букв (проистекающей отчасти из хорошо знакомой пользователям WORD"а неприятности, если не снять опцию «Делать первые буквы предложений прописными» - и это тоже важно, как знак вторжения чего-то безличного). И заметим, все упомянутые деформации («плевелы письма») непроизносимы, на произнесение не рассчитаны: как сказать прописную букву, выскакивающую после точки, сокращающей слово? кто в разговоре так сокращает слова? Даже если предположить возможность такого странноватого телеграфного обмена мнениями, то уж различить голосом сокращение с точкой на конце или (по «недосмотру») без нее заведомо немыслимо. Они создают некую афонетическую «интонацию письма», выпадая из семиотических, семантических, структурирующих пут. Но дело не только и даже не столько в интонации: мы чувствуем, как некий деструктивный, деструктурирующий хаос прорывается в святая святых рациональности, в письмо. Незначимые, лишние («нетематические»), непроизносимые элементы, радикально отличающиеся от композиционно-графических изысков, в которых письменность на самом деле подменяется изобразительностью - здесь призваны выявить тщательно закамуфлированную разлагающую, рассеивающую подкладку письма, письменности как таковой, ускользнувшую от Деррида, раз и навсегда очарованного беззвучным смыслоразличением и письменно-фонетическим игрословием - разрывами и дефектами, все же не покидающими смысловой уровень. Ведь и те «опечатки» в «разговорной» пьесе первой главы столь же «нетематичны», сугубо письменны: понятно, что на подразумеваемой сцене (в «реальности») никакого подобного «обмена» происходить не может, никакого «непосредственного» смысла эта ошибка не имеет. В противоположность письму, речь, идиолект, как мы видели, становится частью тела, а может быть даже его субститутом: в мире Петрушевской нет вообще ничего (достойного внимания), кроме языка. Тут есть, конечно, и простое, сугубо техническое соображение: в тексте мы не можем видеть измененный облик утратившего идентичность персонажа, это вам не кино, не «Малхоланд Драйв» Дэвида Линча, где в центре сюжета та же жуткая и затягивающая игра с идентичностями, с переселением душ. Там мы видим на экране лицо, узнаем лицо; здесь - только речь, слово, манеру. Упоминание современного мистического триллера возникло здесь отнюдь не случайно. Собственно, в аннотации жанровая специфика романа Петрушевской именно так и определена. И, как ни прискорбно, это соответствует действительности. Причем по своему уровню (если оставаться в рамках рассматриваемого жанра) «мистический триллер» Петрушевской вовсе не относится к лучшим образцам этого рода продукции (в отличие от того же фильма Линча). Он насквозь вторичен, напичкан полным набором сериально-триллерных штампов: свирепые уголовники, хитроумное натравливание одной мафии на другую, убийства, насилие, архаический и потому причастный потустороннему народ (у американцев в этой роли чаще всего выступают индейцы), магические сокровища этого народа, несколько прозрачных намеков на гомосексуализм, ну, естественно, метемпсихоз, «секретные материалы», жизнь после смерти, кафкообразное преследование преследователя, психоделически-виртуальный кошмар ввинчивания в ледяной ад, клофелинщики, промышляющие в поездах, ребеночек-калека, по-звериному (архаика детства) узнающий, чующий преображенного отца (собака Одиссея). Конечно, все это обильно уснащено советско-российской спецификой: тут и выбивание грантов на научные исследования и их полукриминальный дележ; и стремление «подоить» глупых американцев; и бессмертный НИИ, понять систему функционирования которого иностранцу, пожалуй, столь же затруднительно, как и мистическое таинство коммунальной квартиры; и этнографы, вовсе не движимые благородным стремлением спасти умирающую цивилизацию (хотя и не без этого, тут штамп сильнее местного колорита), а жлобы и рвачи; и страшный, первобытный мир подворотни. Но и тут открытия особого нет, отечественные сериалы эту или подобную специфику уже вовсю эксплуатируют - взять тех же «Ментов». И это при том, что, как уже говорилось, жанр «рыночного» мистического триллера у Петрушевской парадоксальным образом оказывается причудливым «каталогом» ее собственных оригинальных, индивидуальных «жанров». Книга как бы повторяет судьбу Номера Один (и ведь это и впрямь вроде бы первый роман Петрушевской, роман «номер один»), воспроизводит ее на уровне поэтики: мы узнаем, подобно тому, как дядь Ваня узнает Валеру, безошибочно узнаем повадку любимого автора, его письмо, но тело уже не его - это тело коммерциализованной, нацеленной на успех у «широкого читателя» (тираж - 7100 экз.!) литературы, косноязычноватый и тривиальный «Валера-уголовник». И в этой подвешенной, поставленной под вопрос авторской идентичности, когда сам автор, сам текст как таковой становятся вариантами, «возможностями» собственных героев, воспроизводя структуру их деструкции, в этом, может быть, и кроется главная, тревожная и отталкивающая привлекательность такого узнаваемого литературного произведения - очередного произведения глубоко пережитого нами писателя, сохранившего и свою речь, и обломки своих «жанров», - да, узнаваемого, но «реинкарнированного», вселившегося в чужую плоть и как бы пережившего собственную смерть романа. Проблематика утраты идентичности, во всех своих философских, литературных, кинематографических ипостасях, имеет, помимо метафизических, глубочайшие социокультурные корни - недаром она захватила уже и особо чуткую к сдвигам в этой сфере массовую культуру. Это переживание связано, по-видимому, прежде всего с деструктурированием культуры, с подрывом и распадом иррациональных в основе своей социальных, ценностных, культурных иерархий. Рационализм и гуманизм, последовательно и триумфально демифологизируя мир, выбили почву из-под собственных ног, поскольку оказалось, что самоидентичность, «Я=Я», положенное в их основу, само зиждется, в конечном счете, на рационально не обосновываемых «традиционных» структурах и запретах. «Смерть Бога», вдохновлявшая Ницше, оказалась прологом вереницы смертей «богов» более низкого уровня, «эманаций» верховного отсутствия, - и бартовская «смерть автора» была лишь слегка запоздавшим логическим следствием кончины Главного Автора, так и не явившегося на вызовы восхищенных его постановкой зрителей. Постмодернистский плюрализм и децентрализация, идиотизм политкорректности, при всей культурной изощренности первого и гуманистической ауре второго, - симптомы одичания, а anything goes вполне можно перевести как «все позволено». И Петрушевская это надвигающееся одичание, в его буквальности, а не в идеологической стерильности, в которой волей-неволей принужден оставаться анализ, описывает очень точно и страшно, и что еще существенней, безошибочно чувствует его связь с размыванием идентичности. «Каменный век прет из всех подворотен», - пишет она (отметим здесь неслучайное появление «инфернального» российского топоса «подворотня»). История убитой «подворотной» девушки отождествляется с «историей детеныша-самки из неолита, потерявшей свое племя пещерной девки»; «все корни, вся система защиты утеряна». Автор проницательно подмечает при этом, что регресс вовсе не означает здесь своего рода ремифологизации, возврата к достаточно жестким структурам истинной архаики. Она (вернее, Номер Один) усматривает в неокаменном веке наличие «второй системы метаболизма», где поведение уже не подчинено рационально постигаемым связям (пускай даже с магической, мифологической подкладкой), а представляет собой «свод нелогичных жестов и поступков». Номер Один прекрасно понимает разницу между архаической общностью народа энтти и одичавшими гоминоидами подворотен. (Равно как и то, что без своего святилища энтти погибнут. После смерти их Бога.) Легче всего сравнивать рок-радения с архаическими обрядовыми действами (с заменой наркотиков мухоморами) - важно понять, что при всем внешнем сходстве первые, в отличие от вторых, лишены целесообразной, структурирующей мир логики мифа. Торжествует эстетика руин, рухляди, каши во рту, нечленораздельного мычания «дядь Вани» («язбий мне акваюм») с ее болезненной притягательностью. И должно быть, нигде проблематика идентичности не могла приобрести такой остроты, как в современной России. Не говоря уже о том, что поиски «национальной идеи» (национальной идентичности) уже практически превратились в эту самую «национальную идею», катастрофичность и стремительность «постмодернизации» российского общества, распада всех устойчивых социальных связей и культурных стереотипов делают «потерю себя» неким всеобъемлющим и всепроникающим лейтмотивом эпохи. И закономерно, что потерявший себя вместе с нами, вместе с почившей Империей писатель делает эту тему, это переживание доминирующим в своем новом романе, как раз эту потерю для него, в свою очередь, и знаменующем. Мы все переживаем своего рода метемпсихоз. Может быть, Ницше ошибся, и Бог тоже не умер, а «переселился»: во что-то гнусное, растущее, ползущее, в вечно живую, как Ленин в Мавзолее, смерть.

Сборник рассказов “По дороге бога Эроса”

петрушевская рассказ нравственность общество

Петрушевская исключительно литературна. Когда читаешь подряд повести и рассказы в новом - самом полном - сборнике ее прозы, эта черта бросается в глаза. Даже в названиях постоянно звучат сигналы литературности, скрытой как будто за сугубой «физиологичностью» и «натурализмом»: «Али-Баба», «История Клариссы», «Бал последнего человека», «Случай Богородицы», «Песни восточных славян», «Медея», «Новые Робинзоны», «Новый Гулливер», «Бог Посейдон»... Причем Петрушевская не бросает эти отсылки всуе, она с ними работает. Так, предположим, рассказ «По дороге бога Эроса» написан как бы по канве сюжета о Филемоне и Бавкиде: «Пульхерия знала, что должна остаться в его жизни - остаться верной, преданной, смиренной, жалкой и слабенькой немолодой женой, Бавкидой». Кстати, и имя героини, Пульхерия, несет в себе память о позднейшей версии все того же сюжета - разумеется, о «Старосветских помещиках». А рассказ «Богема» прямо так и начинается: «Из оперы «Богема» следует, что кто-то кого-то любил, чем-то жил, потом бросил или его бросили, а в случае Клавы все было гораздо проще...» Нельзя не вспомнить, что когда-то Роман Тименчик, известный специалист по «серебряному веку», расслышал в так называемой магнитофонности пьес Петрушевской отголоски бессмертных стихов, музыку языка. Зачем-то знаки высокой культуры нужны Петрушевской. Самое легкое - объяснить все это тем, что так, дескать, создается тот контрастный фон, на котором отчетливее проступают дикость, безумие и энтропия жестокой обыденности, в которую она неустанно, без малейших признаков брезгливости всматривается. Но в том-то и дело, что в интонации повествования у Петрушевской никогда не прорвется осуждение, тем более гнев (и это резко отличает ее прозу от так называемой чернухи типа Сергея Каледина или Светланы Василенко). Только понимание, только скорбь: «...все-таки болит сердце, все ноет оно, все хочет отмщения. За что, спрашивается, ведь трава растет и жизнь неистребима вроде бы. Но истребима, истребима, вот в чем дело». Вслушаемся в эту интонацию. Максимально приближенная к внутренней точке зрения - из глубины потока обыденности, - насыщенная почти сказовыми элементами той речи, что звучит в очередях, курилках, канцеляриях и лабораториях, в кухонном скандале и внезапном застолье, она непременно содержит в себе какой-то сдвиг, причем сдвиг этот ничуть не выпадает из «сказовой» стилистики - он ее скорее утрирует, добавляя трудноуловимый элемент некой неправильности, логической ли, грамматической, не важно: «Пульхерия увидела, однако, не совсем то, а увидела мальчика, увидела ушедшее в высокие миры существо, прикрывшееся для виду седой гривой и красной кожей... такой получился результат», «...у ее суженого был ненормированный рабочий день, так что его свободно могло не быть ни там, ни здесь», «Ребенок тоже, очевидно, вынес большие страдания, потому что родился с кровоизлиянием в мозг, и спустя три месяца врач сказал Лене, что ни ходить, ни тем более говорить ее сынок не сможет, видимо, никогда», «Действительно, в положении жены все было чудовищно запутано и даже страшно, как-то нечеловечески страшно», «...и не обидеть старуху, у которой уже щеки знали бритву, но которая ни в чем не была виновата. Не виновата - как и все мы, добавим мы», «Лена вдруг упала в ноги моей матушке без крика, как взрослая, и согнулась в комочек, охвативши мамины босые ступни», «...ясно только одно: что собаке пришлось туго после смерти своей Дамы - своей единственной». Причем эти повороты то и дело происходят и в речи автора-повествователя, и в так называемых монологах - разницы тут нет почти никакой, дистанция между автором и героиней, излагающей свою историю, сведена до минимума. Но важен сам поток повествования, его плотность и видимая однородность, как раз и порождающая эти повороты и сдвиги как итог наивысшей концентрации. Характерно, что два, на мой взгляд, самых слабых рассказа книги, «Медея» и «Гость», построены на диалоге, в них нет этого плотного потока - и сразу же исчезает глубинное течение, и остается некий недоразвившийся до новеллы очерк. Эти сдвиги, во-первых, фиксируют возникновение какой-то еще одной, добавочной, точки зрения внутри повествования. Проза Петрушевской лишь кажется монологичной, на самом деле она по-настоящему полифонична. Ведь полифония - это не просто многоголосие, это глубина взаимного понимания. Вот для примера рассказ «Бал последнего человека». Здесь по крайней мере три точки зрения. Есть рассказчица («Ты мне говори, говори побольше о том, что он конченый человек, он алкоголик и этим почти все сказано, но еще не все...»), есть голос героини («...когда-то ты все думала, что, может, родить от него ребенка, но потом поняла, что это ничему не поможет, а ребенок окажется вещью в себе...»), есть, наконец, и голос самого героя, Ивана, и это его точка зрения, его вопль: «Поглядите, бал последнего человека» - звучит в названии рассказа. Многомерность видения осознается и самими участниками сюжета: «А ты сидишь на своей тахте, подобрав ноги, и счастливо смеешься: „Я вижу все в четвертом измерении, это прекрасно. Это прекрасно»«. Но все три голоса пронизаны одним: отчаянием и любовью. И все они всё друг про друга понимают, и оттого фарсовая сцена выпрашивания спирта восполняется мукой женщины, истово любящей этого Ивана; а его трагически-литературный возглас корректируется саркастическим, но и одновременно таким сострадательным сообщением рассказчицы о том, как «в третьем часу ночи... Иван пойдет домой пешком», потому что у него нет денег на такси - «просто у него нет этих денег, нет вообще денег, вот и все». Откуда взяться в этом контексте какой бы то ни было однозначной оценке, если взаимное проникновение сознаний растворено в самой структуре повествования? Оно-то и создает неприметную, но влиятельную антитезу той разорванности и тому болезненному надлому, без которых, в сущности, не обходится ни один текст Петрушевской. Во-вторых, и это, пожалуй, важнее, стилистические сдвиги у Петрушевской - это своего рода метафизические сквозняки. На наших глазах предельно конкретная, детально мотивированная, и потому всецело частная ситуация вдруг развоплощается, попадая на краткий миг в координаты вечности, - и оборачивается в итоге притчей, точнее, притча как бы просвечивает сквозь конкретную ситуацию изнутри. Собственно говоря, все это очень своеобразно понятые и органично пережитые уроки прозы Андрея Платонова с его языковыми неправильностями, выводящими в другое измерение бытия. Впрочем, чисто стилистические приемы не способны породить онтологический эффект, если они не подкреплены другими составляющими поэтики. Так по крайней мере у Платонова. Так и у Петрушевской. В последнее время Петрушевская все чаще работает в жанрах, казалось бы, весьма удаленных от ее обычной манеры, - «страшилки» («Песни восточных славян»), волшебные сказки «для всей семьи», «Дикие животные сказки» (с Евтушенко, замыкающим ряд действующих лиц, начатый пчелой Домной и червяком Феофаном). Между тем и в этом повороте прозы Петрушевской нет ничего удивительного. Здесь как бы сублимирован тот пласт, который всегда присутствовал в подсознании ее поэтики. Этот пласт - мифологический. Странно, как до сих пор не заметили, что у Петрушевской при всем ее «жизнеподобии», фактически нет характеров. Индивидуальность, «диалектика души», все прочие атрибуты реалистического психологизма у Петрушевской полностью замещены одним - роком. Человек у нее полностью равен своей судьбе, которая в свою очередь вмещает в себя какую-то крайне важную грань всеобщей - и не исторической, а именно что вечной, изначальной судьбы человечества. Недаром в ее рассказах формальные, чуть не идиоматические фразы о силе судьбы и роковых обстоятельствах звучат с мистической серьезностью: «Все было понятно в его случае, суженый был прозрачен, глуп, не тонок, а ее впереди ждала темная судьба, а на глазах стояли слезы счастья», «Но рок, судьба, неумолимое влияние целой государственной и мировой махины на слабое детское тело, распростертое теперь уж неизвестно в каком мраке, повернули все не так», «...хотя потом оказалось также, что никакой труд и никакая предусмотрительность не спасут от общей для всех судьбы, спасти не может ничто, кроме удачи». Причем судьба, проживаемая каждым из героев Петрушевской, всегда четко отнесена к определенному архетипу, архетипической формуле: сирота, безвинная жертва, суженый, суженая, убийца, разрушитель, проститутка (она же «простоволосая» и «простушка»). Все ее «робинзоны», «гулливеры», другие сугубо литературные по модели персонажи - не исключения из этого ряда. Речь идет всего лишь о культурных опосредованиях все тех же архетипов судьбы. Петрушевская, как правило, только лишь успев представить персонажа, сразу же и навсегда задает тот архетип, к которому будет сведено все существование этого героя. Скажем, так: «Дело в том, что эта... Тоня, очень милая и печальная блондинка, на самом деле представляла из себя вечную странницу, авантюристку и беглого каторжника». Или же, описывая историю юной девушки, которую «можно считать как бы еще не жившей в этом мире, как бы монастыркой», готовой искренне поверить и подарить себя буквально первому встречному, Петрушевская, не только нимало не опасаясь двусмысленности, но и явно на нее рассчитывая, назовет этот рассказ честно и прямо: «Приключения Веры». Больше того, ее чрезвычайно увлекают причудливые взаимные метаморфозы этих архетипов, и, например, рассказ о «новом Гулливере» будет закончен пассажем, в котором Гулливер превращается и в Бога и в лилипута одновременно: «Я стою на страже и уже понимаю, что я для них. Я, всевидящим оком наблюдающий их маету и пыхтение, страдание и деторождение, их войны и пиры... Насылающий на них воду и голод, сильнопалящие кометы и заморозки (когда я проветриваю). Иногда они меня даже проклинают... Самое, однако, страшное, что я-то тоже здесь новый жилец, и наша цивилизация возникла всего десять тысяч лет назад, и иногда нас тоже заливает водой, или стоит сушь великая, или начинается землетрясение... Моя жена ждет ребенка и все ждет не дождется, молится и падает на колени. А я болею. Я смотрю за своими, я на страже, но кто бдит над нами и почему недавно в магазинах появилось много шерсти (мои скосили полковра)... Почему?..» Но во всем этом пестром хороводе еще мифом отлитых ролей центральное положение у Петрушевской чаще всего занимают Мать и Дитя. И лучшие ее тексты про это: «Свой круг», «Дочь Ксени», «Отец и мать», «Случай Богородицы», «Бедное сердце Пани», «Материнский привет»... Наконец - «Время ночь». Другая архетипическая у Петрушевской пара: Он и Она. Причем мужчина и женщина интересуют ее опять-таки в сугубо родовом, извечном и мучительно неизбывном значении. По сути, Петрушевскую все время занимает лишь одно - перипетии изначальных природных зависимостей в сегодняшней жизни людей. И в ее прозе вполне нормально звучат мотивировки, допустим, такого рода: «Собственно говоря, это была у Лены и Иванова та самая бессмертная любовь, которая, будучи неутоленной, на самом деле является просто неутоленным, несбывшимся желанием продолжения рода...» И то, что повествование у Петрушевской всегда идет от лица женщины (даже когда это безличный автор), на мой взгляд, отнюдь не родовая примета «женской прозы» с ее кругом семейных тем, а лишь воплощение постоянного в такой поэтике отсчета от природы в сугубо мифологическом понимании этой категории. Если же уточнить, что же входит у Петрушевской в это мифологическое понимание, то придется признать, что природа в ее поэтике всегда включена в контекст эсхатологического мифа. Порог между жизнью и смертью - вот самая устойчивая смотровая площадка ее прозы. Ее главные коллизии - рождение ребенка и смерть человека, данные, как правило, в нераздельной слитности. Даже рисуя совершенно проходную ситуацию, Петрушевская, во-первых, все равно делает ее пороговой, а во-вторых, неизбежно помещает ее в космический хронотоп. Характерный пример - рассказ «Милая дама», где, собственно, описывается немая сцена расставания несостоявшихся любовников, старика и молодой женщины: «А потом пришла машина, заказанная заранее, и все кончилось, и исчезла проблема слишком позднего появления на Земле ее и слишком раннего его - и все исчезло, пропало в круговороте звезд, словно ничего и не было». Составляя книгу, Петрушевская выделила целый раздел - «Реквиемы». Но соотнесение с небытием конструктивно важно и для многих других рассказов, в этот раздел не включенных: от все того же «Бала последнего человека» до маленьких антиутопий («Новые Робинзоны», «Гигиена»), в принципе материализующих мифологему конца света. Впрочем, в других фантасмагориях Петрушевской в центре внимания оказываются уже посмертное существование и мистические переходы из одного «царства» в другое, а также взаимное притяжение этих «царств» друг к другу образуют сюжетную основу многих рассказов последнего времени, таких, как «Бог Посейдон», «Два царства», «Рука»... Природность у Петрушевской предполагает обязательное присутствие критерия смерти, вернее, смертности, бренности. И дело тут не в экзистенциалистских акцентах. Другое важно: вечная, природным циклом очерченная в мифологических архетипах, окаменевшая логика жизни трагична по определению. И всей своей прозой Петрушевская настаивает на этой философии. Ее поэтика, если угодно, дидактична, поскольку учит не только сознавать жизнь как правильную трагедию, но и жить с этим сознанием. «В этом мире, однако, надо выдерживать все и жить, говорят соседи по даче...», «...завтра и даже сегодня меня оторвут от тепла и света и швырнут опять одну идти по глинистому полю под дождем, и это и есть жизнь, и надо укрепиться, поскольку всем приходится так же, как мне... потому что человек светит только одному человеку один раз в жизни, и это все» - вот максимы и сентенции Петрушевской. Других у нее не бывает. «Надо укрепиться...» Но чем? Только одним - зависимой ответственностью. За того, кто слабее и кому еще хуже. За ребенка. За любимого. За жалкого. Это и есть вечный исход трагедии. Он не обещает счастья. Но в нем - возможность катарсиса. То есть, напомню, очищения, без которого этот неодолимый круг бытия был бы бессмыслен. Не знаю, как для других, но для меня образец катарсиса такого рода - финал рассказа «Свой круг». «Алеша, я думаю, придет ко мне в первый день Пасхи, я с ним так мысленно договорилась, показала ему дорожку и день, я думаю, он догадается, он очень сознательный мальчик, и там, среди крашеных яиц, среди пластмассовых венков и помятой, пьяной и доброй толпы, он меня простит, что я не дала ему попрощаться, а ударила его по лицу вместо благословения. Но так лучше - для всех. Я умная, я понимаю». И в этом тоже важное оправдание подспудной литературности жестокой прозы Петрушевской. Благодаря всем отсылкам к мотивам классической культуры чернухе возвращается значение высокой трагедии. Есть, правда, один трагический сюжет, который почему-то нигде и никак не обыгрывается Петрушевской. Сюжет царя Эдипа - история о человеке, узнавшем, какую жуткую жизнь он не по своей вине прожил, сумевшем принять на себя ответственность за весь этот ужас и с ним жить дальше. Хотя понятно, почему Петрушевская избегает этого сюжета, - вся ее проза именно об этом.

Подобные документы

Исследование художественного мира Л. Петрушевской, жанрового разнообразия её произведений. Изучение нетрадиционных жанров писательницы: реквием и настоящей сказки. Обзор деформации личности под воздействием бытовых условий существования в её сказках.

реферат , добавлен 28.05.2012


Особенности творческой индивидуальности М. Веллера, внутренний мир его героев, их психология и поведение. Своеобразие прозы Петрушевской, художественное воплощение образов в рассказах. Сравнительная характеристика образов главных героев в произведениях.

реферат , добавлен 05.05.2011


Мир земной и мир небесный в повести Л. Петрушевской "Три путешествия, или Возможность мениппеи". Особенности жанра и своеобразие произведения, специфика его идеи. Реальное и ирреальное в мистических новеллах прозаика, сущность антиномии ада и рая.

курсовая работа , добавлен 13.05.2009


Анализ фольклорных компонентов в рассказах Л.С. Петрушевской, ее детская народная несказочная проза. Функции жанровых структур детской страшилки, былички и бывальщины. Авторское понимание жанрового синтеза фольклорных и литературных аспектов творчества.

дипломная работа , добавлен 15.02.2014


Художественное пространство сказок Василия Макаровича Шукшина (1929-1974). Сказки и сказочные элементы в прозе русского писателя: их роль и значение. Художественные особенности и народные истоки повести-сказки "Точка зрения" и сказки "До третьих петухов".

дипломная работа , добавлен 28.10.2013


Анализ эстетических мотивов обращения Пушкина к жанру художественной сказки. История создания произведения "Мёртвая царевна и семь богатырей", оценка его уникальности и своеобразия персонажей. Тема верности и любви у Пушкина. Речевая организация сказки.

курсовая работа , добавлен 26.01.2014


Актуальность проблемы бедности в эпоху развития капитализма в России. Изображение русской деревни и персонажей в рассказах Чехова. Художественное своеобразие трилогии и мастерство автора при раскрытии образов. Языково-стилистическая манера писателя.

дипломная работа , добавлен 15.09.2010


Сравнительный анализ русской и английской сказки. Теоретические основы сказки как жанра литературного творчества. Выявление нравственности в эстетизме в сказках О. Уайльда. Проблема соотношения героев и окружающего мира на примере сказки "Молодой Король".

курсовая работа , добавлен 24.04.2013


Характеристика жизненного пути и творчества русского писателя Антона Павловича Чехова. Члены его семьи. Ранние годы. Начало литературной деятельности Чехова. Первая книга театральных рассказов "Сказки Мельпомены". Своеобразие пьес и театральная критика.

презентация , добавлен 23.04.2011


Художественное своеобразие рассказов Д. Рубиной. Временные координаты в произведении "Душегубица". Просторечные слова, пейзажи в рассказах. Мотив зеркала в романе "Почерк Леонардо", язык повествования, главные особенности описания циркового мира.

Яшина Анна, ученица 7 Б класса МБОУ «Гимназии № 90» Советского района г. Казани

Слово "сказка" в его современном смысле появилось только в 17 веке. До этого говорили "байка" или "басень" (от слова "баять" - рассказывать). Сказка – весьма популярный жанр устного народного творчества. От других эпических жанров фольклора сказка отличается более развитой эстетической стороной. Эстетическое начало проявляется в идеализации положительных героев, в ярком изображении "сказочного мира", романтической окраске событий, наличии особого хронотопа. В. Даль в своем «Толковом словаре живого великорусского языка» дает такое определение сказки: "Сказка – это вымышленный рассказ, небывалая и даже несбыточная повесть, сказание". Особое место в художественной литературе занимает литературная сказка, которая получила наибольшее развитие, начиная с Х1Х века. Литературная сказка ХХ века, опираясь в своем развитии на народную сказку, тем не менее, отличается от нее, вбирает в себя приметы сложного и трагического времени. Российская сказка ХХ века начинает развиваться в 20-3-е гг. ХХ века (Ю.Олеша, А.Толстой, В.Катаев, Н.Носов, Л. Лагин и мн.др.). В ряду российских сказочников достойное место занимает Л.Петрушевская. Безусловно, писательница наиболее ярко проявила себя в драматургии и прозе. В то же время ее сказки – это особый художественный мир, требующий своего исследователя.

Скачать:

Предварительный просмотр:

МБОУ «Гимназия № 90» Советского района г. Казани

«Интеллект. Карьера».

Секция: русская филология

Художественный мир сказок Л.С. Петрушевской

Яшина Анна,

ученица 7 Б класса МБОУ «Гимназии № 90»

Советского района г. Казани.

Научный руководитель: Трошина Н.Я.,

учитель русского языка и литературы

высшей квалификационной категории

Казань 2015

Введение ……………………………………………………….с.

Глава 1. Художественное своеобразие литературной сказки Х1Х-ХХ вв. …………………………………………………………………с.

Глава 2. Художественно-эстетические особенности литературной сказки Л.С. Петрушевской …………………………………………………..с.

Заключение …………………………………………………………..с.

Список использованной литературы ……………………………с.

Введение

Слово "сказка" в его современном смысле появилось только в 17 веке. До этого говорили "байка" или "басень" (от слова "баять" - рассказывать). Сказка – весьма популярный жанр устного народного творчества. От других эпических жанров фольклора сказка отличается более развитой эстетической стороной. Эстетическое начало проявляется в идеализации положительных героев, в ярком изображении "сказочного мира", романтической окраске событий, наличии особого хронотопа. В. Даль в своем «Толковом словаре живого великорусского языка» дает такое определение сказки: "Сказка – это вымышленный рассказ, небывалая и даже несбыточная повесть, сказание". Особое место в художественной литературе занимает литературная сказка, которая получила наибольшее развитие, начиная с Х1Х века. Литературная сказка ХХ века, опираясь в своем развитии на народную сказку, тем не менее, отличается от нее, вбирает в себя приметы сложного и трагического времени. Российская сказка ХХ века начинает развиваться в 20-3-е гг. ХХ века (Ю.Олеша, А.Толстой, В.Катаев, Н.Носов, Л. Лагин и мн.др.). В ряду российских сказочников достойное место занимает Л.Петрушевская. Безусловно, писательница наиболее ярко проявила себя в драматургии и прозе. В то же время ее сказки – это особый художественный мир, требующий своего исследователя.

Цель исследования:

выявить наиболее характерные художественно-эстетические особенности сказок Л.С. Петрушевской, взаимодействие традиции и новаторства.

Для реализации поставленной цели требовалось решить следующие задачи:

1. Провести анализ научной, критической литературы и справочной литературы по проблеме народной и литературной сказки.
2. Провести анализ наиболее популярных сказок Л. Петрушевской с целью выявления характерных приемов в их написании, характерных художественно-эстетических особенностей (жанр, стиль, система образов героев).

Методологической базой исследования становятся труды по народной и литературной сказке и по творчеству Л.С. Петрушевской.

Глава 1. Художественное своеобразие литературной сказки Х1Х-ХХ вв.

Литературная сказка, в отличие от фольклорной, по своей природе является жанром индивидуального, а не коллективного творчества. Общежанровому единообразию фольклорной сказки противостоит индивидуальное разнообразие сказок писателей. народного творчества в целом. Степень присутствия фольклорного начала в авторской сказке может быть разной. Литературная сказка уходит корнями в сказку народную. Поэтому, для определения жанровых особенностей литературной сказки, надо понять, чем она отличается от народной.

Литературная сказка наряду с законами жанра, которым она не может не следовать, часто заимствует от народной традиции те или иные ее признаки в той или иной совокупности; этим, в частности, и объясняется многообразие литературной сказки.

Автор литературной сказки может заимствовать сюжет народной сказки и предложить его оригинальную версию. Или напротив, сказка может иметь совершенно самостоятельный сюжет и при этом использовать фольклорные способы организации сказки. Волшебный элемент в авторской сказке всегда сочетается с реалистическим, и это делает произведение двухадресным: за текстом сказки, обращённым к детям, скрывается подтекст, понятный взрослым. В целом же, авторская сказка провозглашает те же идеалы, что и сказка народная: она укрепляет веру читателя в торжество добра и справедливости, учит его сочувствовать герою.

Литературная сказка - целое направление в художественной литературе. За долгие годы своего становления и развития этот жанр стал универсальным жанром, охватывающим все явления окружающей жизни и природы, достижения науки и техники.

Подобно тому, как народная сказка, постоянно изменяясь, впитывала в себя черты новой реальности, литературная сказка всегда была и есть неразрывно связана с социально-историческими событиями и литературной эстетикой. Фундаментом ей послужила сказка народная, ставшая известной благодаря записям ученых-фольклористов.

Эпоха романтизма создала промежуточную стадию между народной и литературной сказкой. Тогда-то и возникла сказка, которую определяют как "фольклористическую" (в отличие от фольклорной, народной), имея в виду литературную запись сказки народной, зафиксированной учеными-фольклористами и по-своему трансформированной ими.

Первым на поприще литературной сказки выступил французский писатель Ш. Перро. В конце XVII в., в период господства классицизма, когда сказка почиталась "низким жанром", он издал сборник "Сказки моей матушки Гусыни" (1697 г.).

Шарль Перро был первым писателем в Европе, который сделал народную сказку достоянием детской литературы. Поворотным моментом в истории литературной сказки стала деятельность братьев Гримм, собирателей народных сказок и творцов сказок литературных. Одним из лучших мастеров немецкой авторской сказки был прозаик Вильгельм Гауф (1802–1827), который соединил восточные мотивы с мотивами немецкого фольклора.

Итальянский писатель Карло Коллоди (1826–1890) создал классическую сказку «Приключения Пиноккио». За похождениями деревянной куклы внимательные читатели различили второй план и на этом основании интерпретировали сказочные эпизоды как евангельский сюжет (плотник-отец, тайная вечеря в таверне «Красный рак»).

Редьярд Киплинг (1865–1936) использовал в своей прозе знание не только родного фольклора, но и мировой мифологии.

Шведская писательница, Астрид Линдгрен (1907–2003) стала сочинять сказки после Второй мировой войны. Ее книги отразили изменения, которые претерпело западное общество: поведенческие стереотипы стали иными, общественные нормы менее строгими, а потому даже несколькими годами раньше такие книги, как «Пеппи Длинный чулок» или «Малыш и Карлсон, который живет на крыше», не увидели бы свет.

Литературная сказка, по мысли Андерсена, явление универсальное: "Сказочная поэзия - обширнейшее царство, которое простирается от сочащихся кровью могил древности до наивного детского альбома. Она охватывает и народное творчество, и литературные произведения, она является представителем поэзии всех видов, и мастер, овладевший этим жанром поэзии, должен уметь вложить в него трагическое, комическое, наивное, ироническое и юмористическое

Русская литературная сказка восприняла то, что было выработано традиционным фольклором (духовный опыт народа, идеалы и надежды, представления о мире и человеке, добре и зле, правде и справедливости - в совершенной, гармоничной, емкой, веками вырабатывавшейся форме), соединив нравственные ценности и художественные достижения народа с авторским талантом. Сказка стала составной частью духовной культуры народа, сказочные принципы осмысления и изображения мира и человека универсальны и узнаваемы в искусстве. История авторской сказки в целом отражает особенности литературного процесса, а также своеобразие литературно-фольклорного взаимодействия в разные историко-культурные периоды. В области сказки взаимодействие фольклора и литературы было наиболее тесным, долгим и плодотворным. Сказка как вид народного эпического творчества жила не только в традиционном, естественном бытовании или существовала в виде текстов, фиксирующих устную традицию, но и входила в русскую литературу на равных правах - в виде литературной сказки.

Русская литературная сказка вышла на арену литературы и сформировалась, как особый жанр примерно к ХIХ веку. Родоначальником русской авторской сказки стал Василий Андреевич Жуковский (1783–1852). Сказки являлись частью литературного наследия А.С.Пушкина (1799–1837).

ХХ век - век великих открытий, потрясений и катастроф. С изменением уклада жизни изменился и менталитет русского человека. Возросла роль авторского начала . Проявился, все более четкий, ориентир на определенный тип читательского сознания - сказки для детей, сказки для юношества, сказки для взрослых. Общественная ситуация все сильнее стала влиять на сказку, что привело к постепенному размыванию ее канонических жанровых основ. Новая эпоха заставила переосмыслить традиционные жанровые элементы сказки. Если ХIХ век был более ориентирован на народную основу, то в ХХ веке стал господствовать оригинальный сюжет. Время, конкретная эпоха корректировали жанровые, структурные особенности сказки.

В сказке Ю. Олеши «Три толстяка» на смену устаревшим уже магам и колдунам приходит новый тип волшебников - ученый. Все сказочные приключения лишены привычного для народной сказки волшебства, а скорее напоминают приключенческий рассказ. Изменившаяся в 30-е гг. политическая и общелитературная ситуация, идеологическая партийная цензура, оказали мощное влияние на литературу. В наиболее выгодном положении оказались писатели-сказочники. Сам жанр сказки явился средством борьбы фантастического, неординарного с партийными канонами.

Характерными особенностями авторских сказок того времени является взаимоотношение необычных героев, сказочной страны и взаимоотношений реального мира (тех взаимоотношений, которые были характерны для нашей страны 30-40 годов), (А. Толстой «Золотой ключик, или Приключения Буратино», В. Губарев «Королевство кривых зеркал», А. Некрасов «Приключения капитана Врунгеля», Н. Носов - трилогия о Незнайке).

Некоторые сказки сохраняют традиционное фольклорное двоемирие, однако оно трансформируется в сферу социально-политическую - противостоят две системы: капитализм и социализм.

Герой сказки ХХ века добивается нужных ему результатов, прежде всего, благодаря собственному труду (В. Катаев «Дудочка и кувшинчик», Е. Пермяк), чего не было в народной сказке («Емеля»). Чудо, дарованное волшебными помощниками - старушкой из сказки «Цветик-семицветик» или стариком-боровиком («Дудочка и кувшинчик»), - не помогает героям напрямую, а лишь способствует воспитанию важных черт характера: трудолюбия, бескорыстия и т.д.

Идеология 30–40х годов пропитывает и волшебство: чудо, направленное на удовлетворение собственных потребностей, бесплодно. Поистине чудесно лишь желание помочь другому: последний лепесток волшебного цветка приносит здоровье Вите, а Жене - радость («Цветик-семицветик»).

Новая жизнь, новые идеалы становятся более удивительными, чем волшебство (Л. Лагин «Старик Хоттабыч»). Колдовство Хоттабыча оборачивается вредом, месть джинна оказывается неуместной в новом обществе (превращение людей в баранов, отправление в Индию в рабство Жени), его волшебство воспринимается как шутка, игра. Победа остается не за мудростью и опытом, а за новой идеологией, что и определяет развитие литературной сказки в этот период.

Общественная и культурная ситуация в стране с конца 1950-х годов круто меняется. Эти перемены сказались и на детской литературе, перед которой встали новые задачи. На литературную сцену выходит новый герой. Как положительный тип воспринимается в 60-90е гг. ребенок-шалун, очень беспокойный и непослушный с точки зрения классического взрослого воспитателя, но живой, непосредственный исследователь жизни с позиции автора и читателя (Э. Успенский, Н. Носов, В. Крапивин, Т. Крюкова и др.). Это милый и добрый ребенок, увлекающийся, с нестандартным мышлением.

Новое время требовало новых форм. В сказку прочно входят элементы фантастики, и научно-технической литературы и т.д. На смену чудесам волшебным приходит детская игра: «звездные путешествия» на другие планеты или даже по другим галактикам и сопровождающие их приключения (приключения Алисы Селезневой в сериале К. Булычёва).

Сказка ориентируется на более старший возраст читателя (подростковый и юношеский), раздвигая границы жанра. Необычные герои фантастических и сказочных произведений могут быть очеловечены и вписаны в обычную среду, обычный коллектив, и основное внимание писателя сосредотачивается на изображении их непростого внутреннего мира и на стремлении стать человеком (Е. Велтистов «Электроник - мальчик из чемодана».

Соотношение «здесь и «там» из сферы реальности/нереальности (фольклор) или социальной (сказка 20–50х гг.) переходит в духовную.

Сказка второй половины ХХ века оказалась способной сочетать сказочные элементы с повседневностью, бытом, что способствовало ломке жанра, его преобразованию.

Глава 2. Художественно-эстетические особенности литературной сказки Л.С. Петрушевской

Людмила Стефановна Петрушевская – автор, олицетворяющая современную российскую прозу и драматургию. Людмила Петрушевская больше известна произведениями для взрослых. Однако работы, адресованные детям, занимают заметное место в ее творчестве. Петрушевская автор сказок, кукольного романа "Маленькая волшебница", пьес для детей, а также сценария мультфильма "Сказка сказок".

Писательница является создательницей своего, особого, неповторимого художественного мира. Жанровое разнообразие ее произведений велико. Она начинала, как драматург, затем перешла в прозу. В настоящее время излюбленным жанром творчества Петрушевской стали сказки. Сказки Петрушевской разнообразны . Они отличаются и ориентацией на различные фольклорно-сказочные жанры, и особым пафосом, и оригинальной системой образов. Их называют философско-сатирическими, абсурдно-философскими, аллегорическими и т.п.

В 70-90-е годы ХХ в. Петрушевской написаны пьесы-сказки для детей, несколько циклов прозаических сказок: «Лечение Василия и другие сказки» (М., 1991); «Сказки для всей семьи» (Октябрь. 1993. №1); «Дикие животные сказки» (Столица. 1993-1995). Сказки эти современные, новые и по времени создания, и по идейно-художественному своеобразию. Ее сказки прочно базируются на богатом арсенале художественных средств народной волшебной сказки. Чудеса, магические предметы, злые колдуны и помощники, герой, который получает по заслугам, – все эти приметы сказок в наличии у Петрушевской. Сказочные события происходят в наше время. Персонажи сказок проживают не в тридесятом царстве, а где-то рядом, на одной улице, в одном доме с читателями.

Чудесное у Петрушевской часто предстает как обыкновенное и заурядное, а простое человеческое счастье – как настоящее чудо. В ее сказках постоянно ощущается ирония и грусть человека, который только играет роль сказочника, верящего в волшебство и заставляющего поверить в него читателя. В ее сказках, как и в рассказах, ощущается деформация жизни, в которой нормальные человеческие связи искажены либо вообще утрачены.

Если говорить о народно-сказочном прототипе, то в основе сказок Петрушевской в первую очередь бытовые (сатирические и новеллистические) сказки (изображены внутренние противоречия, алогизм действительности, семейно-бытовая проблематика, приближенный к обыденному языку) и сказки о животных (мир животных представляет собой иносказательное изображение человеческих отношений).

Нетрадиционные, философские сказки при любой окрашенности (пародийной, морализаторской, юмористической, аллегорической) поднимаются к высоким гуманистическим идеалам. Сказочно-обобщённые силы добра и зла, противопоставленные друг другу, могут быть враждебными. Но это не главное. За условно-сказочными приключениями вещей, животных, кукол, королей, принцесс, людей и волшебников стоят извечные человеческие чувства и социально-бытовые взаимоотношения. Этот «сказочный» мир может быть охарактеризован как мир, в котором сосуществуют волшебство и жестокость. Классификация сказок Л.С.Петрушевской: сказки-притчи, социальные сказки, небывальщина, сказка-анекдот.

Стиль сказок Петрушевской естественно-разговорный. Умение рассказывать о жутких проблемах действительности в виде невинных историй, своеобразный стиль, сочетающий облегчённый «язык для детей», разговорную манеру обывателя, подчёркнутую «необработанность» устной речи рассказчика с философскими выводами и комментариями – яркая индивидуальная особенность сказок Петрушевской.

Одной из характерных особенностей сказок Людмилы Петрушевской является цитатность. Писательница обращается к сюжетам, образам и мотивам, часто хорошо известным по другим литературным сказкам. Ярче всего это проявляется в сказках "Принцесса Белоножка, или Кто любит, носит на руках" и "Матушка-капуста", написанных по мотивам сказок "Принцесса на горошине" и "Дюймовочка". В этих и других сказках обращают на себя внимание многочисленные литературные ассоциации. Петрушевская опирается и на традицию литературной сказки (Андерсен, Гофман,Е. Шварц, Гауф), и на не сказочные тексты (Шекспир, Крылов, Хармс), а также на научную фантастику ("Мария и Елена", "Дедушкина картина", "Приключение в космическом королевстве").

Как можно убедиться на примере сказок Петрушевской, текст, адресованный детям, может содержать вполне доступные детскому пониманию литературные ассоциации, хотя в большинстве случаев они носятся ко "взрослому" содержанию сказок, как в сказке "Секрет Марилены", где старик-генерал читает любовные письма негодяя Владимира, обращенные к Марии и Елене, рассматривает вложенные фотографии, "надеясь когда-нибудь удалиться на покой и там, на покое, написать роман об удивительной силе любви одного юноши В. под названием "Страдания молодого В." с фотодокументами". Или, как говорится о государственном перевороте в сказке "Принц с золотыми волосами": "власть давно переменилась, всем управляли уже новые молодые люди, быстрые, в кожаных куртках... Но если аллюзия на роман Гете "Страдания молодого Вертера" и намек на большевиков-революционеров ориентированы на "взрослое" восприятие, то некоторые авторские подсказки обращены как к взрослому, так и к начитанному, наслышанному ребенку. Например: "принц …быстро поцеловал принцессу в губы, он где-то читал, что так можно оживлять принцесс" ("Принцесса Белоножка, или Кто любит, носит на руках") "Да, помнишь, в сказке о Золушке Евгения Шварца? Во всех затруднительных случаях надо танцевать!" ("Секрет Марилены").

Пожалуй, большей трудностью для "распознавания" детьми является сюжетное заимствование . Сюжет сказки "Принц с золотыми волосами" явно отсылает к пушкинской "Сказке о царе Салтане", что особенно заметно в начале сказки: молодую королеву в отсутствие мужа придворные выгоняют из дворца. Правда, мотив этого поступка совершенно иной: у королевы родился сын с рыжими волосами, хотя среди предков короля не было никого рыжего, при этом "мать не принималась во внимание".

В сказке "Девушка Нос" главная героиня по имени Нина отдает волшебнику сначала большой палец правой руки за новый нос, потом - указательный за известия о своем любимом Анисиме, и читатель, знакомый с "Русалочкой" Г.Х. Андерсена, с тревогой ждет плохого конца, но Петрушевская, у которой нет ни одной сказки с плохим концом, и эту сказку заканчивает свадьбой: волшебник возвращает Нине прежний нос, а Анисим с помощью лекарства возвращает ей пальцы: "И Нина вскоре вышла замуж за своего милого Анисима и родила ему множество смешных детей". Читательские ожидания, которые могут возникнуть и у детей, и у взрослых, не оправдываются и в "Принце с золотыми волосами": семья воссоединяется, но становится при этом обычной счастливой семьей: "коронация нового владыки произошла в детской, а корону дедушка склеил из картона и обтянул ее серебряной бумагой из-под шоколадки".

Некоторые взрослые смыслы, которые могут оставаться непонятными для детей младшего возраста, создают комический эффект. Например, в сказке "Глупая принцесса" принцесса Ира держит ветеринарную клинику и позволяет жить хозяевам вместе со своими питомцами, будь то даже простой лесной клоп. Ее будущий муж Петр выгоняет всех шарлатанов, дав одному из них по шее: "остальные поняли все сами и удалились, сильно качаясь, видимо, от горя. Некоторые при этом громко пели печальные песни". Оценить этот пассаж могут только взрослые и дети постарше, у которых это, несомненно, вызовет радость понимания авторских намеков "не для всех".

В некоторых сказках существует явная сюжетная опора на жанр научной фантастики. В сказке "Дедушкина картина" человечеству угрожает катастрофа, характерная для фантастики ядерная зима, и хотя угроза не называется своим именем, ее происхождение достаточно прозрачно: "над нашей территорией нависло облако непроницаемого вещества и солнце больше никогда не появится: будет вечная зима, зима и еще раз зима". Сказка "Анна и Мария" написана по мотивам научно-фантастического романа А. Беляева "Голова профессора Доуэля". Волшебник действует по технологии, придуманной Доуэлем, заменяет больное тело своей жены Анны на здоровое тело женщины Марии, которая умирает от ранения в голову, с той только разницей, что научный эксперимент он совмещает с волшебным чудом.

Волшебная сказка и научная фантастика образуют своеобразный симбиоз в сказке "Приключение в космическом королевстве", волшебство в сказке соседствует с научно-фантастическими мотивами. Это проявляется уже на уровне названия-оксюморона: королевство, о котором пойдет речь, существует в пределах традиционного научно-фантастического образа космоса. Главные герои - король Ктор и принцесса Ба правят не в одной стране, а в целом космосе. Герои, с одной стороны, летают на космическом корабле, преодолевая расстояния в световые годы, посещают другие планеты и т. п. С другой стороны, приключение, которому, собственно, посвящена сказка, стало возможно благодаря запрещенной в королевстве "науке превращений".

Сказки Петрушевской, как уже не раз отмечалось критиками и исследователями, наполнены множеством бытовых подробностей . Это, например, жизненные трудности двух одиноких старушек-сестер из сказки "Две сестры". Они получают маленькую пенсию и живут очень бедно: сестры "на обед варили картофель, на завтрак съедали по куску хлеба и выпивали стакан кипятка". "Фоном сказок Петрушевской, - пишет Е. Тиновицкая, - выступает страшная, абсурдная и при этом … очень узнаваемая действительность. Всегда присутствует некий житейский контекст (по взрослым произведениям Петрушевской мы знаем, что она специалист в изображении подобного рода ситуаций). Однако этот фон дается намеком, как некий шум из мира современной реальности».

Сказки Петрушевской, как мы старались показать, наполнены множеством аллюзий и реминисценций, обращенных как к читателю-взрослому, так и к читателю-ребенку. В случае совместного чтения сфера детских смыслов может быть расширена с помощью взрослого, если он пояснит маленькому слушателю то, что осталось для него непонятным. При этом, естественно, невозможно провести четкую границу между содержанием принципиально "детским" и "взрослым". Автор вовлекает читателя в игру определения источников и разгадывания намеков, в которой принимают участие и взрослые, и дети.

Заключение

Таким образом, литературную и фольклорную сказку рассматривают, несмотря на их взаимосвязь, как два самостоятельных жанра. В целом представляется возможным выделить следующие жанровые особенности авторской сказки: опора на фольклорные традиции, присутствие игрового начала, наличие «образа автора», сочетание реального и фантастического.

Сказки литературные – сказки, рожденные благодаря отдельному автору, а не народу. Литературные сказки писали многие русские, немецкие, французские и другие иностранные писатели. В основном писатели используют доступные народные сказочные сюжеты, мотивы или создают свои собственные оригинальные авторские сказки, заселяя новыми вымышленными персонажами, героями.

Рассмотрев сказки Л. Петрушевской и сделав их анализ, мы пришли к следующим выводам. Сказки Л.С. Петрушевской представляют особые художественные произведения со своей стилистикой и жанровой структурой . Они могут быть философско-сатирическими, абсурдно-философскими, аллегорическими, тем не менее, они выстраиваются на основе волшебной народной сказки, т.е. наличествуют все приметы такой сказки - это чудеса, волшебные предметы, злые волшебники, положительные герои и помощники героев . Сказочное время и пространство (тридевятое царство, тридесятое государство) заменяются современным временем. Мотив чудесности взаимодействует, а иногда и заменяется научно-фанатическим мотивом.

Сказки пронизаны авторской иронией и грустью . Также в основе сказок Л.С. Петрушевской лежат бытовые сказки и сказки о животных , таким образом, часто используются приемы аллегории. В создании своих сказок Петрушевская использует такие жанры, как притча, анекдот.

Л.С. Петрушевская так же, как и в народных сказках, опирается на высокие гуманистические идеалы, таким образом, целостный мир писательницы не противоречат народным ценностям. Используется разговорный язык. Другой особенностью сказок Л.С. Петрушевской является цитатность , она обращается к образам мотивов и сюжетам других известных сказок (интертекстуальность) . Сказочность соединяется с реалистическими описаниями, отсюда и наличие бытовых описаний (бытовых подробностей). Все это создает неповторимый мир сказок Л. Петрушевской, которые адресованы не только детям, но и взрослым.

Список использованной литературы

1. Адоньева С. Б. Волшебная сказка в контексте традиционной фольклорной культуры. - Л.: ЛГУ, 1989.
2. Аникин В. П. Русская народная сказка. - М.: Художественная литература, 1984.
3. Афанасьев А. И. Поэтические воззрения славян на природу. - М., 1865.
4. Барзах А., О рассказах Л. Петрушевской. – М., 1995.
5. Людмила Стефановна Петрушевская / Т.Г.Прохорова // Русская литература Х1Х-ХХ веков: учебное пособие для абитуриентов: Казан. госуд. ун-т; филол. факультет. - Казань: Казанский гос. ун-т, 2006. – С.475-482.
6. Петрушевская Л.С. Дикие животные сказки. Морские помойные рассказы. Пуськи Бятые. - М.: Эксмо, 2003.
7. Петрушевская Л.С. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 4. Книга приключений: Сказки для детей и взрослых. - Харьков: Фолио; М.: ТКО АСТ, 1996. - 352 с.
8. Проза Л. Петрушевской как художественная система. / Т.Г. Прохорова. – Казань: Казанский гос. Ун-т, 2007.

Муниципальное общеобразовательное учреждение

“Средняя общеобразовательная школа № 10”

Аттестационная работа по литературе

Тема: “Проблема нравственного выбора в творчестве Людмилы Петрушевской”

Выполнил:

Ученик 11 “А” класса

МОУ СОШ № 10

Председатель аттестационной

комиссии:

Учитель:

1. 
   1. Творческая судьба Людмилы Петрушевской; особенности стиля писательницы……………..................................................................................4

3. Проблема нравственного выбора в рассказе “Глюк” (из цикла

“Сады других возможностей”)…………………………………….…….…11

III. Заключение…………………………………………………………....………19

IV. Библиография…………………………………………………………………20

V. Приложение

1. Л.С. Петрушевская

Глюк………………………………………………………………………...21

2. Иероним Босх

Воз сена…………………………………………………....……..................32

Введение

Двадцать первый век, век высоких коммуникационных технологий, новых экономических и политических отношений, открыл человеку большие возможности для реализации своего внутреннего потенциала, развития личностных качеств. Но вместе с тем, двадцать первый век это и век природных катаклизм, национальных конфликтов, век терроризма, век, когда всё продаётся и всё покупается, даже человеческая жизнь. Заканчивая одиннадцатый класс, я всё чаще стал задумываться над вопросом: что же влияет на нравственный выбор современного человека? Что помогает человеку сохранить в себе личность? На этот вопрос я решил найти ответ в произведениях современной писательницы Людмилы Петрушевской. Выбор мой не случаен. Во-первых, Людмила Петрушевская – одна из популярных и востребованных писательниц современной литературы, которая в своем творчестве исследует данную проблему. Во-вторых, ее произведения почти не изучаются в школе, но привлекают многих читателей своей необычностью, непохожестью как по содержанию, так и по форме. Петрушевская получила мировое признание (в 1983 году она награждена немецкой премией им. Пушкина). Данная работа поможет мне открыть Петрушевскую как писательницу и найти ответы на интересующие меня вопросы.

Цель моей работы: изучить тему нравственного выбора в творчестве Людмилы Петрушевской. В процессе работы мне необходимо изучить имеющиеся работы по творчеству Петрушевской; выявить особенности стиля писательницы; рассмотреть художественное своеобразие цикла рассказов «Сады других возможностей»; провести целостный анализ рассказа «Глюк», входящий в цикл «Сады других возможностей».

Методы моей работы – поисковый и описательный анализы, анализ художественного произведения, обобщение информации и фактов.

Творческая судьба Людмилы Петрушевской, особенности стиля писательницы

Людмила Стефановна Петрушевская родилась в 1938 году. Вошла в литературу как драматург. При советской власти большинство её пьес отвергались государственными театрами и запрещались цензурой. В середине восьмидесятых годов Петрушевская стала одним из самых известных и популярных современных драматургов. Тяжёлые, “чернушные” пьесы о бессмысленности и жестокости жизни воспринимались в тот момент как критика общественного строя.

Широкую известность получила её повесть “Свой круг” (1988 г.). История жизни компании друзей-интеллектуалов излагается от лица одной из участниц “круга”. Человек жесток, здесь, как и во всей ранней прозе Петрушевской,- это аксиома, не требующая доказательств. Героиня повести знает, что она неизлечимо больна и вскоре умрёт. Её бывший муж, слывущий в своём, элитарном кругу порядочным человеком, завёл другую семью. Но героиня понимает цену этой порядочности и боится, что после её смерти он не возьмёт их сына к себе, а под благовидным предлогом отдаст в детский дом. Ей необходимо отправить мальчика к отцу при жизни. А для этого надо, чтобы общественное мнение “своего круга” сочло, что ребёнок не может находиться у матери, и заставило отца взять сына. Поэтому она, позвав гостей, демонстративно бьёт ребёнка на глазах у всей компании – и, вызвав общее возмущение, достигает цели…

Как видим, уже в ранних произведениях Петрушевскую волнует тема нравственного выбора человека. И уже в раннем творчестве писательница заявила о своей непохожести. Наверное, поэтому в критике встречаются значительные расхождения в оценке произведений Петрушевской. Так, например, Г.Л.Нефалгина в монографии по современной отечественной прозе относит произведения Петрушевской к «другой прозе». Писательницу исследователь причисляет к натуральному течению, которое «генетически восходит к жанру физиологического очерка с его откровенным детальным изображением негативных сторон жизни, интересом к «дну» общества». Писатели-«натуралисты» не склонны маскировать страшную и жестокую действительность, где попирается достоинство человека, где нет грани между жизнью и смертью, где убийство воспринимается как избавление от издевательства. В «натуралистической» прозе герой всегда зависит от среды; являясь ее порождением, он сам способствует укреплению ее норм, привычек, канонов. В результате круг оказывается замкнутым. Это «свой круг», из пределов которого, как бы ни старался, не вырваться.

Сочетание жестокости и сентиментальности в прозе Петрушевской подчеркивает публицист Д.Быков. Он утверждает, что за писательницей утвердилась репутация мастера «случая и антиутопии», что в «жанре случая» Петрушевскую можно сравнить с Хармсом. Критик также находит в ее прозе черты абсурда.

Рассказы Петрушевской по-разному воспринимаются и читателями, оказывают на них разное воздействие (эмоциональное, эстетическое и т.д.).

“Сады других возможностей”: художественное своеобразие, герои и смыслы рассказов

Творческое лицо Людмилы Петрушевской, на мой взгляд, выразилось ярко индивидуально в цикле произведений “Сады других возможностей”. Для её творчества характерен мир метафорического сознания, она осмысливает “мир как текст”.

Её герой – частный человек, заявленный еще Чеховым, погружённый в мир обыденной жизни, личных интересов, собственного существования, но сегодня утративший способность к активной рефлексии. Воспитанный на симулякрах, общественных и идеологических, он замкнулся, потерял интерес к “общим вопросам и святым идеалам человечества”. Замерла его душа, свернувшись в “куколку”. Этот мифологический образ-символ трактуется в творчестве Петрушевской как состояние духа современника.

Автор обращается к многообразным способам повествования, использует кинематографический приём быстрой сменяемости смысла, переход из реального в ирреальный мир (как в сюрреалистическом фильме Бунюэля “Дневная красавица” или в знаменитом фильме Киры Муратовой “Астенический синдром”)

Важным моментом является тип повествователя. С одной стороны, это интеллигент, способный передать многочисленные оттенки поведения и переживания своих героев, проникновенно переживающий и сочувствующий им. С другой стороны, это скептически настроенный автор-ироник. Создаётся впечатление множественности, многоголосности разных точек зрения, “хора голосов”; многомерный смысл, создающий текстуальный диалог с читателем. Это удаётся Петрушевской с помощью включения в своё повествование контекста культуры, прежде всего – мифа. Миф автором практикуется, прежде всего, как образ-символ. Как было отмечено выше, сквозным становится миф “бабочка-куколка”, получивший выражение в рассказе “По дороге Эроса”.

Мифы-символы лежат и в структуре рассказов “Минерва”, ”Дитя”, “Тень жизни”, “Сын Бога Посейдона”.

Символично и название цикла “Сады других возможностей”. Сад сам по себе символизирует красоту, плодородие, творчество, напоминает библейский сад, Эдем. Таким образом, сад – это многоосмыслённый авторский символ. Название, думаю, пересекается с названием и смыслом Босховского полотна “Сады земных наслаждений”. В триптихе Босха есть выразительный фрагмент “Воз сена”. Содержание полотна явно символично: маленькие, изворотливые, как муравьи, человечки окружили воз сена, каждый из них пытается изловчиться и вытащить клок побольше, повесомее. Некоторые даже взобрались на воз, выхватывая друг у друга охапки, при этом, не ведая об убожестве своих жадных хлопот.

Многие из героев рассказов цикла Петрушевской близки этим босховским персонажам желанием отхватить от жизни без особых затрат свой клок сена. Писательницу интересуют прежде всего отношения героев со своей собственной жизнью, их жизненная стратегия.

У одних это выжидательная позиция на пути надежды, полагание на случай (для героини рассказа “По дороге Бога Эроса”, тихо добродетельной Пульхерии, стремящейся, затаясь, переиграть свою соперницу). У других пассивной созерцательности (“Сон и пробуждение”), либо стоическое приятие того, что дала жизнь (“Я тебя люблю”), или активно творческое преодоление рока (“Еврейка Верочка”), либо агрессивное несогласие с судьбой (“Дитя”), или уход в мечту, сон, даже смерть (“Тень жизни”, “Бог Посейдон”, ”Два царства”)

При всём многообразии путей автора интересует жизнесозидательные начала в человеке, которые проявили себя в рассказе “Еврейка Верочка” и “Я тебя люблю” – при всей гибельности обстоятельств, сумевших пронести в своём недолгом пути умение глубоко любить, дарить тепло и охранять жизнь тех, кого они любили:

“А за стенкой приплакивали и вскрикивали во сне его дети, мальчик и девочка, и храпела его жена-сердечница, старая и всё более любящая. Вот уж уму непостижимо, как она, старая старуха с гаком лет, его любила и ему угождала! Она-то, похоже, и вообще никогда не верила в то, что он ее любит, что этот шикарный, с седыми висками мужчина ее муж, и вечно тушевелась и отказывалась с ним ходить куда-либо вдвоем. Шила себе платья сама по единому незатейливому фасону, и длинные и мешковатые, чтобы скрыть полноту и латаные чулки, на которые вечно не хватало денег…Она давно уже плюнула на свою косу и ямочки, ухаживала за мужем и матерью, следила за детьми, преданно бегала для хозяина своей жизни на базар, никуда не успевала вовремя…

…Когда родились дети, мальчик и девочка, то и тут первая её мысль была о муже: его проводить с завтраком на работу, его встретить горячим обедом с работы, выслушать всё, что он хочет рассказать…”

Пассивно страдающая, сберегающая даже то немногое, что остаётся на её долю, утратившая чувство собственного достоинства, безмолвно любящая, и прощающая героиня рассказа сумела тихой убедительностью своего чувства перевернуть скудное, поверхностное сознание мужа, вдруг увидевшего в безвозвратно минувшем смысл и сущность подлинного бытия, которого он искал в “хорошенькой пухлой блондинке“:

“В ночь, когда она умерла и её увезли, муж свалился и заснул, и вдруг услышал, что она тут, прилегла головой к нему на подушку и сказала: “Я люблю тебя”, и он спал дальше счастливым сном и был спокоен и горд на похоронах, хотя сильно исхудал, и был честен и твёрд, и на поминках, при полном собрании людей, сказал всем, что она ему сказала “я тебя люблю”…и он неожиданно, тут же за столом стал показывать всем маленькие, бледные семейные фотографии жены и детей”.

Петрушевская склонна не судить своих героинь и героев, а осмыслить не только их разные характеры, но и вникнуть в индивидуальные ситуации, постичь разные уровни их сознаний, их мировосприятия и личностные пути.

В рассказе “Дитя” убогое сознание, неразвитость духа, нищета и собственное движение героини по биологическому циклу обусловливает чудовищность выраженного протеста: избавление от своего только что рождённого ребёнка:

“Её роды прошли нормально, раз она смогла сразу же после этих родов развить такую деятельность и заложить своего сына камнями при дороге в полной темноте, причём ухитрилась заложить его так, что на нём не было ни ссадинки, ни царапины, когда его впоследствии осматривали врачи.

При ней был чемоданчик, и в нём обнаружили вату и шило, которое, по мнению всех, могло послужить для единственной цели – убить им ребёнка.

Рассказывали, что новорождённый мальчик произошёл неизвестно от кого, и что роженица работает где-то в столовой уборщицей и кормит отца и детей, и что ни слова не говорила о своей новой беременности, и не брала отпуска, а при её полной фигуре всё прошло незамеченным.

Из всего этого следует, что она с самых первых дней готовилась убить ребёнка”.

Мотив “Мать и дитя”, “Мадонна и младенец” трансформируются в рассказе в мотив неразвитости души, неспособности к нравственному осознанию своих собственных поступков, преодолению и решению жизненных проблем. У слабого человека всегда виноват кто-то другой. Он не способен к саморазвитию, у него пассивное несамокритическое сознание.

Родившийся ребёнок даёт толчок к развитию матери. Именно ребёнок разбудил в ней человеческую совесть, осознание зла, которое она совершила!

В рассказе “Еврейка Верочка” представлена дуальная ситуация выбора:

“…Верочка умерла три года назад от рака груди…Верочка очень хотела родить, но ей запретили из-за рака груди, но она не сделала аборт, а родила. Она умерла, когда ребёнку было семь месяцев. Она не пошла под облучение и не принимала никаких лекарств, чтобы ему не повредить во время беременности…Родителя взяли, они его взяли, хотя отношения были плохие… ”

Как видим, мотивационный выбор обеспечивается для героини волевым усилием.

Герои Петрушевской – разные голоса самой реальности. Автор предлагает читателю вникнуть и понять, сколь многообразны пути человека к самовыражению и осмыслению своего бытия. К пониманию своей дороги человек идёт всю жизнь, осмысливая и переосмысливая её, указывая свой путь – “сады других возможностей”.

В рассказах Петрушевская показала невозможность достижения иных садов в силу воздействия обстоятельств, судьбы, рока, разных представлений героев о смысле человеческого существования. А сколь разное отношение к “садам” у разных героев. Одни из них нацелены на поглощение плодов, удовольствий, наслаждений. Иные герои сами созидают свой “сад”, однако возможность созидать есть в любом положении, в любых, даже безысходных ситуациях. В самом - каждом человеке сохранено представление о “садах других возможностей”, а другая возможность во многом – в нас самих.

Как писал ещё М. Хайдеггер, мы не должны позволить говорить кому-то “…за нас, через нас, вместо нас”. Людмила Петрушевская верна этому завету.

В цикле «Сады других возможностей» мое внимание привлек рассказ «Глюк». Главная героиня этого произведения – моя ровесница. Какой жизненный путь выбирает Таня, какие нравственные, духовные ценности определяют ее выбор? Думаю, анализ рассказа поможет найти ответы на эти вопросы.

Проблема нравственного выбора в рассказе “Глюк” (из цикла “Сады других возможностей”)

«Однажды, когда настроение было как всегда по утрам, девочка Таня лежала и чи­тала красивый журнал. Было воскресенье. И тут в комнату вошел Глюк. Красивый, как ки­ноартист (сама знаете кто), одет как модель, взял и запросто сел на Танину тахту». Как мо­жно читать красивый журнал, читать интере­сный, даже толстый журнал - это понятно, а тут... красивый. Следовательно, наша ге­роиня просто рассматривает картинки, для нее важна внешняя привлекательность. Неслучайно слово «красивый» употреблено в таком маленьком абзаце дважды, и оба раза только внешность интересует Таню: и в Глю­ке, и в журнале. Что нам расскажет о Тане ее вчерашний день?

«- Привет, - воскликнул он, - привет, Таня!

Ой, - сказала Таня (она была в ночной рубашке). - Ой, что это?

Как дела? - спросил Глюк. - Ты не стесняйся, это ведь волшебство.

Прям, - возразила Таня. - Это глюки у меня. Мало сплю, вот и все. Бот и вы. Вчера они с Анькой и Ольгой на дискоте­ке попробовали таблетки, которые принес Никола от своего знакомого. Одна таблетка теперь лежала про запас в косметичке, Нико­ла сказал, что деньги можно отдать потом». Таня принимает наркотические веще­ства. Но не нужно сразу обвинять человека, может быть, Таня не знает, что принимать таблетки - плохо, может, она не догадыва­ется об их опасности?

Таня все знает, так как ей неприятно, что Глюку известно о таблетке, она даже готова отказаться от выполнения желания, значит, сознает опасность.

Уже в начале рассказа Петрушевская определяет жизненные ценности главной героини: стремление к гламурной жизни, желание лоска, поглощение удовольствий, наслаждений, при этом без особых душевных затрат. Неслучайно, именно в доме Тани появляется Глюк.

Глюк готов исполнить любое желание героини. В литературе можно встретить много подобных приёмов, когда герою предоставляется возможность загадать любое желание, и оно обязательно исполнится. «Сказка о рыбаке и рыбке» А.С.Пушки­на, «По щучьему велению», «Цветик-семи­цветик» В.П.Катаева, «Черная курица» А.По­горельского. По тому, что желает че­ловек, по тому, что он хочет, по тому, о чем он мечтает, мы можем многое понять о чело­веке, о его характере.

Что загадала Таня? «Я хочу школу кончить... - нерешитель­но сказала Таня. - Чтобы Марья двойки не ставила... Математичка». «Хочу быть краси­вой!» «А если я толстая?.. Катя вон худая». «Сережка чтобы... ну, это самое». Почему Глюк, пообещавший испол­нить любое желание, это исполнять не хо­чет? На такие желания даже не стоит тра­тить волшебство, их человек может испол­нить сам, своими силами, кстати, даже не прикладывая особых усилий. И здесь мы по­нимаем, что наша героиня - человек сла­бый, не способный изменить что-то в своей жизни, не способный поставить цель и ее до­биться. Эту часть можно назвать экспозицией.

А что же является завязкой? Это то Танино желание, которое испол­нил Глюк. «Ну.… Много денег, большой дом на море... и жить за границей!» Кто не желает это­го? И в самом желании нет ничего плохого, но в чем же тогда суть, идея произведения, что же хочет сказать нам автор? И вот желание исполняется, но именно тогда-то все и начинается.

Вот наша героиня в момент, когда ее желание исполняется:«Чпок! В ту же секунду я лежу в розовой странно знакомой спальне. На столике ле­жит раскрытый чемодан, полный денег. У меня спальня, как у Барби! - подумала я тогда. Я видела такую спальню в витрине ма­газина "Детский мир". Потом решила посмо­треть, где тут что. В доме оказалось два эта­жа, везде розовая мебель как в кукольном доме. Мечта! Я даже попрыгала на диване, посмотрела, что в шкафах (ничего). На кухне стоял холодильник, но пустой. Пришлось по­пить водички из-под крана. Жалко, что не по­думала сказать, "чтобы всегда была еда". Надо было добавить "и пиво". Я вообще лю­била пиво, мы с ребятами постоянно покупа­ем по баночке. Денег только иногда нет, но я их беру у папы из кармана. Мамина заначка тоже мне хорошо известна, от меня ничего не спрячешь! Нет, надо было сказать Глюку так: "И все, что нужно для жизни!" В ванной находилась какая-то машина, видимо, сти­ральная. Но разобраться в кнопках я не смогла, так же, кстати, как и с телевизором. Затем решила посмотреть, что снаружи. Дом мой стоял на краю тротуара. Фу! Надо была сказать: "С садом и бассейном!" К сча­стью, хоть ключи висели на медном крючке в прихожей у двери, я взяла чемоданчик денег и пошла на улицу».

Характер Тани дан в развитии. Она стала еще хуже, потому что, когда по­лучаешь все незаслуженно, начинаешь ду­мать, что могли бы дать и больше. Теперь она не думает, что же ей загадать, не сомневает­ся, а требует. Таня практически ничего не умеет, даже включить телевизор или стиральную маши­ну; часто берет без спроса (крадет у отца) деньги, пристрастилась к пиву, хотя привер­женность к Барби и «Детскому миру» выдают ее возраст. В то же время усиливает трагизм ситуации: наркотики принимает еще ребенок.

А что происходит дальше? «До вечера голодная Таня шла и шла по берегу, а когда повернула обратно, надеясь найти какой-нибудь магазин, но перепутала местность и не смогла найти тот пустырь, от­куда вела прямая улица до ее дома». Таня за­блудилась. Эта сцена символична: Таня уже давно сбилась с правильного жизненно­го пути.

«Чемодан с деньгами оттянул ей руки. Тапки намокли от брызг прибоя. Она села на сыроватый песок, на свой чемоданчик. Солн­це заходило. Страшно хотелось есть и осо­бенно пить. Таня ругала себя последними словами, что не подумала о возвращении, вообще ни о чем не подумала - надо было найти сначала хоть какой-нибудь магазин, что-то купить. Обо всем у них дома заботи­лись мама и папа, Таня не привыкла плани­ровать, что есть, что пить завтра, что надеть, как постирать грязное и что постелить на кровать». У нее чемодан денег, а она не мо­жет найти возможности напиться и поесть. А далее автор еще больше и больше добав­ляет черных красок: имея чемодан денег, Таня подбирает баночки с земли и допивает из них остатки лимонада. Таня - беспо­мощный человек. Мы понимаем: даже если у Тани будет два чемодана денег, она все рав­но будет умирать от голода и жажды. Сама она ничего не умеет, обо всем всегда заботились родители. Сам чемодан денег (как символ) для человека, ничего не умеющего в жизни, ничего не зна­чит.

О родителях Тани в рассказе немного. Это скорее не о них, а об отношении Тани к родителям. Мама пытается многое Тане в этой жиз­ни объяснить, эти же слова повторяет Глюк, приговаривая: «Я же тебе добра хочу», под­черкивая, с какой целью делала это же мама Тани. Дочь воспринимает это, как «базары», говоря: «Они кричат на меня, как больные». Мама и папа всегда заботились о ней, а дочь отвечала неблагодарностью: крала деньги, пила, принимала таблетки, забывала, как сейчас, позвонить им. Таня не умеет быть благодарной.

Таня, которая потерялась и не может найти дорогу домой, теперь теряет и чемо­дан с деньгами. Потом появляется Глюк и предлагает вновь исполнить три желания.

Почему автор выстраивает сюжет та­ким образом? Зачем? Ecли Глюк такой все­могущий, то он мог сделать так, чтобы Таня не теряла ничего. В данном случае дается Тане второй шанс, еще одна возможность понять и ис­править свою ошибку, пока последствия ее еще не так страшны. Многим в жизни даётся второй шанс, однако они не пользуются им. Но Таня не осознаёт опасности своих поступков, это ее оче­редное желание.

«- Вот тебе еще три желания, Танечка, говори! Таня, теперь уже умная, хрипло выгово­рила: “Хочу, чтобы всегда мои желания испол­нялись!”. Всегда? - спросил голос как-то за­гадочно. Всегда! - ответила, вся, дрожа, Таня. Откуда-то очень сильно воняло гнилью». Запах гнили вроде бы ниоткуда.

«- Да никого я не захочу спасти, - ска­зала, трясясь от холода и страха, Таня. - Не такая я добренькая. Ну, говори свое желание, - произнес голос, и запахло еще и отвратительным ды­мом. Гниль и дым, как на помойке".

«Она лежала и чувствовала, что из кос­метички, которая была спрятана в рюкзак, несет знакомой тошнотворной гнилью - там все еще находилась таблетка с дискотеки, за которую надо было отдать Николе деньги...» Этот запах сопровождал все плохое, ужас­ное, чему место только на помойке.

А откуда идет этот запах? Разве рядом есть помойка или рядом что-то гниет? Это гниют души людские. Запах - здесь тоже метафора. Мы можем отметить одну из осо­бенностей стиля Петрушевской, метафорич­ность многих образов в ее произведениях. Но сначала Тане кажется все «весело», «кру­то», «класс». И мы видим, что для этого необ­ходимо было Тане, «хочу оказаться в своем доме с полным холодильником, и чтобы все ребята из клас­са были, и телефон позвонить маме». «…Ребята открыли холодильник и стали играть в саранчу, то есть уничтожать все припасы в холодном виде», Саранча - стадные насекомые. Они об­разуют огромные стаи и губят всю раститель­ность на своем пути, передвигаясь большими группами в поисках пищи, съедая любые рас­тения, которые им попадаются, опустошая все вокруг, нанося большой вред. Если путь стаи проходил через земли фермера или колхозни­ка, то человеку оставалось только в бессиль­ном отчаянии смотреть, как саранча уничто­жает плоды его трудов. Думаю, что эта игра здесь - своеобраз­ная метафора, и ключевые слова подсказыва­ют нам, что это не люди, а стадо, что они не­разборчивы в еде и по своей сути все они - разрушители. И вот саранча насытилась, а автор да­же точно называет продукты, которые Таня считала обязательными в холодильнике. Но этого оказалось мало. На что далее Таня расходует свои желания? мороженое, пиво. Серёжа попросил водки, мальчики - сигаре­ты. Таня потихоньку, отвернувшись, пожелала себе быть самой красивой и все то, что зака­зывали ребята». «Антон спросил на ухо, нет ли травки покурить, Таня принесла папироску с травой, потом Сережка заплетающимся язы­ком сказал, что есть такая страна, где свобод­но можно купить любой наркотик, и Таня отве­тила, что именно здесь такая страна, и принесла полно шприцев». Именно так происходит и в жизни: сна­чала - неразборчивость в еде, а потом - в друзьях, в развлечениях; сначала - балу­ешься пивом, а потом - куришь травку и колешься.

А почему Таня все же решилась на укол? «Она не умела колоться, ей помогли Ан­тон и Никола. Было очень больно, но она только смеялась. Наконец у нее было множе­ство друзей, все ее любили! И, наконец, она была не хуже других, то есть попробовала уколоться и не испугалась ничего!» Таня, думает, что «пиво» - ничего страш­ного, Но именно с этого и начинается пьянст­во, алкоголизм, а даже легкая травка в конце
концов приведет к наркомании. А где есть ал­коголь и наркотики, там распущенность, там будет и сексуальная неразборчивость, и сексу­альная доступность. Есть в рассказе указание и на эту проблему в нашей жизни... Насилие не совершилось, но самое страшное произошло...

«Вдруг все встали с мест и обступили Та­ню, кривляясь и хохоча. Все открыто радова­лись, разевали рты. Вдруг у Аньки позеленела кожа, выкатились и побелели глаза. Распада­ющиеся зеленые трупы окружили кровать, у Николы из открытого рта выпал язык прямо на Танино лицо. Сережа лежал в гробу и давился змеей, которая ползла из его же груди. И со всем этим ничего нельзя было поделать. По­том Таня пошла по черной горячей земле, из которой выпрыгивали языки пламени. Она шла прямо в раскрытый рот огромного, как заходящее солнце, лица Глюка. Было нестер­пимо больно, душно, дым разъедал глаза. Она сказала, теряя сознание: "Свободы!"» Таня в данный момент просит свобо­ды, но ведь совсем недавно она разрешила всем все. Так почему же она не свободна? Может, это ее желание не исполнилось? Это желание исполнилось - это-то и страшно. Страшно и то, что Таня не осознает того, что личная свобода каждого не должна нарушать свободу другого человека. Она не должна подменяться вседозволенностью. А главное, человек за свою свободу несет ответственность. Это и является кульминацией расска­за.

А какова развязка? Таня очнулась, увидела, что все погиб­ли, и тогда пожелала, «чтобы все было, как раньше», после чего она благополучно пе­ренеслась домой. «Тут же раскололась земля, завоняло немыслимой дрянью, кто-то взвыл, как со­бака, которой наступили на лапу. Потом стало тепло и тихо, но очень болела голова. Таня лежала у себя в кровати и не могла проснуться. Рядом валялся красивый журнал. Вошел отец и сказал: Как ты? Глаза открыты. Он потрогал ее лоб и вдруг открыл зана­вески, а Таня закричала, как всегда по вос­кресеньям: "Ой-ой, дайте поспать раз в жизни!" Лежи, лежи, пожалуйста, - мирно со­гласился отец. - Вчера еще температура - сорок, а сегодня кричишь как здоровая!

Таня вдруг пробормотала: « Какой страшный сон мне приснился!» В рассказе нет описания родитель­ского дома Тани, но в этом отрывке есть сло­ва, которые объясняют все. «Тепло и тихо», «мирно» - это главное, что должно быть там, дома. Но пробуждение Тани ставит и другой вопрос. Значит, этого ничего не было? Нет, так однозначно мы сказать не мо­жем, потому что автор оставляет нам детали, намеки, что это все было. «А отец сказал: «Да у тебя был бред целую неделю. Ма­ма тебе уколы делала. Ты на каком-то языке даже говорила. Эпидемия гриппа, у вас це­лый класс валяется, Сережка вообще в боль­ницу попал. Катя тоже без сознания неделю, но она раньше всех заболела. Говорила про вас, что все в каком-то розовом доме... Бред несла. Просила спасти Сережу».

Почему рассказ так называется? Глюк - от глюки - это сленговое, обра­зование от галлюцинации, то есть болезнен­ное воображение.. Следовательно, Глюк - волшебник из болезненных фантазий, не бы­ло бы его, не произошло бы ничего с Таней. Глюк - по-немецки означает счастье. И думаю, что автор просто спрашивает нас, каким вы представляете счастье, счастливы ли вы, что вы сделали, чтобы стать счастливыми?

Интонация повествования о « садах других возможностей» звучит здесь трагически. Петрушевская предупреждает, к чему может привести « счастье», о котором мечтает Таня, - к преждевременной смерти. Желание потреблять, отхватить от жизни без особых затрат свой лакомый кусок роднит героиню со многими персонажами цикла. В данном рассказе писательница близка позиции В.Дудинцева в романе «Не хлебом едины»: человек рождается не просто для того, чтобы есть и пить. Для этого было бы гораздо удобнее родиться дождевым червем. Мы не можем представить дальней­шую жизнь героини. Но зато мы понима­ем: жизнь Тани, то, какой она будет, зависит только от нее самой.

Заключение

В ходе своей работы я пришел к следующим выводам:

Л.Петрушевская, исследуя в своем творчестве проблему нравственного выбора, изображает дисгармоничность жизни и человеческих отношений, отчуждение, одиночество, бездуховность героев.

Герой писательницы – частный человек, близкий чеховским персонажам. Порой это человек умный, культурный, даже способный к творчеству, но утративший честь, чувство собственного достоинства. Произошло оскудение его души. Коммерциализация культуры, индивидуальный диалог с компьютером, по мнению Петрушевской, привел к оскудению духовного содержания жизни. Поэтому многие ее герои – потребители. Тем не менее, писательница уверена: даже в безысходной ситуации есть возможности созидать, «сады других возможностей» есть в каждом человеке. Важно научиться каждому из нас видеть красоту, верить в добро, счастье, свет, мечтать и надеяться.

Библиография

1. 
   Журнал “Литература в школе”, декабрь 2004 г, Москва
2. 
   Журнал “Новый мир”, февраль 1993 г, Москва
3. 
   Департамент образования Пермской Области Государственное учреждение образования Пермской Области институт повышения квалификации работников образования “Вестник Поипкро №1”, Пермь 2005
4. 
   http://www.ladoshki.com/?books&group=13&author=881&mode=i&id=11094&el=1"%20target =
5. 
   http://www.sferamm.ru/books/authorbio2039.html
6. 
   http://www.gothic.ru/art/paint/bosch/voz.jpg

Людмила Стефановна Петрушевская

Однажды, когда настроение было как всегда по утрам, девочка Таня лежала и читала красивый журнал.

Было воскресенье.

И тут в комнату вошел Глюк. Красивый как киноартист (сами знаете кто), одет как модель, взял и запросто сел на Танину тахту.

Привет, - воскликнул он, - привет, Таня!

Ой, - сказала Таня (она была в ночной рубашке). - Ой, это что?

Как дела? - спросил Глюк. - Ты не стесняйся, это ведь волшебство.

Прям, - возразила Таня.- Это глюки у меня. Мало сплю, вот и все. Вот и вы.

Вчера они с Анькой и Ольгой на дискотеке попробовали таблетки, которые принес Никола от своего знакомого. Одна таблетка теперь лежала про запас в косметичке, Никола сказал, что деньги можно отдать потом.

Это не важно, пусть глюки, - согласился Глюк. - Но ты можешь высказать любое желание.

Ну ты сначала выскажи, - улыбнулся Глюк.

Ну... Я хочу школу кончить... - нерешительно сказала Таня.- Чтобы Марья двойки не ставила... Математичка.

Знаю, знаю, - кивнул Глюк.

Я все про тебя знаю. Конечно! Это ведь волшебство.

Таня растерялась. Он все про нее знает!

Да не надо мне ничего, и вали отсюда, - смущенно пробормотала она. - Таблетку я нашла на балконе в бумажке, кто–то кинул.

Глюк сказал:

Я уйду, но не будешь ли ты жалеть всю жизнь, что прогнала меня, а ведь я могу исполнить твои три желания! И не трать их на ерунду. Математику всегда можно подогнать. Ты ведь способная. Просто не занимаешься, и все. Марья поэтому поставила тебе “ парашу ”.

Таня подумала: действительно, этот Глюк прав. И мать так говорила.

Ну что? - сказала она. - Хочу быть красивой!

Ну не говори глупостей. Ты ведь красивая. Если тебе вымыть голову, если погулять недельку по часу в день просто на воздухе, а не по рынку, ты будешь красивей, чем она (сама знаешь кто).

Мамины слова, точно!

А если я толстая? - не сдавалась Таня.- Катя вон худая.

Ты толстых не видела? Чтобы сбросить лишние три килограмма, надо просто не есть без конца сладкое. Это ты можешь! Ну, думай!

Сережка чтобы... ну это самое.

Сережка! Зачем он нам? Сережка уже сейчас пьет. Охота тебе выходить замуж за алкаша! Ты посмотри на тетю Олю.

Да, Глюк знал все. И мать о том же самом говорила. У тети Оли была кошмарная жизнь, пустая квартира и ненормальный ребенок. А Сережка действительно любит выпить, а на Таню даже и не глядит. Он, как говорится, “ лазит ” с Катей. Когда их класс ездил в Питер, Сережка так нахрюкался на обратном пути в поезде, что утром его не могли разбудить. Катя даже его била по щекам и плакала.

Ну вы прям как моя мама, - сказала, помолчав, Таня.- Мать тоже базарит так же. Они с отцом кричат на меня как больные.

Я же хочу тебе добра! - мягко сказал Глюк. - Итак, внимание. У тебя три желания и четыре минуты остается.

Ну... Много денег, большой дом на море... и жить за границей! - выпалила Таня.

Чпок! В ту же секунду Таня лежала в розовой, странно знакомой спальне. В широкое окно веял легкий, приятный морской ветерок, хотя было жарко. На столике лежал раскрытый чемодан, полный денег.

“У меня спальня как у Барби! ” - подумала Таня. Она видела такую спальню на витрине магазина “ Детский мир ”.

Она поднялась, ничего не понимая, где тут что. В доме оказалось два этажа, везде розовая мебель, как в кукольном доме. Мечта! Таня ахала, изумлялась, попрыгала на диване, посмотрела, что в шкафах (ничего). На кухне стоял холодильник, но пустой. Таня выпила водички из–под крана. Жалко, что не подумала сказать: “ Чтобы всегда была еда ”. Надо было добавить: “ И пиво ”. (Таня любила пиво, они с ребятами постоянно покупали баночки. Денег только не было, но Таня их брала иногда у папы из кармана. Мамина заначка тоже была хорошо известна. От детей ничего не спрячешь!) Нет, надо было вообще сказать Глюку так: “И все, что нужно для жизни ”. Нет: “Для богатой жизни! ” В ванной находилась какая–то машина, видимо, стиральная. Таня умела пользоваться стиралкой, но дома была другая. Тут не знаешь ничего, где какие кнопки нажимать.

Телевизор в доме был, однако Таня не смогла его включить, тоже были непонятные кнопки.

Затем надо было посмотреть, что снаружи. Дом, как оказалось, стоял на краю тротуара, не во дворе. Надо было сказать: “С садом и бассейном ”. Ключи висели на медном крючке в прихожей, у двери. Все предусмотрено!

Таня поднялась на второй этаж, взяла чемоданчик денег и пошла было с ним на улицу, но обнаружила себя все еще в ночной рубашке.

Правда, это была рубашка типа сарафанчика, на лямочках.

На ногах у Тани красовались старые шлепки, еще не хватало!

Но приходилось идти в таком виде.

Дверь удалось запереть, ключи девать было некуда, не в чемодан же с деньгами, и пришлось оставить их под ковриком, как иногда делала мама. Затем, напевая от радости, Таня побежала куда глаза глядят. Глаза глядели на море.

Улица кончалась песчаной дорогой, по сторонам виднелись маленькие летние домики, затем развернулся большой пустырь. Сильно запахло рыбным магазином, и Таня увидела море.

На берегу сидели и лежали, прогуливались люди. Некоторые плавали, но немногие, поскольку были высокие волны.

Таня захотела немедленно окунуться, однако купальника на ней не было, только белые трусики под ночной рубашкой, в таком виде Таня красоваться не стала и просто побродила по прибою, уворачиваясь от больших волн и держа в одной руке шлепки, в другой чемоданчик.

До вечера голодная Таня шла и шла по берегу, а когда повернула обратно, надеясь найти какой–нибудь магазин, то перепутала местность и не смогла найти тот пустырь, откуда вела прямая улица до ее дома.

Чемодан с деньгами оттянул ей руки. Тапки намокли от брызг прибоя.

Она села на сыроватый песок, на свой чемоданчик. Солнце заходило. Страшно хотелось есть и особенно пить. Таня ругала себя последними словами, что не подумала о возвращении, вообще ни о чем не подумала, надо было найти сначала хоть какой–нибудь магазин, что–то купить. Еду, тапочки, штук десять платьев, купальник, очки, пляжное полотенце. Обо всем у них дома заботились мама и папа, Таня не привыкла планировать, что есть, что пить завтра, что надеть, как постирать грязное и что постелить на кровать.

В ночной рубашке было холодно. Мокрые шлепки отяжелели от песка.

Надо было что–то делать. Берег уже почти опустел.

Сидела только пара старушек да вдали вопили, собираясь уходить с пляжа, какие–то школьники во главе с тремя учителями.

Таня побрела в ту сторону. Нерешительно остановилась около кричащих, как стая ворон, детей. Все эти ребята были одеты в кроссовки, шорты, майки и кепки, и у каждого имелся рюкзак. Кричали они по–английски, но Таня не поняла ни слова. Она учила в школе английский, да не такой.

Детки пили воду из бутылочек. Кое–кто, не допив драгоценную водичку, бросал бутылки с размахом подальше. Некоторые, дураки, кидали их в море.

Таня стала ждать, пока галдящих детей уведут.

Сборы были долгие, солнце почти село, и наконец этих воронят построили и повели под тройным конвоем куда–то вон. На пляже осталось несколько бутылочек, и Таня бросилась их собирать и с жадностью допила из них воду. Потом побрела дальше по песку, все–таки вглядываясь в прибрежные холмы, надеясь увидеть в них дорогу к своему дому.

Внезапно опустилась ночь. Таня, ничего не различая в темноте, села на холодный песок, подумала, что лучше сесть на чемоданчик, но тут вспомнила, что оставила его там, где сидела перед тем!

Она даже не испугалась. Ее просто придавило это новое несчастье. Она побрела, ничего не видя, обратно.

Она помнила, что на берегу оставались еще две старушки.

Если они еще сидят там, то можно будет найти рядом с ними чемоданчик.

Но кто же будет сидеть холодной ночью на сыром песке!

За песчаными холмами давно горели фонари, и из–за этого на пляже было совсем уже ничего не видно. Тьма, холодный ветер, ледяные шлепки, тяжелые от мокрого песка.

Раньше Тане приходилось терять многое - самые лучшие мамины туфли на школьной дискотеке, шапки и шарфы, перчатки вообще бессчетно, зонтики уже раз десять, а деньги вообще считать и тратить не умела. Она теряла книги из библиотеки, учебники, тетрадки, сумки.

Еще недавно у нее было все - дом и деньги. И она все потеряла.

Таня ругала себя. Если бы можно было начать все сначала, она бы, конечно, крепко подумала. Во–первых, надо было сказать: “Пусть все, что я захочу, всегда сбывается!” Тогда бы сейчас она могла бы велеть: “Пусть я буду сидеть в своем доме, с полным холодильником (чипсы, пиво, горячая пицца, гамбургеры, сосиски, жареная курица). Пусть по телеку будут мультики. Пусть будет телефон, чтобы можно было пригласить всех ребят из класса, Аньку, Ольгу да и Сережку! ” Потом надо было бы позвонить папе и маме. Объяснить, что выиграла большой приз - поездку за границу. Чтобы они не беспокоились. Они сейчас бегают по всем дворам и всех уже обзвонили. Наверное, и в милицию подали заявление, как месяц назад родители хиппи Ленки по прозвищу Бумажка, когда она уехала в Питер автостопом.

А вот теперь в одной ночной рубашке и в сырых шлепках приходится в полной тьме блуждать по берегу моря, когда дует холодный ветер.

Но уходить с пляжа нельзя, может быть, утром повезет первой увидеть свой чемоданчик.

Таня чувствовала, что стала гораздо умней, чем была утром, при разговоре с Глюком. Если бы она оставалась такой же дурой, то давно бы уже покинула это проклятое побережье и побежала туда, где теплей. Но тогда бы не оставалось надежды найти чемоданчик и улицу, где стоял родной дом...

Таня была полной дурой еще три часа назад, когда даже не посмотрела ни номер своего дома, ни названия улицы!

Она стремительно умнела, но есть хотелось жутко, а холод пронизывал всю ее до костей.

В этот момент она увидела фонарик. Он быстро приближался, как будто это была фара мотоцикла, но без шума.

Опять глюки. Да что же это такое!

Таня замерла на месте. Она знала, что находится в совершенно чужой стране и не сможет найти защиты, а тут этот страшный бесшумный фонарик.

Она свернула и потрюхала в своих тяжелых, как утюги, шлепках по кучам песка к холмам.
Но фонарик оказался рядом, слева. Голос Глюка сказал:

Вот тебе еще три желания, Танечка. Говори!

Таня, теперь уже умная, хрипло выпалила:

Хочу, чтобы всегда мои желания исполнялись!

Всегда! - ответила, вся дрожа, Таня.

Откуда–то очень сильно воняло гнилью.

Только есть один момент, - произнес Невидимый с фонариком. - Если ты захочешь кого–нибудь спасти, то на этом твое могущество кончится. Тебе уже ничего никогда не достанется. И тебе самой придется худо.

Да никого я не захочу спасти! - сказала, трясясь от холода и страха, Таня.- Не такая я добренькая.

Хочу оказаться в своем доме с полным холодильником, и чтобы все ребята из класса были, и телефон позвонить маме.

И тут же она в чем была - в мокрых тапочках и ночной рубашке - оказалась, как во сне, у себя в новом доме в розовой спальне, а на кровати, на ковре и на диване сидели ее одноклассники, причем Катя с Сережей на одном кресле.

На полу стоял телефон, но Таня не спешила по нему звонить. Ей было весело! Все видели ее новую жизнь!

Это твой дом? - галдели ребята. - Круто! Класс!

И прошу всех на кухню! - сказала Таня.

Там ребята открыли холодильник и стали играть в саранчу, то есть уничтожать все припасы в холодном виде. Таня пыталась подогреть что–то, какие–то пиццы, но плита не зажигалась, какие–то кнопки не срабатывали... Потребовалось еще мороженое, пиво, Сережка попросил водки, мальчики сигарет.

Таня потихоньку, отвернувшись, пожелала себе быть самой красивой и всего того, что заказали ребята. Тут же за дверью кто–то нашел второй холодильник, тоже полный.

Таня сбегала в ванную и посмотрела на себя в зеркало. Волосы стали кудрявыми от морского воздуха, щеки были как розы, рот пухлый и красный без помады. Глаза сияли не хуже фонариков. Даже ночная рубашка выглядела как кружевное вечернее платьице! Класс!

Но Сережка как сидел с Катей, так и сидел. Катя тихо ругалась с ним, когда он открыл бутылку и стал отпивать из горлышка.

Ой, ну что ты его воспитываешь, воспитываешь! - воскликнула Таня.- Он же тебя бросит! Я все всем разрешаю! Просите чего хотите, ребята! Слышишь, Сережка? Проси у меня что хочешь, я тебе все разрешаю!

Все ребята были в восторге от Тани. Антон подошел, поцеловал Таню долгим поцелуем, как ее еще никто в жизни не целовал.

Таня торжествующе посмотрела на Катю. Они с Сережкой все еще сидели на одном кресле, но уже отвернулись друг от друга.

Антон спросил на ухо, нет ли травки покурить, Таня принесла папироски с травой, потом Сережка заплетающимся языком сказал, что есть такая страна, где свободно можно купить любой наркотик, и Таня ответила, что именно здесь такая страна, и принесла полно шприцов. Сережка с лукавым видом сразу схватил себе три, Катя пыталась вырвать их у него, но Таня постановила - пусть Сережка делает что хочет.

Катя замерла с протянутой рукой, не понимая, что происходит.

Таня чувствовала себя не хуже королевы, она могла все.

Если бы они попросили корабль или полететь на Марс, она бы все устроила. Она чувствовала себя доброй, веселой, красивой.

Она не умела колоться, ей помогли Антон и Никола. Было очень больно, но Таня только смеялась. Наконец у нее было множество друзей, все ее любили! И наконец она была не хуже других, то есть попробовала уколоться и не испугалась ничего!

Закружилась голова.

Сережка странно водил глазами по потолку, а неподвижная Катя злым взглядом смотрела на Таню и вдруг сказала:

Я хочу домой. Мы с Сережей должны идти.

А что ты за Сережу выступаешь? Иди одна! - еле ворочая языком, сказала Таня.

Нет, я должна вернуться вместе с ним, я обещала его маме! - крикнула Катя.

Таня проговорила:

Тут я распоряжаюсь. Поняла, гнида? Иди отсюда!

Одна я не уйду! - пискнула Катя и стала смотреть, не в силах шевельнуться, на совершенно бесчувственного Сережку, но быстро растаяла, как ее писк. Никто ничего не заметил, все валялись по углам, на ковре, на Таниной кровати, как тряпичные куклы. У Сережки закатились глаза, были видны белки.

Таня залезла на кровать, где лежали и курили Ольга, Никола и Антон, они ее обняли и укрыли одеялом. Таня была все еще в своей ночной рубашке, в кружевах, как невеста.

Антон стал говорить что–то, лепетать типа “ не бойсь, не бойсь ” , зачем–то непослушной рукой заткнул Тане рот, позвал Николу помочь. Подполз и навалился пьяный Никола. Стало нечем дышать, Таня начала рваться, но тяжелая рука расплющила ее лицо, пальцы стали давить на глаза... Таня извивалась, как могла, и Никола прыгнул на нее коленями, повторяя, что сейчас возьмет бритву... Это было, как страшный сон. Таня хотела попросить свободы, но не могла составить слова, они ускользали. Совсем не было воздуха, и трещали ребра.

И тут все вскочили с мест и обступили Таню, кривляясь и хохоча. Все открыто радовались, разевали рты. Вдруг у Аньки позеленела кожа, выкатились и побелели глаза. Распадающиеся зеленые трупы окружили кровать, у Николы из открытого рта выпал язык прямо на Танино лицо. Сережа лежал в гробу и давился змеей, которая ползла из его же груди. И со всем этим ничего нельзя было поделать. Потом Таня пошла по черной горячей земле, из которой выпрыгивали языки пламени. Она шла прямо в раскрытый рот огромного, как заходящее солнце, лица Глюка. Было нестерпимо больно, душно, дым разъедал глаза. Она сказала, теряя сознание: “Свободы ”.

Когда Таня очнулась, дым все еще ел глаза. Над ней было небо со звездами. Можно было дышать.

Вокруг нее толпились какие–то взрослые люди, сама она лежала на носилках в разорванной рубашке. Над ней склонился врач, что–то ее спросил на иностранном языке. Она ничего не поняла, села. Ее дом почти уже сгорел, остались одни стены. На земле вокруг лежали какие–то кучки, накрытые одеялами, из–под одного одеяла высовывалась черная кость с обугленным мясом.

Хочу понимать их язык, - сказала Таня.

Кто–то рядом говорил:

Тут двадцать пять трупов. Соседи сообщили, что это недавно построенный дом, здесь никто не жил. Врач утверждает, что это были дети. По остаткам несгоревших костей. Найдены шприцы. Единственная оставшаяся в живых девочка ничего не говорит. Мы ее допросим.

Спасибо, шеф. Вам не кажется, что это какая–то секта новой религии, которая хотела массово покончить с собой? Куда завлекли детей?

Пока я не могу ответить на ваш вопрос, мы должны снять показания с девочки.

А кто владелец этого дома?

Мы все будем выяснять.

Кто–то энергично сказал:

Какие негодяи! Загубить двадцать пять детей!

Таня, трясясь от холода, произнесла на чужом языке:

Хочу, чтобы все спаслись. Чтобы все было, как раньше.

Тут же раскололась земля, завоняло немыслимой дрянью, кто–то взвыл, как собака, которой наступили на лапу.

Потом стало тепло и тихо, но очень болела голова.

Таня лежала у себя в кровати и никак не могла проснуться.

Рядом валялся красивый журнал.

Вошел отец и сказал:

Как ты? Глаза открыты.

Он потрогал ее лоб и вдруг открыл занавески, а Таня закричала как всегда по воскресеньям: “Ой–ой, дайте поспать раз в жизни! ”

Лежи, лежи, пожалуйста, - мирно согласился отец. - Вчера еще температура сорок, а сегодня кричишь, как здоровая!

Таня вдруг пробормотала:

Какой страшный сон мне приснился!

А отец сказал:

Да у тебя был бред целую неделю. Мама тебе уколы делала. Ты на каком–то языке даже говорила. Эпидемия гриппа, у вас целый класс валяется, Сережка вообще в больницу попал. Катя тоже без сознания неделю, но она раньше всех заболела. Говорила про вас, что все в каком–то розовом доме... Бред несла. Просила спасти Сережу.

Но все живы? - спросила Таня.

Кто именно?

Ну весь наш класс?

А как же, - ответил отец. - Ты что!

Какой страшный сон, - повторила Таня.

Она лежала и чувствовала, что из косметички, которая была спрятана в рюкзак, несет знакомой тошнотворной гнилью - там все еще находилась таблетка с дискотеки, за которую надо было отдать Николе деньги...

Ничего не кончилось. Но все были живы.

Иероним Босх

Руководитель:

Прищепа В.П.

Абакан, 2011

Содержание:

Введение_____________________________________________________3-5

Глава1. Критика о творчестве писательницы.

1.1.Краткий обзор творчества________________________________________________________6-7

1.2.Особенности драматургии Л. Петрушевской

(Постмодернистские тенденции в тематике, художественные особенности пьес, язык)__________________________________________________8-11

1.3. Особенности прозы _________________________________________12-14

Глава 2. Изучение творчества Л. Петрушевской на школьных уроках литературы

2.1. Характеристика «Женской прозы» в рассказе Л.Петрушевской________________________________________________15-17

2.2. Методические приёмы при написании рецензии в старших классах после прочтения рассказа «Мост Ватерлоо»(1995)________________18-34

Заключение___________________________________________________35

Список литературы_____________________________________________36

Введение

Л. Петрушевская - один из ярких представителей современной русской литературы. По мнению Г.Л. Нафагиной Л. Петрушевская «принадлежит к писателям поколения 70-х годов», так называемого условно-метафорического направления для которых мир состоит на основе различных типов условностей (сказочной, мифологической, фантастической). Поэтому её произведения лишены глубокого психологизма, объёмности характеров. Некоторые критики относят её то к «другой прозе», то к постмодернизму, для которых важна бытовая среда, а «человек-это песчинка, брошенная в водоворот истории». Она создала особый, во многом уникальный художественный мир. Появление первых публикаций Л. Петрушевской вызвало резкое неприятие официальной критики. С первого появления на литературной арене писательница поставила перед критиками и теоретиками литературы ряд загадок, одной из которых стал оригинальный образ повествователя. Петрушевская обнаружила дар «стенографического воспроизведения» бытовых ситуаций, пугающе точно излагая их «ненавистным, сумасшедшим языком очереди». Язык ее произведений стал выразителем «психопатологии обыденной жизни». Но только этот необыкновенный стиль Петрушевской и смог вызвать «эффект самовыражающейся жизни», сделав ее одной из самых заметных фигур в современной прозе.

Признание и слава к писательнице пришли во второй половине 1980-х годов, после значительных изменений в политической и культурной жизни страны. Но её творчество остаётся недостаточно исследованным с художественной точки зрения. Полемика вокруг произведений Л.Петрушевской, сопровождающая писательницу с самых первых публикаций, продолжается до настоящего времени. Противоречивость частных суждений практически всех, кто когда-либо писал о Л.Петрушевской, сопровождалась единством мнений в оценке всего её творчества как явления неординарного.

Специальных работ, посвященных изучению творчества Л. Петрушевской на уроках литературы в школе нет. Между тем, это ключевая проблема, сквозь призму которой можно проследить динамику мировосприятия писательницы, увидеть становление и развитие художественного мира Л Петрушевской, особенности её неповторимого авторского стиля. Именно этим определяется актуальность нашего исследования. Проведённая работа является попыткой прояснить особенности художественной системы малой прозы Л. Петрушевской при ее изучении на уроках литературы в школе. Связь художественных способов воплощения замысла писательницы с жанром произведения очевидна, поскольку литературное произведение реально лишь в форме определённого жанра. Именно жанр определяет систему композиционно-речевых форм эпического прозаического произведения, способы его членения и сцепления частей, природу художественного времени и так далее. Жанровое разнообразие ее произведений достаточно велико. Вопрос об изучении современной литературы с точки зрения повествовательных тенденций приобретает в настоящее время особую актуальность, поскольку становится проблемой не только филологического, но и социокультурного характера, так как Л. Петрушевская в основном представительница так называемой «женской прозы».

В стилистических экспериментах, представляющих собой полемику с традиционными формами повествования (всеведением автора, прямым авторским самоопределением), у Л. Петрушевской и ее современников правомерно видеть отражение сознания современного человека со всеми укоренившимися в нем культурными идеологиями. Изучение новейшей литературы с точки зрения повествовательных тенденций становится одной из актуальнейших проблем современного литературоведения.

Основной корпус исследований составляет журнальная и газетная критика. Петрушевская - один из немногих современных авторов, чье творчество находится под пристальным вниманием критики: практически ни одно ее произведение не осталось незамеченным. Противоречивость частных суждений всех, кто когда-либо писал о Петрушевской, сопровождалась единством мнений в оценке всего ее творчества как явления неординарного.
Почти все критические исследования о прозе Петрушевскои, начиная с самых ранних и заканчивая новейшими, содержат порой взаимоисключающие концепции образа повествователя. Если Т. Морозова говорит, что повествование Петрушевской озвучено голосом «рассказчицы-сплетницы, умной и внимательной к человеческим грешкам», то
1 Анализируя журнальную прозу 1988 года, С. Чупринин отметал, что наряду с произведениями отчетливой социальной проблематики существует и «другая проза» - «(другая и по проблематике, и по нравственным акцентам, и по художественному языку». Более радикально настроенная критика говорила об этой прозе как о «чернухе» в литературе.
2. Об эффекте «шоковой терапии» у Л. Петрушевскои писала Л. Улицкая: «Вот писатель, поставивший «талантливый в глубокий социальный диагноз. Этот диагноз всегда казался мне очень жестоким. Но убедительным».
3. Определение прозы Л. Петрушевской как «поэтики вульгарного, восславляющего тлен и разложение и безжалостное равнодушие к людям» (Ованесян?. Творцы распада //Молодая гвардия,- 1992.- №34.- С.249-252) соседствует с мнением о том, что «изображение распада содержит в себе активный заряд гуманности и сострадания и побуждает пересмотреть образ жизни в гораздо большей степени, чем открытые призывы и высказанные автором осуждения» (Невзглядова Е. Сюжет для небольшого рассказа //Нов. мир.- 1988.-№4.-С.256-258).
М. Липовецкому «тон повествования» автора видится совершенно иным, достигающим «глубины взаимного понимания» между повествователем и героем.

На основе всего сказанного можно выделить следующую цель работы: Проанализировать особенности изучения творчества Л. Петрушевской в современной критике и на уроках литературы.

Задачи:

Провести анализ литературы по теме реферата;

Рассмотреть отзывы критиков о творчестве Л. Петрушевской;

Выявить особенности творчества писательницы;

Разработать урок по изучению творчества Л. Петрушевской в школе.

Глава 1. Творчество Л. С. Петрушевской

1. Критика о творчестве писательницы. Краткий обзор творчества.

Петрушевская Людмила Стефановна – прозаик, драматург.

Родилась 26 мая 1938 г. в Москве в семье служащего. Прожила тяжелое военное полуголодное детство, скиталась по родственникам, жила в детдоме под Уфой. После войны вернулась в Москву, окончила факультет журналистики Московского университета. Работала корреспондентом московских газет, сотрудницей издательств, с 1972 – редактором на Центральной студии телевидения.
Петрушевская рано начала сочинять стихи, писать сценарии для студенческих вечеров, всерьез не задумываясь о писательской деятельности. Первым опубликованным произведением был рассказ «Через поля», появившийся в 1972 в журнале «Аврора». С этого времени проза Петрушевской не печаталась более десятка лет.
Первые же пьесы были замечены самодеятельными театрами: пьеса «Уроки музыки» (1973) была поставлена Р. Виктюком в 1979 в театре-студии ДК «Москворечье» и почти сразу запрещена (напечатана лишь в 1983). Постановка «Чинзано» была осуществлена театром «Гаудеамус» во Львове. Профессиональные театры начали ставить пьесы Петрушевской в 1980-е: одноактная пьеса «Любовь» в Театре на Таганке, «Квартира Коломбины» в «Современнике», «Московский хор» во МХАТе. Долгое время писательнице приходилось работать «в стол» – редакции не могли публиковать рассказы и пьесы о «теневых сторонах жизни». Не прекращала работы, создавая пьесы-шутки («Анданте», «Квартира Коломбины»), пьесы-диалоги («Стакан воды», «Изолированный бокс»), пьесу-монолог («Песни XX века», давшую название сборнику ее драматургических произведений).

В последние годы Петрушевская обратилась к жанру современной сказки. Ее Сказки для всей семьи (1993) и другие произведения этого жанра написаны в абсурдистской манере, заставляющей вспомнить о традиции обэриутов и Алису в Стране Чудес Л.Кэррола.
Рассказы и пьесы Петрушевской переведены на многие языки мира, ее драматургические произведения ставятся в России и за рубежом.

Л. Петрушевская живёт и работает в Москве.

1. Особенности драматургии Л. Петрушевской

(Постмодернистские тенденции в тематике, художественные особенности пьес, язык)

С начала 1970-х годов начинается «театральный роман» прозаика: по предложению МХАТа Петрушевская пишет пьесу «В обед» (позднее будет автором уничтожена), а затем «Уроки музыки», которую О.Н. Ефремов не поставил, однако (ситуация в рифму) «связи с автором не терял». Л. Петрушевская вступает в студию А. Арбузова, пьеса «Уроки музыки», не пошедшая во МХАТе, была поставлена Романом Виктюком. В 1983 году Марк Захаров поставил в Ленкоме пьесу «Три девушки в голубом», сегодня уже вошедшую в школьные программы по литературе. Несколько лет подряд запрещаемая к постановке, пьеса стала событием современной драматургии

Действие пьес Петрушевской происходит в обыденных, легко узнаваемых обстоятельствах: в дачном домике (Три девушки в голубом , 1980), на лестничной площадке (Лестничная клетка , 1974) и т.п. Личности героинь выявляются в ходе изматывающей борьбы за существование, которую они ведут в жестоких жизненных ситуациях. Петрушевская делает зримой абсурдность обыденной жизни, и этим определяется неоднозначность характеров ее персонажей. В этом смысле особенно показательны тематически связанные пьесы Чинзано (1973) и День рождения Смирновой (1977), а также пьеса Уроки музыки . В финале Уроков музыки происходит полное преображение персонажей в своих антиподов: романтически влюбленный Николай оказывается циником, разбитная Надя – женщиной, способной на глубокое чувство, добродушные Козловы – примитивными и жестокими людьми.

Литературовед Р.Тименчик считает, что в пьесах Петрушевской присутствует прозаическое начало, которое превращает их в «роман, записанный разговорами».
Одна из самых известных пьес Петрушевской – Три девушки в голубом . Внутреннее богатство ее главных героинь, враждующих между собой родственниц, состоит в том, что они оказываются способны жить вопреки обстоятельствам, по велению сердца.
Анданте Квартира Коломбины

Диалоги в большинстве пьес Петрушевской построены таким образом, что каждая следующая реплика зачастую меняет смысл предыдущей. По мнению критика М.Туровской, «современная бытовая речь... сгущена у нее до уровня литературного феномена. Лексика дает возможность заглянуть в биографию персонажа, определить его социальную принадлежность, личность».
Петрушевская показывает в своих произведениях, как любая жизненная ситуация может перейти в собственную противоположность. Поэтому выглядят естественными сюрреалистические элементы, прорывающие реалистическую драматургическую ткань. Так происходит в одноактной пьесе Анданте (1975), рассказывающей о мучительном сосуществовании жены и любовницы дипломата. Имена героинь – Бульди и Ау – так же абсурдны, как их монологи. В пьесе Квартира Коломбины (1981) сюрреализм является сюжетообразующим принципом.

Символическое раскачивание на качелях над сценой, представляющей квартиру Козловых, главных героинь Нины и Нади в финале «Уроков музыки» (1973) – чем не постмодернистский ход? Не говоря уже о ремарках, которые можно встретить, например, в пьесе «Вставай, Анчутка!» (1977): «А н ч у т к а. Всё, я рассыпаюсь прахом! (Рассыпается прахом .)» (пожалеем режиссера еще раз)…
О становлении своей концептуальной драматургии Л.С. Петрушевская вскользь говорит сама в «Девятом томе»: «Мне этот перевод с французского принес режиссер МХАТа Игорь Васильев, увлекавшийся Ионеско и Беккетом и воспитывавший меня на лучших образцах абсурдизма <…>, и там были такие фразы: “над сценой проплывают розовые и голубые глупости”» (Л.С. Петрушевская: «В оригинале было: “над сценой проплывают розовые и голубые члены”. Речь шла об Арто»). «Странная драматургия» стала для Петрушевской исходным пунктом ; более того, к поздним пьесам 1990-х годов (триптиху «Темная комната», например), которые разные литературоведы трактуют как окончательное воцарение постмодернистской эстетики в ее драматургии, подобные элементы даже ослабляются.

Чем же Л. Петрушевскую привлек театр, и в чем секрет ее неповторимой художественной интонации? Каковы ее средства?

Очевидный ответ на подобные вопросы один – язык : «…ни на какой магнитофон это не запишешь никогда, этот язык. Я его собираю, это жемчужина живой настоящей речи, ее непреднамеренный комизм – всю жизнь коплю эти фантастические сцепления слов типа “не играет никакого веса”». Театр дает возможность воспринимать события именно через язык – полилоги героев.

«Высокое косноязычие» (или не высокое) Петрушевской, конечно, также оправдано традицией (Л. Петрушевская: «Нет не косноязычных писателей. Косноязычие есть стиль»). От Гоголя, Достоевского, Лескова до Зощенко, Платонова, Вен. Ерофеева разговорный язык не переставал быть объектом самого пристального писательского изучения, и то, что слова в разговоре смешиваются, «образуя нелепицы, которые, однако, всем понятны», и эта речь имеет самостоятельную эстетическую ценность, доказывать не нужно.

Таких примеров в театре Петрушевской более чем достаточно. Это и элементы деревенского и городского фольклора (пословицы, поговорки, крылатые фразы, разнообразная идиоматика), и те самые экспонаты лингвистического музея, которые писатель собирает всю жизнь. К слову, если уж говорить о некой творческой эволюции Людмилы Петрушевской, то подразумевать под ней надо прежде всего развитие чувства меры в демонстрации упомянутых экспонатов. Логично, когда писатель говорит: «Пишу тем языком, который слышу, и нахожу его – язык толпы – энергичным. Поэтическим, свежим, остроумным и верным». Однако каким бы он ни был настоящим и остроумным, в литературе эксплуатировать его нужно крайне деликатно. Когда в одной из первых пьес («Лестничная клетка»), в контекст стилистически ровного, нейтрального (насколько это возможно у Петрушевской) разговора персонажей вдруг врывается реплика: «Ю р а. Тогда надо признаться, что вам это тоже нужно не хуже меня. Мы ведь не притворяемся тут в жмурки?», – в это как-то не верится. В позднейших пьесах подобные нюансы и переходы прописаны значительно тоньше.

Объектом лингвистического анализа у Петрушевской стало и арго, условные социальные диалекты стремящихся к некому психологическому обособлению групп: подростков, наркоманов, какой бы то ни было «элиты» (см., например, «Анданте»).
Есть в театре Петрушевской и еще один связанный с языком сюжет – наверное, в самом деле постмодернистский, где есть место и иронии, и пародии. Речь идет о пьесе «Вставай, Анчутка!», где конструируется (с частичным заимствованием у А. Блока) псевдосакральная модель заговоров, которые можно услышать из уст иных деревенских «бабушек-целительниц», бормочущих над больным этот условный национально маркированный текст, представляющий собою смесь христианских молитв, причетов и языческих обрядовых песен. Позднее, в «Песнях восточных славян» опыт якобы фиксации фольклора будет продолжен уже на содержательном уровне, а в данном случае Людмила Петрушевская выступает именно как сочинитель речи старицы-целительницы: «А н ч у т к а. Фуфырь-чуфырь бобырь мозырь. <…> Громы, громницы, девы, девицы, вихри могучие, ветры враждебные, все скрыто, заглажено, чуфырь, бобырь». В этом тексте явно видна авторская ирония, направленная сразу на две цели: на целительное кликушество, в котором слышится этакая сказочная ритмика, и от которого веет былинной мудрой стариной, – и в то же время на субъект кликушества, бабку Анчутку, в сознание которой естественно влетели наравне со словами «волшебными» слова явно другого лексикона – ненавистного Петрушевской соцреализма.

В этой связи можно вспомнить подобные опыты (первый из которых – более ранний) Венедикта Ерофеева с его названиями коктейлей в «Москве – Петушках» (1970) и названиями цветов в «Вальпургиевой ночи» (1985): «Мымра краснознаменная», «Пленум придурковатый», «Дважды орденоносная игуменья незамысловатая», «Гром победы, раздавайся» и т. д.

По своей лубочно-диалектной стилистике этот текст Петрушевской предвосхищает подобный опыт Татьяны Толстой: роман «Кысь» целиком написан таким же замкнутым, сконструированным, специфичным языком. Кстати, примерно в то же время, когда Т. Толстая создавала свой роман, Л. Петрушевская писала «Карамзина (Деревенский дневник)», в котором есть, между прочим, такие слова: «я по телевизору смотрел // люди голые живут/ дома из прутьев// на пеньках// они туда шныряют// едят червей». В данном случае интересно даже не то, что у двух писателей был один источник (в самом общем смысле; еще раньше мотив поедания червей одичавшими интеллигентами встречается, скажем, в антиутопии А. Адамовича), а то, что, в основном творчестве методологически не схожие, они на каком-то этапе решали определенную творческую задачу по одному и тому же алгоритму.

1. Особенности прозы Л. Петрушевской.

Проза Петрушевской продолжает ее драматургию в тематическом плане и в использовании художественных приемов. Ее произведения представляют собой своеобразную энциклопедию женской жизни от юности до старости: «Приключения Веры», «История Клариссы», «Дочь Ксени», «Страна», «Кто ответит?», «Мистика», «Гигиена» и многие другие. В 1990 был написан цикл «Песни восточных славян», в 1992 – повесть «Время ночь». Пишет сказки как для взрослых, так и для детей: «Жил-был будильник», «Ну, мама, ну!» – «Сказки, рассказанные детям» (1993); «Маленькая волшебница», «Кукольный роман» (1996).

Проза Петрушевской так же фантасмагорична и одновременно реалистична, как и ее драматургия. Язык автора лишен метафор, иногда сух и сбивчив. Рассказам Петрушевской присуща «новеллистическая неожиданность» (И.Борисова). Так, в рассказе Бессмертная любовь (1988) писательница подробно описывает историю нелегкой жизни героини, создавая у читателя впечатление, будто считает своей главной задачей именно описание бытовых ситуаций. Но неожиданный и благородный поступок Альберта, мужа главной героини, придает финалу этой «простой житейской истории» притчевый характер.

Персонажи Петрушевской ведут себя в соответствии с жестокими жизненными обстоятельствами, в которых вынуждены жить. Например, главная героиня рассказа Свой круг (1988) отказывается от единственного сына: она знает о своей неизлечимой болезни и пытается бессердечным поступком заставить бывшего мужа взять на себя заботу о ребенке. Однако ни один из героев Петрушевской не подвергается полному авторскому осуждению. В основе такого отношения к персонажам лежит присущий писательнице «демократизм... как этика, и эстетика, и способ мышления, и тип красоты» (Борисова).
Стремясь создать многообразную картину современной жизни, цельный образ России, Петрушевская обращается не только к драматургическому и прозаическому, но и к поэтическому творчеству. Жанр написанного верлибром произведения Карамзин (1994), в котором своеобразно преломляются классические сюжеты (например, в отличие от бедной Лизы, героиня по имени бедная Руфа тонет в бочке с водой, пытаясь достать оттуда припрятанную бутылку водки), писательница определяет как «деревенский дневник». Стиль Карамзина полифоничен, размышления автора сливаются с «песнопениями луга» и разговорами героев.

В «Девятом томе» Петрушевская пишет, что когда в 1968 году принесла первые рассказы («Такая девочка», «Слова», «Рассказчица», «История Клариссы») в «Новый мир», результатом стала резолюция А.Т.Твардовского: «Талантливо, но уж больно мрачно. Нельзя ли посветлей. – А.Т.» и «От публикации воздержаться, но связи с автором не терять».

Понятно, что «социальная проза» Петрушевской неслучайна и имеет «наглядный референт» – все то, о чем довольно подробно написано в том же «Девятом томе», книге вообще много объясняющей: военное детство, уличное воспитание, без матери, без денег, «еда», собранная по помойкам, детдом, затем долгие поиски путей выживания уже на профессиональном поприще, потом личная трагедия, потеря мужа после его долгого неподвижного угасания, безденежье, болезни детей, запреты на издания… Понятно, стало быть, и стремление писателя говорить об «обыкновенном человеке», о том, что «так бывает» (одно из самых любимых присловий Людмилы Петрушевской), – и говорить так, как этого не делали в литературе социалистического реализма (да и потом).

Однако тогда, в 60-х годах, «Девятого тома» не было, не было и прецедента, на который можно было бы равняться в оценке, и Твардовский так и не допустил ни одного рассказа к публикации. Впервые произведение Л. Петрушевской (повесть «Свой круг») было опубликовано в «Новом мире» лишь 20 лет спустя.

(Конечно, нельзя не назвать здесь и «Лингвистические сказочки», давно используемые практикующими преподавателями-лингвистами в качестве наглядного пособия по грамматике и словообразованию русского языка. Опыт настолько удачный (даже эмоционально), что, например, слово «некузявый, -ая, -ое, -о» очень скоро вошло в молодежный жаргон.)

Это не значит, что Л.С. Петрушевской недостает фантазии; писатель она именно «хороший». Это не значит, что за лицами героев стоит она сама: в различных статьях и интервью Людмила Петрушевская несколько раз настоятельно подчеркивает биографическую непричастность к историям своих персонажей (хотя многие страницы этой книги, написанной конкретным человеком, от «я», рассказчиком в которой выступает не кто иной как сам исторически достоверный автор , – многие страницы этой книги говорят именно языком Стефановны, даже с употреблением «особенно важных фраз в конце»: «ты (вы) что!», «такие дела», «что делать!», «так бывает»…). Однако именно средствами сказа из сконструированного Петрушевской «эпоса обыденности» (Мирза Бабаев) вычерчивается некое собирательное лицо повествователя, наделенного знанием и зрением, явно превосходящими возможности согретого писательским участием «обыкновенного человека». Складывается некий универсальный субъектно-объектный образ рассказчика – этакого полусироты среднеарифметического возраста, обладающего какими-то нераскрытыми способностями и затаившего в себе неизвестные призрачные мечты. Словами Петрушевской («Верба-хлёст»): «Король был, как все короли, обычным человеком: явно не дурак, но и не академик. Не урод, но и красивым его нельзя было назвать даже на параде при мундире, что делать!». Пол, однако, у этого рассказчика явно женский, хотя это и не слишком принципиально.Этим Петрушевская сделала себе имя. Заняв однажды свою нишу в литературе – бездонную, неприглядную, далекую от коммерции – и ни разу не изменив этому выбору, Людмила Петрушевская смогла сделать так, чтобы из этой ниши не ушел не только свой читатель, но читатели самых различных эстетических предпочтений. Как заметил в одной из статей Марк Липовецкий, Петрушевская дидактична в том, что, несмотря на собственные сомнения («Зритель скажет: зачем мне на это смотреть в театре, да еще за деньги – я вон на улице их вижу толпами таких. И дома у себя, спасибо»; та же мысль почти дословно звучит и в рассказе «Жизнь это театр»), несмотря на сомнения, продолжает вбивать в ладони читателя ржавые гвозди катарсического – почти физического – страдания и ужаса, поднимая чернуху на высоту трагедии. «Новелла <…> должна вызвать шок», – говорит она – и читатель его испытывает. Однако необходимо сказать, что задача Петрушевской именно шокировать – и оставить с этим жить, – а не убить: в этом весь смысл, и в этом ее мера. В главе «Брат Алеша» «Девятого тома» Л.С. Петрушевская рассказывает эпизод, произошедший с ее товарищем по драмстудии Александром Розановым, «который принес как раз контаминацию на тему рассказов Чехова, но каких! “Палата номер шесть”, “Скрипка Ротшильда”, “Черный монах”. Такая миленькая пьеса в двух жутких действиях. <…> Тянутся сумасшедшие, врачи, смерти, гробы, болезни, о господи! <…> Все в панике. И вдруг при словах “Снова вносят гроб” народ начинает давиться от хохота. <…> Говорили о том, что, как ни странно, перебор смешного рождает пустую голову, а перебор страшного – хохот».Произведения Петрушевской хохота не вызывают – даже читаемые подряд (чего делать, однако, не стоит). Мимо читателя, зрителя тоже проплывают «гробы»: пусть даже только портреты («Слова», «Цикл», «Странный человек»…), только пунктирные сюжетные зарисовки («История Клариссы», «Отец и мать», «Платье»…), только краткие, без полноценного развивающегося действия и персонажного мира, рассказы и пьесы, – но этого оказывается достаточно. Ужас читателя таких рассказов, как «Страна», «Дитя», «Бедное сердце Пани», повести «Время ночь» и многих других, – ужас его может быть даже невыносимым, но хохотом он не спасется. С этим теперь жить.

«Литература не занимается счастьем». Так считает Людмила Стефановна.

Глава 2. Изучение творчества Л. Петрушевской на школьных уроках литературы

2.1. Характеристика «Женской прозы» в рассказе Л.Петрушевской.

Рассказы и драматические произведения Л.Петрушевской переведены на многие языки мира, её пьесы ставятся в России и за рубежом. Современная критика называет ей рассказы «прозой новой волны», т.к. в них есть композиционная и стилистическая необычность. Вечным темам писательница даёт оригинальную трактовку.

Петрушевская пишет небольшие, но объёмные по содержанию рассказы. Не развёртывая, а сворачивая события, Петрушевская выделяет в нём как бы несущественный эпизод и детали, которые создают ощущение полноты жизни.

По жанру рассказы писательницы являются миниатюрами, зарисовками. А свернутость сюжета, его краткость, говорит об огромном напряжении духовных сил автора. Да и нельзя оставаться спокойным, когда речь идёт об одиночестве среди людей, о бесприютности, неустроенности человеческих судеб. Один из центральных образов её прозы становится запутавшийся в самом себе и в мире человек - один из драматических символов нашей эпохи.

Образы, созданные Л.Петрушевской, неоднократно резко критиковались. Действительно, писательница склонна изображать преимущественно тёмные стороны жизни. Человек у неё полностью равен своей судьбе.

В соответствии с семантикой рассказов для Петрушевской важна в первую очередь судьба женская (обычно несчастная). В центре её текстов стоит Она (Женщина) и лишь потом появляется Он (Мужчина). Эта архетипичная пара (Он и Она) действует под влиянием обстоятельств, которые диктуются Судьбой. Петрушевская относит своих героинь к определённому архетипу: несчастная Женщина, бездетная жена, нелюбимая жена, одинокая мать и т.д. Это принципиально новый архетип – женщина, погружённая в бытовые (иногда неразрешимые) проблемы, вынослива, глубоко одинокая. Сломанные женские судьбы – предмет художественного исследования Л.Петрушевской.

В мире рассказов Л.Петрушевской утрачена женственность. Место героини занимает некое замученное бытом существо. Автор нарочито концентрирует в своих героях зло социальное (зависящее от внешних обстоятельств) и зло необъяснимое, спонтанное. Петрушевская сгущает краски в изображении ужасов повседневной жизни. Л.Петрушевская исследует «прозу» жизни, быта, лишённого духовного начала, радости. Ведь автор ставит одну из главных философских проблем современного мира – проблему нравственности в сознании современного человека. Особое внимание уделяется феномену отчуждения, бездушия и жестокости в человеческих взаимоотношениях. Любовь, сочувствие, забота, внимание к человеку исчезают из нашей жизни.

Все рассказы Петрушевской несут в себе женский взгляд на мир: такой, какой он существует сейчас, нужно изменить, это больной мир. «Женский взгляд» выражается в способности увидеть истину там, где в повседневности «мира мужчин» её попросту не замечают.

«Женский стиль» и в речевом поведении героев произведений. Сложные способы оформления речи, обусловлены стремлением к более точной передаче нюансов внутреннего мира героини, запутанности и сложности мысли. Это своеобразный перевод с «языка мысли» на «язык слов». На языковом уровне проявляются поведенческие стереотипы женщин.

Л.Петрушевская показывает, что в современном мире происходит нарушение гендерных стереотипов. Женщина перестаёт быть хранительницей очага, заботливой и мудрой продолжательницей рода. В жизни героинь Л.Петрушевской много горького, беспощадного, они страдают от несостоявшихся добра, любви, дружбы, что отражает кризис общества. Доведя поведение своих героинь до абсурда, рисуя его на грани психопатологии, Л.Петрушевская показывает трагизм положения современной женщины. Второй источник конфликта – это изменившийся облик героя-мужчины, который утратил ореол супермена, защитника. Такой герой выглядит слабым и себялюбивым. Именно таким предстаёт мужчина перед современной женщиной. Нарушения гендерных стереотипов приводят к утрате всего хорошего, светлого и сознательного в современном мире. В этом мире у ребёнка нет счастливого детства. И из этого серого будничного детства вырастает слабый, неуверенный в себе взрослый человек. Из детства идут истоки несостоявшейся жизни взрослых.

Чаще всего рассказы Петрушевской ведутся в форме повествования о каком-либо событии от лица женщины. В центре повествования семейно-бытовые события, окружающие героиню.

Темы женской прозы Петрушевской практически не менялись на протяжении всего ее творчества. Каждая тема, за которую она бралась, будь то смерть, болезни, аборты, нищета или прочие изъяны общества, раскрывалась настолько полно и зачастую с такими физиологическими подробностями, что от этого становится по-настоящему страшно. Петрушевская намеренно не приукрашивает действительность, рисуя быт таким, какой он есть. Ей интересна обратная сторона жизни, лишенная радости и морали. В первую очередь ее интересуют человеческие взаимоотношения, их изнанка, корявость, бездушность и отчужденность.

Критики всегда относились к женской прозе Петрушевской двояко. С одной стороны они обвиняли ее в бездуховности и равнодушии, отсутствии хорошего вкуса и даже вульгарности. Другие видели в ней изумительного мастерства реалиста, умеющего тонко подметить и выразить то, что прочие стараются не замечать.

Женская проза Петрушевской - это собрание всевозможных болезней, немыслимых страданий, вопиющих несправедливостей и прочих горестей. Она не боится называть вещи своими именами. Но в тоже время Петрушевская не отождествляет себя с персонажами. Она держится на расстоянии, сохраняя дистанцию неизменно большой. Ее персонажи - духовные инвалиды, неспособные к нормальным человеческим чувствам. В женской прозе Петрушевской даже любовь нещадно убивается бытом и нищенскими условиями существования персонажей

2.2. Методические приёмы при написании рецензии в старших классах после прочтения рассказа «Мост Ватерлоо»(1995)

Цель уроков: учить анализировать прозаическое произведение (видеть проблематику, оценивать ее актуальность, отличать авторскую манеру письма, то есть уметь анализировать язык, стиль, пространственно-временную организацию текста); учить самостоятельно рецензировать прозаическое произведение малого жанра и таким образом готовить к письменному экзамену по литературе. Учить самостоятельному поиску, выработке самостоятельной позиции, умению отстаивать свое мнение перед аудиторией, находить партнера в совместной интеллектуальной деятельности, вырабатывать общие критерии в работе, выявляя проблему.

Информация для учителя. На выполнение опережающего домашнего задания надо отвести неделю или две. Предварительная подготовка включает в себя и урок русского языка, на котором ученики знакомятся с планом сочинения-рецензии 23, с рецензиями современных критиков (статьи из журналов «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», из «Независимой газеты»).

На примере статьи В. Липневича «Прощание с вечностью» старшеклассники отработали следующие моменты будущей рецензии: каков может быть характер вступления, насколько строго надо следовать плану, о чем необходимо написать, а что в случае затруднения можно и опустить. Отметили философский характер данного вступления, его связь с проблематикой «Чернобыльской молитвы». Обратили внимание на то, как рецензент последовательно определяет тему, идею книги, цель автора, дает прямую оценку прочитанному, говоря об актуальности и предполагаемом адресате; анализирует форму произведения; выявляет авторскую позицию в тексте и завершает рецензию высокой оценкой роли С. Алексиевич в современном литературном процессе.

Можно выполнить упражнение 341 из учебника «Русский язык. 10-11 класс» А. И. Власенкова и Л. М. Рыбченковой. В приводимой здесь рецензии использованы словесные клише, которые могут пригодиться ребятам, испытывающим затруднения при письме: «Книга привлекает уже названием...», «большим достоинством книги является то...», «подкупает доверительное обращение авторов к своему читателю», «в заключение отметим...» и т. д.

Конечной целью урока является написание рецензии на рассказ Л. Петрушевской «Мост Ватерлоо». Предлагается написать эту рецензию в качестве домашнего задания.

Ученики получают предварительные домашние задания - коллективные, групповые и индивидуальные.

Коллективные задания:

прочесть рассказ;

суметь обосновать впечатления от прочитанного произведения; определить свое отношение: вы рассерженный критик или восторженный;

проанализировать язык рассказа с точки зрения стиля (какие языковые пласты представлены); найти неологизм.

Групповые задания (рассчитаны на три группы):

пользуясь справочной литературой, найти определение постмодернизма. Какое отношение к постмодернизму имеют произведения Л. Петрушевской?

собрать как можно больше сведений об авторе; подготовить справку о произведении (время и место создания и публикации);

представить рисунок, на котором будет изображена система персонажей рассказа «Мост Ватерлоо» (вариантов может быть несколько, но предварительно отбираются лучшие);

подумать над тем, как представлена категория времени в рассказе. Можно составить таблицу, разбив ее на три графы: прошлое, настоящее, будущее. Можно представить ее в виде линии, направленной слева направо, из прошлого в будущее. Подписать слова из текста рассказа, которые фиксируют время в жизни героини: что напоминает о прошлом? Что есть у нее в настоящем? Что ожидает в будущем?

Две группы учащихся представляют положительные и отрицательные отклики в прессе на творчество Л. Петрушевской.

Индивидуальные задания:

подготовить справку об актере Р. Тейлоре, актрисе Вивьен Ли, о фильме «Мост Ватерлоо»;

найти портреты героини, выяснить, меняются ли средства их создания от начала повествования к концу;

выписать из текста словосочетания, в которых употреблено слово «жизнь», однокоренные слова и близкие к нему слова. Обратить внимание на частотность использования этих слов по мере развития сюжета, а также на их связь с образами персонажей;

подумать об актуальности тематики рассказа и творчества Петрушевской в целом. У нее есть своя аудитория, ее творчество востребовано. Чем вызван интерес? Почему именно сейчас она находит своих читателей? (См. творческую биографию.)

В ходе урока используется магнитофонная запись вальса из кинофильма «Мост Ватерлоо»

________________________________________

Ход уроков

Учитель. После прочтения рассказа у каждого из вас сложилось определенное мнение об авторе, о манере его письма. Поделитесь вашими первыми впечатлениями от прочитанного рассказа.

Отклики девушек:

- Грустно, жаль героиню...

- Героиня слишком ленива, чтобы искать счастье.

- Зачем искать, если она была счастлива до ухода мужа?

- Но их отношения сошли на бытовой уровень - какое тут счастье? Быт не одухотворен.

- Верю в реальность персонажей: напомнили многих близких знакомых.

- Обида на самого себя: что мы делаем с родителями!

- Грустно, что начало «новой жизни, жизни-мечты» положил нереальный человек.

Отклики юношей:

- Удивил язык рассказа: как будто не литературный, а разговорный. Рассказывают тебе житейскую историю на лавочке во дворе.

- Героиня вызывает не просто сочувствие, а сожаление, так как она совсем потеряла в этой жизни человеческое лицо.

- Ко мне это не имеет никакого отношения, поэтому не понравилось.

Учитель. Заявлена проблема: имеет ли ко мне отношение то, что происходит в рассказах Петрушевской? Если мы правильно поймем задачу автора, то разрешим, думаю, эту проблему. Обратимся к эпиграфу, написанному на доске:

Ее проза пронизана........................ к людям.

Это фраза из статьи, посвященной творчеству Петрушевской. В ней отсутствует ключевое слово. Предлагаю эту фразу в качестве эпиграфа к этим урокам, но для этого вы должны восполнить пропущенное. Выбор надо будет обосновать, выстроить систему доказательств своей позиции, проработав представленную на доске схему «Художественное произведение в единстве формы и содержания» 27, проработав все материалы этих уроков.

Это и станет содержанием уроков. Впоследствии вы напишете самостоятельную рецензию на рассказ Л. Петрушевской «Мост Ватерлоо».

Первая учебная ситуация Знакомство с писательницей и героиней

Что вы узнали о Л. С. Петрушевской?

Ответы учащихся.

- Очень немного, потому что она не любит давать интервью.

- Петрушевская Людмила Стефановна - одна из заметных фигур современного литературного процесса, в чьем творчестве воплотились многие характерные черты русской прозы двадцатого века.

- Прозаик. Драматург.

- Родилась в 1938 году в Москве. Окончила МГУ. Пишет прозу с середины 1960-х годов, пьесы - с середины 1970-х, печатается с 1972 года. В начале 1970-х годов работала редактором на Центральном телевидении. Спектакль по пьесе «Квартира Коломбины» в театре «Современник» в 1985 году принес всеобщее признание. Лауреат немецкой премии имени Пушкина (Гамбург, 1991) 28, премии журнала «Октябрь». Пишет она много, часто публикуется. Издано пятитомное собрание сочинений Л. Петрушевской.

- Ее творчество относят то к «другой прозе» (а внутри ее - к «натуральной прозе» 29), то к постмодернизму.

«Другая проза» объединяет авторов, чьи произведения появились в начале 80-х годов. Разоблачая миф о человеке - творце своего счастья, они показали, что современный человек целиком зависит от бытовой среды, он песчинка, брошенная в водоворот истории 30.

О постмодернизме в литературе заговорили как о явлении конца XX века. Писателей этого направления обвиняют в бытовизме с уклоном в распад, в драматизирование действительности, в разрушение представления о литературе как об источнике нравственной чистоты.

Порой и в адрес Л. С. Петрушевской летят колючие стрелы критиков. Однако все признают, что она популярна и что у нее многочисленная читательская аудитория.

Герои Петрушевской - обыкновенные люди, наши современники.

Чье лицо в людском потоке останавливает взгляд Петрушевской? Кто она, героиня рассказа?

Женщина 40-50 лет, живет без мужа, работает страховым агентом. Обыкновенная, некрасивая.

Учитель. Тема «маленького человека», открытая гуманистической литературой XIX века, нашла свое продолжение в современной прозе. Но она пропущена через систему ценностей писательницы Петрушевской, которую нам предстоит понять.

Вторая учебная ситуация Мир семьи и его значение в рассказе

Что, по-вашему, является главной ценностью в мире женщины? Ваши ассоциации при слове «дом»?

На доске выписываем слова-ассоциации:

семейный очаг, родовое гнездо, уют, душевный покой, тепло, мир, добро, забота, близкие люди... Убежище, где можно скрыться от бед...

Что вы скажете о семье бабы Оли? Как относится к своему дому героиня?

«Гнездятся», маленькая квартира, баба Оля живет в проходной комнате, спит на диване в гостиной... Все напоминает вокзал. Улепетывала из дому.

Учитель. Приписываем к словам, выписанным на доске, частицу НЕ:

НЕ очаг, НЕ уютно, НЕ тепло, НЕ забота...

А почему в этом доме неуютно?

Разобщенность. Нет любви, нет дружбы и уважения к прошлому.

Ученики демонстрируют рисунки, на которых графически представлена система персонажей рассказа, выходят к доске и дают пояснения к рисунку.

Вариант 1-й группы.

Пояснение к рисунку.

Центральная часть рисунка - это настоящее бабы Оли, с рассказа о нем начинается повествование: две обделенные судьбой женщины живут вместе - мать и ее взрослая дочь. В доме нет мужчины: у старшей уже «давным-давно», у младшей «то приходит, а то не является», «алиментщик», «без жилья». Мужчины стремятся прочь из дома, они не привязаны к семье. Когда-то опорой дома был профессор, муж бабы Оли. После его ухода мать и дочь «поникли», «было больно куда-то звонить, кого-то искать...», «все осталось бабе Оле неизвестно зачем». Беда не сплотила женщин: дочь отделилась от матери своим кругом, кругом таких же, судя по всему, не устроенных в жизни подруг, с которыми обсуждала жизнь «с привлечением примеров из личной практики» (авторская ирония адресована, вероятно, бесполезности, никчемности пустых женских разговоров «о жизни»). Разобщенность символически представлена в виде многоэтажного дома: люди вынуждены жить под одной крышей (у бабы Оли - диван в проходной комнате).

Слева - прошлое, юность героини. Молодость, музыка, любовь, рождение ребенка представлены символически в виде фигурки мужчины, сердечка, маленького ребенка и ноток. Маленький, уютный дом, но он заколочен, потому что в прошлое нет пути, да и разрушено оно не только временем, но и мужем-«ушельцем».

Справа - мир мечты, сновидений героини, иллюзорный мир, в котором рядом с ней любящий мужчина и звучит красивая музыка. Этот мир оживает перед ней, как только она открывает дверь кинозала, поэтому на рисунке - театральное здание, нотки, мужчина, сердечко.

Три реальности обозначены на рисунке: реальное прошлое, реальное настоящее и иллюзорное, то есть мир мечты.

В верхней части рисунка часы - символ неумолимого времени, которое не позволит превратить мечту в реальность.

Вариант 2-й группы.

Пояснение к рисунку.

Три пространства: дом, кинотеатр, где идет иностранная картина, и мир мечты, ирреальный мир. Две женщины в доме - это мать и дочь, отгородившаяся от родного человека кругом своих подруг. В их отношениях нет теплоты, сердечной связи, потому что дочь «ни в грош не ставила мать и полностью оправдывала ушедшего папу». Стрелки направлены из дома, они символизируют бегство мужчин. Один, муж бабы Оли, покинул дом уже давно; а другой, муж дочери (стрелка пунктиром), «вел побочное существование». Это дом без мужчин.

В мире кино все иначе: здесь два любящих человека, он и она, рядом. Перемещаясь в этот иллюзорный мир, баба Оля претерпевает некое превращение. Она в своем воображении сливается с героиней актрисы Вивьен Ли.

В мире мечты (территория фантазии) тоже следует расположить женщину (баба Оля, но преображенная: «увидела на экране... себя молоденькую») и мужчину (актер Роберт Тейлор).

И тогда легко графически представить еще одно пространство - место, где произошла странная встреча бабы Оли и «призрака». То ли где-то у Заставы Ильича, то ли на мосту Ватерлоо. У нас получился мостик, соединивший мир реальный и мир иллюзии. Здесь возможно все.

Вариант 3-й группы.

Ученики нарисовали ветки дерева, на одной из них гнездо (сослались на слово «гнездились»), в нем «взрослые птицы» - баба Оля и ее дочь, а также «птенцы» - внуки, на ветках ниже - выпавшие из гнезда - отец и зять.

С этим вариантом не согласилось большинство учеников, объяснив свою позицию тем, что в тексте рассказа в слове «гнездились» актуализировано значение «теснились», рисунок же вызывает ассоциацию «семейное гнездо», наполненную совсем другим смыслом: «семейный уют», «тепло», что противоречит авторскому замыслу. К тому же в рисунке не находит место другое пространство - мир кино со своей системой персонажей, где совершенно неуместно использовать образы птиц.

Учитель. Система персонажей, способ выражения идейного и художественного замысла автора, выявляет взгляд писателя на созданный им художественный мир, в конечном счете - на окружающую действительность.

Что помогает понять в образе главной героини система персонажей рассказа?

Движение сюжета связано с изменением пространства вокруг главной героини. Сначала ее окружает бытовой мир семьи, она начинает им тяготиться и постепенно «перемещается» в мир иллюзорный, виртуальный.

Разве смысл жизни не в служении людям? Почему дом, где «густой домашний запах, детские голосишки в кухне», перестал быть смыслом ее жизни? Кем она была в нем?

«Ее использовали»... жертва...

Третья учебная ситуация Превращение героини

Учитель. Согласитесь ли вы со мной в том, что смыслообразующую роль в рассказе играет категория времени (вопрос адресован прежде всего 3-й группе)?

Ученик 3-й группы представляет таблицу:

Прошлое Настоящее Будущее

Представлено «следами» мужчины в доме: носовой платок, егерское белье, клетчатые рубашки. Муж - профессор, «ушелец». В молодости жила с мужем и ребенком в заповеднике Тьмутаракань, оставив карьеру певицы ради семьи В зеркало лучше не смотреться... Колотилась у чужих дверей, просилась внутрь... Работает страховым агентом «...на буквально последнем шагу жизни, на отлете...» Значит, его уже почти что и нет. Последняя фраза замыкает круг времени, определенный для жизни бабы Оли. Это своеобразная сюжетная кольцовка, если связать ее с первой фразой текста: «Ее уже все называли кто „бабуля“, кто „мамаша“...»

Мы обратили внимание на первую и последнюю фразы - своеобразная кольцовка: время завершает круг. Время беспощадно к человеку, и эту жестокую правду Петрушевская не собирается прятать от читателя.

Как выглядит героиня сейчас?

«Облезлая», «в обдерганном пальто», «кроткий выпученный взгляд из-под очков, перья на головке, тучный стан, широкая нога»...

Почему - жалкая? Почему ее дочь «ни в грош не ставит»?

Потому что жертва, потому что унижена (брошенная профессорская жена).

Что принесено в жертву?

Неповторимая ее собственная личность: уникальный дар, возможная карьера...

Для чего такой портрет героини? Почему такое имя? Почему работает страховым агентом? От чего надо страховать жизнь?

Автор противопоставляет внутренний мир героини внешнему. Использован прием антитезы. Сравним с «портретом» ее души: добрая, преданная, вызывающая доверие и дружелюбие у посторонних, «честная и чистая, как горный хрусталь». Наивность героини иронически подчеркнута автором - несовременна! Как правило, с возрастом человек утрачивает иллюзии юности, поступается идеалами во имя жизненных удобств, комфорта. Процесс, увы, закономерный для большинства. С бабой Олей - вот что странно - этого не произошло...

История ее жизни раскручивается постепенно, вводя в изумление читателя: блестящая певица с консерваторским образованием, жена профессора и - баба Оля.

В художественном мире писателя нет незначащих деталей. Сочетание режет слух: грубоватое «баба» словно вступает в конфликт на фонетическом уровне с нежным именем «Оля». Это не случайная деталь (в тексте не бывает случайных деталей). «Баба» - это взгляд со стороны, такой видят ее другие. А она не отчаялась, не пришло к ней смирение перед возрастом, какое наступает в старости: «Сама она себя старухой не чувствовала, у нее еще многое было впереди». Начинает писать возвышенные стихи, ее настигает страсть, счастливо засыпает, потому что в снах является любимый. Из страхового агента она превращается в жреца. Страховать чьи-то жизни - это обслуживать их (жизни людей) материально, подстраховывать на случай несчастий. Ее миссия отныне заключается в другом: она несет в мир духовное знание.

О чем фильм, на который стремятся попасть женщины? О чем романсы, которые напевает баба Оля?

О любви. Потеря возлюбленного делает бессмысленной дальнейшую жизнь героини, сыгранной актрисой Вивьен Ли.

Чем обездолены женщины, толпящиеся у кассы кинотеатра?

По тексту: «...бабулька тоже прилетела в этот кинотеатр с утра пораньше и теперь, обездоленная, спрашивала, где висит киноафиша, явно чтобы пробраться в другую киношку...».

Откуда эта неуемная, девчоночья страсть к иностранному актеру?

Обделены любовью. И мужчины, мужа, и детей. Прежде всего любовью мужчины. В фильме - надежный и преданный, в жизни - «ушелец», бросивший семью. Увлечение фильмом родилось из желания прервать череду серых будней, привычных обязанностей, заполнить пустоту в сердце, отдать нерастраченную любовь. Экран дарит утешительную сказку, но, может, это и не сказка, а идеальная жизнь, к которой стремится всякая человеческая душа? Кинотеатр, в котором идет фильм, называется «Экран жизни». Автор иронией предостерегает нас от сентиментализма.

Четвертая учебная ситуация Преображение как восхождение

Какие композиционные части можно условно обозначить в рассказе? (Попробуйте связать свои наблюдения с авторским замыслом.)

В экспозиции рассказывается о прошлом героини: «...ее уже все называли... „бабуля“... жила без мужа давным-давно... бросил... так и поникли... с дочерью».

Экспозиция задает тему неумолимо настигающего героиню времени: «...ее уже все называли кто „бабуля“, кто „мамаша“...» Завершается «экскурсия в прошлое» безжалостным взглядом словно бы постороннего наблюдателя: «облезлая была баба Оля». Как итог неудавшейся жизни.

1-я часть - рассказ о настоящем, которое сосредоточено в хлопотах о чужих делах, суетливой работе страхового агента. Отчужденность дочери, собственная бесприютность - реалии существования героини.

2-я часть начинается с события: поход бабы Оли в кино, на «иностранную картину». Событие обозначено словом «вдруг». Вдруг, потому что она впервые сделала что-то для себя. Вдруг, потому что увидела на экране лицо актера Роберта Тейлора, «полное нежности и заботы», увидела жизнь, «которую... не прожила». Она вдруг поняла: то, что наполняло ее жизнь до сих пор, - «дребедень», «накипь», «пена».

«И наконец баба Оля окончательно определилась в жизни» - это начало 3-й части. В ее жизнь возвращается забытое чувство радости, ощущение счастья. Баба Оля ведет себя как шестнадцатилетняя девчонка, страсть к киногерою захватила ее. И объятия, и преданный мужчина рядом... но - в сновидениях. Произошла подмена: мир реальный оказался вытесненным миром иллюзорным, миром фантазии и мечты. Хотя однажды они, действительность и фантазия, встретятся: «небритый, запущенный» молодой человек, своим неожиданным появлением испугавший бабу Олю у Заставы Ильича, напомнит ей «усиками» того, кто бродил в поисках возлюбленной по мосту Ватерлоо.

Хотелось бы выделить концовку, потому что в последнем абзаце меняется «точка обзора», меняется тон повествования, текст наполняется другой лексикой. Кажется, здесь приоткрывает свое лицо автор. Судьба бабы Оли видится уже словно из вечности, печально звучат слова о том, что круг этой жизни почти завершен. Рассказ о несложившейся женской судьбе наполняется философским смыслом, звучит «проклятый последний вопрос „зачем?“». Что может служить оправданием болезней и смерти? Ответ подсказан, хотя и не звучит прямо: любовь. Она защита от бед, она как бы подстраховывает жизнь.

Если в начале последней фразы еще встречается просторечие «таскаться», то потом писательница выстраивает другой словесный ряд: «любимая», «целый мир», «призрак», «душа», «на отлете». От быта к бытию - вот логика, как нам видится, построения рассказа. Вертикаль означает возможность восхождения для героини.

Наши наблюдения должны быть обоснованы, надо попытаться проникнуть в глубину подтекста, свойственную жанру рассказа. Предпримем лексический анализ.

Читая рассказ, вы обратили внимание на то, что некоторые слова выделены курсивом: «та, его жена», «надеясь забыть то, главное», «муки его. И, попутно, муки ее», «ландо», «он».

Что объединяет эти слова?

«То, главное» - это мир счастья и любви, которого лишилась героиня, оставшись без мужа. «Та женщина» звучит не столько пренебрежительно, как может показаться, сколько горько, потому что «та» счастлива с бывшим мужем бабы Оли. В том доме даже мальчик родился, здесь же мир без мужчин (пол внуков не обозначен - «дети»).

Обратите внимание на то, что портрет героини на протяжении рассказа дополняется подробностями.

Какие новые краски вносит писательница в портрет бабы Оли, впавшей в грех искушения иллюзией?

Писательнице важно передать изменение, превращение, и поэтому она прибегает не к эпитетам, а к глаголам. Сравним описания жизни бабы Оли прежде и теперь, обратив особое внимание на слова этой части речи. Раньше она «вечно о ком-то хлопотала, таскалась с сумками», «шастала по больницам», «много топала и шлепала по лужам», «колотилась у чужих дверей, просилась внутрь». Преображение происходит в душе, поэтому заметить его можно в глазах: «Глаза ее... сияли». В портрете, нарисованном в начале рассказа, подчеркнута кротость («кроткий выпученный взгляд из-под очков»), обусловленная привычкой вечно жертвовать собой; теперь же сияние в глазах вызвано новой потребностью, новым отношением к жизни: «ей было необходимо теперь нести людям счастье», «и она испытывала к редким новобранцам (новобранкам) нежность матери... и строгость матери». Жизнь обрела смысл: оказались востребованы и ее материнские чувства. Экспрессивно «сниженные» оценочные слова (в них и грубоватость, и сочувствие, и понимание общих для многих проблем) уступили место словам высокого стиля - своеобразное движение от демократичности (такая, как все) к избранности (слово подсказано самой писательницей, однокоренное к «новобранкам»).

Стоит обратить внимание на реплику героини: «...это никого не касается, это, наконец, только мое дело». В ней пробуждается личность, новое отношение к жизни, наверное, это здоровый эгоизм, которого она напрочь была лишена в своей прежней жизни. Совсем не юная женщина выстраивает этот новый мир, мечтает, как шестнадцатилетняя девчонка, «счастливо засыпая».

Еще можно заметить, как изменился темп жизни героини (тоже «работают» глаголы): если раньше, до осознания себя по-другому, она после трудового дня «еле перебирая ногами... поползла домой», то теперь «мчалась... застала... завязала знакомства... дело продвигалось... опрометью кинулась...». Обновление проявилось и в бодром по-молодому ритме жизни.

Предмет изображения в рассказе, как мы уже сказали, - жизнь «маленького человека».

Следующие вопросы опираются на предварительно выполненное задание.

Как часто встречаются само слово «жизнь» и близкие ему по значению слова в рассказе? В каком контексте встречаются слово «жизнь» и его синонимы? Существенны ли такие наблюдения при анализе текста?

В условно обозначенной нами первой части слово «жизнь» встретилось всего два раза: обсуждение жизни, семейной жизни и дважды однокоренной глагол в прошедшем времени «жила». А вот во второй части - восемь раз, плюс синоним «судьба» и причастие с тем же значением корня - «обездоленная». В третьей части единственный раз употребляет это слово писательница - «иная жизнь». Этому наблюдению есть объяснение: сначала героиня и не задумывается о жизни, потому что ее забота - выжить (физически, найдя средства к существованию) после ухода мужа. С появлением фильма начинается процесс осмысления жизни и самоопределения, сначала с воспоминания, сравнения мира идеального и реального (девической мечты, киноромана и сегодняшнего существования), потом понимания того, что устройство быта - это еще не вся жизнь, по крайней мере, она этим не исчерпывается. А потом баба Оля определилась, всеми помыслами устремившись в фантазию. В заповедном месте ее души царит счастье, есть место даже стихам, потому что их рождает любовь, писательница находит слово сильное - страсть. Чтобы убедить читателя в уникальности частной жизни и в праве любого человека на нее, Петрушевская использует прием контраста: счастливые заплаканные лица и кальсоны, оставшиеся на память от мужа, - в одной фразе! Нет сомнения в преимуществе одного перед другим.

Различное осмысление слова связано не только с развитием сюжета, но и с образами персонажей. В кругу подруг дочери... шло широкое обсуждение жизни с привлечением примеров из личной практики. Об ироническом звучании этой фразы мы уже говорили. Обсуждать - судить, выносить приговор. Для чего? Возможно, в утешение себе, неудачнице.

Практика и жизнь - в соседстве этих слов мы сначала улавливаем иронию, но потом приходит и другое понимание: человеку дано за свой недолгий век попытаться постичь смысл жизни либо практически, то есть жить, не задумываясь, просто потому, что обречен жить, либо духовно, пытаясь постичь какие-то высшие законы, по которым организовано человеческое сообщество и которые наполняют жизнь смыслом.

Муж дочери... привычно вел побочное существование. Думается, что автор подчеркивает безответственность мужчины перед семьей. Он не дорожит домом: «алиментщик», «без жилья» (то есть бесприютный, бездомный). И муж бабы Оли уходил также: «...плюнул, бросил все», в том числе и «книги по кино». Возможно, с ними связана тема диссертации, ради которой карьерой певицы пожертвовала баба Оля? Изучать теорию кино или пытаться вывести закономерности жизненных неудач - занятие бесплодное, оно не наполнило высшим смыслом ни жизнь «ушельца», ни жизнь его дочери. Кстати, он - профессор, она - учительница. Интересная и опять же не случайная закономерность: пытаются учить других, вовсе не являя собой пример нравственного совершенства. Баба Оля жила без мужа, на экране увидела ту жизнь, которую почему-то не прожила.

И только экранная жизнь, то есть ненастоящая, придуманная, «была полна любви».

Какую фразу можно назвать ключевой для понимания идеи рассказа?

«Героиня умирала, как мы все умрем, в бедности и болезнях, но по дороге был вальс при свечах».

Учитель читает эту удивительную, поэтичную фразу под мелодию вальса, звучавшего в фильме «Мост Ватерлоо».

Учитель. Да, это ключевая фраза рассказа. В ней нет места иронии, она звучит серьезно, поэтично и трагично одновременно.

Не суетное существование, а вальс при свечах - красота и любовь, которые оправдают неизбежное страдание. Так на лексическом уровне мы замечаем то же вершинное построение (от «низкой» лексики к «высокой»), что и в композиции рассказа.

Какое же преображение героини произошло? Почему именно с ней это случилось?

- Она научилась любить себя, обрела чувство собственного достоинства...

- Мир мечты стал для нее главнее всех прочих дел, в нем она была защищена от невзгод любовью красивого и сильного мужчины...

- В мире фантазии она была Героиней - женщиной, личностью...

- Преображение произошло именно с ней, а не с дочерью, судьба которой близка ее собственной (прием параллелизма здесь не случаен - выходы разные), потому что баба Оля умеет понимать людей, она добра к ним.

- Героиня - человек из толпы и в то же время уникальна. Ее бескорыстие, наверное, и раньше казалось чудачеством окружающим, ведь автор подчеркнула, что к родственникам, по больницам и на могилки она ездила одна. Среди поклонниц Роберта Тейлора жрецом становится именно она. К тому же у нее консерваторское образование, она еще в юности была приобщена к искусству, поэтому в минуты душевного подъема поет романсы, пишет стихи.

Учитель. Обобщая наблюдения, касающиеся характера героини, мы пришли к выводу, что она человек, ощутивший ценность собственной личности; она стремится пересоздать действительность в своем воображении; смотрит на жизнь «сквозь призму сердца». Увлечение фильмом - это интерес к яркому, экзотическому (вот уж точно - «для данной местности не свойственный», как трактует значение слова толковый словарь 31) миру, где влюбленные разъезжают в ландо, где мужчина предан женщине. Недостижимый идеал!

Пятая учебная ситуация Особенности создания художественной реальности

Какому творческому методу свойственны особенности создания художественной реальности, перечисленные выше?

Свойственны романтическому типу творчества 32.

Учитель. Попробуем определить творчество Л. С. Петрушевской в рамках известных нам литературных направлений реализма и романтизма.

Какие аргументы в пользу того или другого художественного метода вы найдете еще?

Одиночество героя - романтическая черта.

Писательницу интересует скорее не социальная обусловленность, детерминированность характера, а, наоборот, способность души к полету вопреки всему.

Конец рассказа очень важен в понимании авторской концепции мира и человека в нем. Печальный молодой человек, встретившийся бабе Оле у Заставы Ильича, - странный персонаж в рассказе. Если предложить реалистическую мотивировку, то его появление на ночной улице и нелепый вопрос можно истолковать довольно просто (как это и пытается поначалу объяснить себе женщина): бродяга, возможно, душевнобольной. Но, может быть, в этой точке пространства пересеклись два мира - реальный и фантазийный? В чьем сознании соединились две точки пространства - Застава Ильича и мост Ватерлоо? Горько звучащие последние слова рассказа принадлежат, кажется, не сознанию героини. Это чистый голос автора, и тогда «тоскующий, небритый, но с усиками», действительно, призрак - явление не этого мира, а потустороннего, того, где уже ждут бабу Олю, ведь жизнь ее на отлете. На трагической ноте обрывает автор повествование. Мир, созданный бабой Олей, очень непрочный, с ее уходом он перестанет существовать - такова неумолимая правда человеческого бытия.

Можно предположить, что молодой человек - персонаж-цитата. Почему задает вопрос о размере ноги? Не сюжет ли «Золушки» хочет напомнить нам писательница? Все нелепо: и размер ноги 39, вовсе не маленький, и на ноге не туфелька, а ортопедический ботинок, и смешное - поглядеть со стороны - поведение немолодой женщины, распевающей ночью романс. И в то же время наивная вера в добро, ожидание счастья, бескорыстное трудолюбие, появление крестной, вестницы другого мира, - можно найти параллели в сюжете сказки и рассказа. Вот только встреча с принцем уже не случится: Золушка состарилась и кое-что, не самое лучшее, об этом мире знает. Поэтому-то испуганно ринулась прочь.

Для чего точное указание времени действия - 1954 год - в самом конце рассказа?

Трудно объяснить, можно только высказать предположения. Если бы не портретная деталь (баба Оля одета по «моде» послевоенных лет: меховая кубанка на резиночке, пальто из синего габардина с чернобуркой) и не указание на точную дату, читатель не догадался бы, что действие происходит полвека назад, настолько все типично и для нашего времени. Проблема бегства от действительности, вероятно, появилась одновременно с появлением искусства, а для XX века с изобретением кино - самого массового вида искусства - она особенно актуальна. Но читатель знает и другое: героиня живет в Советском Союзе. В 1954 году ей мог встретиться у Заставы Ильича один из тех неприкаянных, кто за долгие годы совсем не романтических странствий потерял все, лишился всяческих иллюзий.

И одиночество женщин было связано прежде всего не с недостатком мужских качеств в характере мужчин, а с недостатком самих мужчин, погибших на войне, в лагерях. Однако, рассказывая судьбу бабы Оли, писательница ни словом не обмолвилась о грозных событиях, которые переживала страна, которые не могли миновать и профессорскую жену. Так типична героиня или исключительна? Прожить в заповеднике, не услышав орудийных залпов, - возможно ли это? Жизнь души вне времени и пространства? Но при этом подробнейшее описание каких-то бытовых деталей. Как будто мы рассматриваем старую фотографию, зафиксировавшую миг жизни людей того поколения, вместе со свидетелем событий, который, не торопясь, рассказывает о происшедшем.

Учитель. Подтекст рассказа включает множество смыслов, о которых каждый из вас может поразмышлять в своей рецензии.

Обдумывая рецензию, нельзя не обратить внимание на язык рассказа. Не будем делать открытий, а послушаем, что по этому поводу говорят критики 33.

Лебедушкина О. Книга царств и возможностей // Дружба народов. - 1998.- № 4.

Стереотип наивного восприятия - куски «сырой» речи, подслушанной где-то и записанной от руки или на пленку... возникает как бы речевая естественность. Если же говорить только о поэтике, то ничего шокирующе-нового в ней нет: то же сказовое, речевое, «примитивное» слово Зощенко, обэриутов, лианозовцев, тот же гоголевский синтаксис, уходящий за границы возможностей прозы...

Вирен Г. Такая любовь // Октябрь. - 1989. - № 2.

Эта проза лишь кажется магнитофонной записью уличного трепа, на самом деле такого впечатления автор добивается немалым мастерством. На скрещении современного упрощенного и даже опошленного языка и богатых литературных традиций выросла самобытная проза Петрушевской.

Кудимова М. Живое - это мертвое // «Книжное обозрение», «Ex libris НГ». - 1997. - 4 декабря.

Язык Зощенко, его интонацию воспроизводит... как пародист-имитатор.

Лебедушкина О. Хвост ящерицы. Две попытки прочтения Людмилы Петрушевской.

Писатели, тяготеющие к очеловеченному языку - к речи, к сказовым формам, рано или поздно начинают вызывать подозрение даже у наиболее искушенного читателя, умеющего безошибочно включаться в предложенную художественную игру. Чем большей речевой естественности достигает писатель, тем сильнее ощущение подвоха: как будто автор намеренно морочит публику, не прилагая никаких положенных усилий к обработке материала, без которой, как известно, нет «искусства», а просто подсовывает куски «сырой» речи, подслушанной где-то и записанной от руки или на пленку, то есть «записные книжки мастера».

Учитель. Творчество Л. Петрушевской многообразно, многолико, она «морочит голову» не только читателям, но и критикам, заставляя их спорить друг с другом в попытках «приписать» ее к тому или иному направлению или течению. Далеко не все из них согласны отнести творчество Л. Петрушевской к постмодернизму. Послушаем мнения литературных критиков, чтобы согласиться или не согласиться с ними.

Две группы представят домашнее задание: положительные отклики в прессе на творчество писательницы и отрицательные (монтаж). В рецензии спор с воображаемым оппонентом может стать хорошим началом или заключением.

Лебедушкина О.Книга царств и возможностей//Дружба народов.-1998.-№ 4.

Петрушевская - художник всего, «что сквозит и тайно светит», а потому смирение и скудость внешних форм ее не обманывают, некрасивость, неэстетичность человеческой жизни не пугает. Жизнь корява, как повседневная речь.

Торопов В. В чужом пиру похмелье // Звезда. - 1993. - № 4.

Самое жизнь она живописует с поистине непревзойденными безжалостностью и обнаженностью... Бытует мнение, что Петрушевская не только предельно драматизирует быт, но и драматизирует его чрезмерно.

Кудимова М. Живое - это мертвое // «Книжное обозрение», «Ех libris НГ». - 1997. - 4 декабря.

Петрушевская на сегодняшний день остается самым безыдейным русским писателем... Ее творчество глубоко коматозно. Кома исключает жизнедеятельность... Проза Петрушевской - абсолютно черное тело.

Щеглова Е. Во тьму - или в никуда? // Нева. - 1995. - № 8.

Не соглашаюсь с царящим у нее упоением распадом, в котором человек утомлен. Бессильный это путь, бесперспективный. И бессилием своим напоминающий лишний раз о том, что в основе бытия лежит все же не быт, а дух.

Пруссакова Ин. Погружение во тьму // Нева. - 1995. - № 8.

У Петрушевской хватит и духу, и сил, чтобы стучать в двери всех счастливых (= благополучных) людей по завету Чехова. Ее герой - омертвение сердец.

Васильева М. Так сложилось // Дружба народов. - 1998. - № 4.

Окончательно уйти в постмодернизм Петрушевской мешает, как ни странно, духовное строительство, от которого абсолютно свободен постмодернизм.

Учитель. Посмотрите на эпиграф, записанный на доске:

Ее проза пронизана.................. к людям.

Какое слово вставили бы критики, отрицательно оценившие ее творчество, чем восполнили бы пробел оценившие положительно?

- ...жестокостью, нелюбовью к людям.

- ...состраданием к людям.

В чем убедил вас рассказ? Имеет ли к вам отношение затронутая проблема?

Во втором мнении. Убогая, беспросветная, какая-то жалкая жизнь героини вызывает не насмешку и не осуждение (что она может поделать?), а сочувствие. Но и протест: человек не должен так проживать свою единственную и неповторимую жизнь! Проблема одиночества и поиски «лекарства» от него (а тем более одиночества на склоне лет) может коснуться любого.

Учитель. Вы состоялись как читатели современной прозы, теперь вам предстоит попробовать себя в качестве рецензентов. Возможно, выбор этого рассказа можно оспорить: он нетипичный даже в череде рассказов цикла «Мост Ватерлоо», «слишком светлый». Но, я думаю, мы шли в верном направлении в понимании писательского кредо нашей современницы писательницы Л. С. Петрушевской; не случайно же на обложку сборника она вынесла этот заголовок.

Домашнее задание: напишите рецензию на рассказ Л. С. Петрушевской «Мост Ватерлоо» (на выполнение задания отводится неделя).

Рецензия

1. Представление произведения: автор, название, место и время создания и публикации.

2. Общая характеристика, краткий пересказ сюжета с выделением его элементов: завязки - развития действия - кульминации - развязки.

3. Анализ содержания и формы.

Содержание:

а) тема, проблема и основная идея;

б) система образов, в том числе образа автора, рассказчика; мастерство в изображении характера;

в) роль названия и эпиграфа;

г) особенности жанра.

Форма:

а) роль пейзажей, портретов, вставных эпизодов;

б) особенности языка и стиля.

4. Определение места произведения в творчестве автора и в литературном процессе в целом.

5. Общая оценка произведения, личные впечатления от прочитанного. Привлечение внимания читателя к рецензируемому произведению.

6. Актуальность тематики во время создания произведения и в наши дни (пожелания автору, если он продолжает работать).

Заключение

Таким образом, обобщая всё вышесказанное можно сказать, что творчество Л. Петрушевской несмотря на кажущуюся простоту очень многогранно. Малочисленные исследования, представленные в виде журнальных и газетных статей, рецензий, которые до этого рассматривали её творчество, не дают полной оценки творчеству Л. Петрушевской. Кто-то относит её к «другой прозе», некоторые к постмодернистской литературе. Возникнув в конце 60-х начале 70-х годов, творчество Л. Петрушевской не сразу нашло своего читателя, во многом благодаря резолюции А. Твардовского.

Книги в основном составляют так называемую «женскую прозу», «социальную прозу», но от массовой её отличает прежде всего необычность повествования, когда на коротком пространстве изображаются судьбы людей, их характеры пусть не в глубоком раскрытии, но подмечается одна какая-то деталь. Для раскрытия авторского замысла писательница использует различные приёмы. Выявить это помогает образ рассказчицы, язык произведения. Неслучайно именно её книги используют сейчас многие лингвисты и обычные школьные учителя в плане изучения лексики.(«Пуськи Бятые»). Но практически во всех произведениях прослеживается тема «маленького человека», так активно используемая в творчестве писателей-классиков. Пусть эта тема претерпевает изменения в ходе переоценки системы ценностей самой Л. Петрушевской. Но она ведь есть, что и ставит писательницу в одну ногу с маститыми писателями. Творчество Л. Петрушевской сложно для восприятия, поэтому её произведения надо изучать на более позднем этапе становления личности ученика. В частности для подготовки к ЕГЭ, написание части «С», которая содержит вопросы по поиску примеров из жизни или из прочитанных художественных произведений. Рассказы Петрушевской яркий этому пример, как бытоописательные произведения, рассказывающие о жизни простых людей, попадающих в различные ситуации, нередкие в нашей судьбе.

Эта литература претерпела и падение СССР, и зарождение нового демократического строя в истории нашей страны, но творчество Л. Петрушевской актуально и сейчас. Её произведения ставятся на сцене, печатаются в новых литературных журналах, в сборниках для детей. Я считаю, что изучать её произведения необходимо, но изучать обзорно, в контексте эпохи, затрагивая отдельные произведения, как и предлагает автор учебника для 11 класса В.Г. Маранцман.

Список литературы

Бавин С. Обыкновенные истории: Л. Петрушевская. Библиографический очерк. – М., 1995. – 37 с.

Богданова О.В. Постмодернизм в контексте современной русской литературы (60–90-е годы ХХ века – начало XXI века). СПб., 2004.

Желобцова С.Ф. Проза Людмилы Петрушевской / Якут. гос. унт им. М.К. Аммосова. – Якутск, 1996. – 24 с.

Лейдерман Н., Липовецкий М. Современная русская литература. В 3-х книгах. Кн.3: В конце века /1986–1990-е годы/. М., 2001.

Нефагина Г.Л. Русская проза конца ХХ века: Учебное пособие. М.: Флинта: наука, 2003.

Интернет –ресурсы: сайт Librari . ru . adyta . ru

Петрушевская Людмила

Людмила Стефановна Петрушевская

Один маляр всю свою жизнь честно красил стены, крыши и заборы и стал очень знаменитым и богатым мастером. Он перестал разговаривать с простыми людьми, ни с кем не здоровался, но зато каждое утро ходил со своими красками и кистями во двор к богачу, хозяину города.

Правда, люди рассказывали, что раньше этот маляр был добрым человеком и даже однажды спас паука, который тонул в ведре с краской. Но с тех пор прошло много времени, и маляр сильно изменился, стал суровым, все время молчал и разговаривал только со своей дочерью.

И единственное, за что его люди уважали, - это за то, что он был действительно хороший маляр. Он красил дома в красные, синие и зеленые цвета, а заборы делал в клеточку и в горошек. Крыши у него получались золотые, и весь город из-за этого сверкал и переливался на солнце.

Но все-таки маляра не любили за то, что он каждое утро ходил к толстому богачу. Зачем он ходит - никто не знал, выдумывали всякие причины, а один человек даже сказал, что видел через забор, как маляр красит богача розовой краской. И самый старый старик в городе ответил на это, что, конечно, всякий может рассказывать все, что ему в голову взбредет, но никто еще никогда не слыхивал, чтобы человека красили краской - ведь всякому известно, что, если человека выкрасить, он задохнется и умрет.

Так что никто не знал правды, а мы с вами узнаем. Однажды, когда маляр уже собирался уходить из дворца богача, богач сказал ему:

Постой. Я знаю, ты великий мастер. В нашем ветхом, старом городишке ты навел такую красоту, что все думают, будто это новый прекрасный город. Все стали очень довольны своей жизнью и радуются, что живут в таких красивых домах, хотя дома развалятся при первом же урагане.

Маляр сказал:

Мое дело красить. Чье-то дело строить дома, чье-то дело разрушать дома, а мое дело - красить. Я честно работаю на своем месте. Если все будут честно работать каждый на своем месте, как это делаю я, то на свете не останется ничего плохого. Но я ведь не буду всех учить: ты работаешь плохо, а ты вообще не работаешь. Это не мое дело. Это дело кого-то другого. Мое дело красить, и я это дело люблю, а на все остальное я не обращаю внимания.

Тебе все равно, что красить? - спросил богач.

Все равно, - ответил маляр, - хоть вас, хоть луну, хоть дубовый шкаф. Я любую вещь раскрашу так, что она засияет.

Послушай, - сказал богач. - Этот город принадлежит мне. Я его купил уже давно.

Мне все равно, - ответил маляр. - Ты его купил, а я в нем живу и его раскрашиваю. Покупать города - это не мое дело.

Да, - сказал богач, - этот город мой. Ты его хорошо раскрасил, в нем приятно жить. Но я ведь знаю, какой ветхий этот городишко. Он скоро развалится. Так что перед тем как этот город развалится, я хочу его продать. Его будет очень легко продать, он ведь красивый. Однако я тебя попрошу сделать одну работу.

Работать я люблю, - сказал мастер.

Видишь ли, - продолжал богач, - я хочу продать город одному людоеду. Этот людоед очень любит золотые яблочки. Он просто жить не может без золотых яблочек.

А я тут при чем? - спросил маляр. - Выращивать яблоки - не мое дело.

Я хочу попросить тебя, - сказал богач, - чтобы ты раскрасил все листья на всех деревьях в городе золотой краской. Это очень трудная работа. Но тогда я скажу людоеду, что у меня в городе на всех деревьях растут золотые яблоки. Раз листья золотые - то и яблоки будут золотые. И он поверит.

Маляр сказал:

Но ведь это - очень сложная работа - раскрашивать каждый листик золотой краской.

Я знаю, что это трудная работа, - ответил богач, - и что эту работу в целом мире можешь сделать только ты. Но я ведь тебе облегчу работу - у меня есть цистерна с золотой краской. Ты будешь просто стоять под деревом и, как дворник, поливать листья из шланга золотой краской.

Как дворник? - переспросил маляр. - Эта работа мне не подходит. Такую работу может вам сделать любой человек, а я великий мастер.

Ну хорошо, хорошо, - сказал богач. - Не надо и шланга. Раскрашивай каждый листик отдельно. У тебя получится так прекрасно, так красиво, все будет просто сиять. И мы обманем людоеда!

Это не мое дело- обманывать людоеда, - сказал маляр. - Мое дело красить.

Наутро маляр приступил к работе. Он сидел на верхушке дерева и раскрашивал один листик за другим.

Глупая работа, - говорили жители друг другу, - листья задохнутся под слоем краски и засохнут.

Однако маляр их не слышал и продолжал терпеливо красить листья. Но когда он дошел до нижних веток, сверху один за другим начали падать раскрашенные листья.

Хозяин, - сказал маляр богачу, - листья-то падают. Моя работа пропадет.

Что ты, - закричал богач, - эти листья просто подумали, что наступила осень. Сейчас я пришлю рабочих, и они приклеют все листья обратно.

Так и пошла работа: маляр красил, листья падали, рабочие их ловили и приклеивали обратно.

И когда маляр закончил раскрашивать первое дерево, а рабочие закончили приклеивать листья, богач закричал:

Очень красиво! Совсем как настоящая золотая яблоня! Ты просто самый лучший маляр в мире!

В это время подул ветер, и листья заскрежетали, как жестяные.

Вот! Слышишь? - воскликнул богач. - Они звенят, как настоящее золото!

И маляр ему ответил:

Если работаю я, то можно быть спокойным: дело будет сделано как надо.

На следующий день, когда маляр подошел к следующему дереву, богач его остановил и сказал:

Пока хватит одного золотого дерева. Я выяснил, что гораздо больше золотых яблочек людоед любит золотых людей. Понимаешь? Надо выбрать самую красивую девочку в городе - хотя бы твою дочь, чтобы она, раскрашенная золотой краской, встречала людоеда. Тогда-то он обязательно купит мой город!

Людей нельзя красить краской, - сказал маляр. - Люди это не заборы.

Как это нельзя? - закричал богач. - Что ты мне сказки рассказываешь? Разве ты не ходишь ко мне каждое утро, а?

То ведь ты, - сказал маляр, опустив голову.

Ах, вот как ты заговорил? - спросил богач. - Сейчас я позову своих слуг, и они сами раскрасят твою дочь в золотой цвет. И они не будут раскрашивать ее мягкой кистью, а просто обольют из шланга золотой краской. Это будет грубая работа, но мне теперь уже все равно. Надо торопиться.

Тогда маляр сказал:

Ладно. Я раскрашу мою дочь. Я раскрашу мою дочь - но не мягкой кисточкой, а прямо из шланга. Это я сделаю завтра. Только предупреди всех жителей города, пусть они не выходят завтра из домов, и ты не выходи - а то я могу случайно облить кого-нибудь золотой краской. А людоед ведь любит золотых людей.

Договорились! - сказал богач и ушел к себе во дворец.