Теория и практика «пролеткульта» и «кузницы». Идейно-эстетическое своеобразие пролетарской поэзии

Практицизм и утилитаризм искусства получил мощное философское обоснование в теориях Пролеткульта. Эта была самая масштабная и значимая для литературно-критического процесса начала 1920-х годов организация. Пролеткульт никак нельзя назвать группировкой - это именно массовая организация, имевшая разветвленную структуру низовых ячеек, насчитывавшая в своих рядах в лучшие периоды существования более 400 тысяч членов, обладавшая мощной издательской базой, имевшей политическое влияние и в СССР, и за рубежом. Во время Второго конгресса III Интернационала, проходившего в Москве летом 1920 года, было создано Международное бюро Пролеткульта, куда входили представители Англии, Франции, Германии, Швейцарии, Италии. Его председателем был избран А. В. Луначарский, а секретарем - П. И. Лебедев-Полянский. В обращении Бюро «Братьям пролетариям всех стран» так описывался размах деятельности Пролеткульта: «Пролеткульт издает 15 журналов в России; он издал до 10 миллионов экземпляров своей литературы, принадлежащей исключительно перу пролетарских писателей, и около 3 миллионов экземпляров музыкальных произведений разных наименований, являющихся продуктом творчества пролетарских композиторов» . Действительно, в распоряжении Пролеткульта было более полутора десятка собственных журналов, издававшихся в разных городах. Наиболее заметные среди них - московские «Горн» и «Твори» и петроградский «Грядущее». Важнейшие теоретические вопросы новой литературы и нового искусства ставились на страницах журнала «Пролетарская культура», именно здесь печатались наиболее заметные теоретики организации: А. Богданов, П. Лебедев-Полянский, В. Плетнев, П. Бессалько, П. Керженцев. С деятельностью Пролеткульта связано творчество поэтов А. Гастева, М. Герасимова, И. Садофьева и многих других. Именно в поэзии участники движения проявили себя наиболее полно.

Судьба Пролеткульта, так же, как и его идеологические и теоретические установки, во многом определены датой его рождения. Организация была создана в 1917 году меж двух революций - Февральской и Октябрьской. Рожденный в этот исторический промежуток, за неделю до Октябрьского переворота, Пролеткульт выдвинул совершенно естественный в тех исторических условиях лозунг: независимость от государства. Этот лозунг остался на знаменах Пролеткульта и после Октябрьской революции: декларация независимости от Временного правительства Керенского сменилась декларацией независимости от правительства Ленина. Именно это стало причиной последующих трений между Пролеткультом и партией, которая не могла мириться с существованием независимой от государства культурно-просветительской организации. Становившаяся все более и более резкой полемика завершилась разгромом. Письмо ЦК ВКП(б) «О Пролеткультах» (21 декабря 1920 года) не только раскритиковало теоретические положения организации, но и покончила с идеей независимости: Пролеткульт был влит в Наркомпрос (Народный комиссариат просвещения, т. е. министерство по современной терминологии) на правах отдела, где и просуществовал неслышно и незаметно до 1932 года, когда группировки были ликвидированы постановлением ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций».

С самого возникновения Пролеткульт ставил перед собой две цели, которые подчас противоречили друг другу. С одной стороны, это была попытка (и вполне плодотворная) привлечения к культуре широких масс, распространение элементарной грамотности, приобщение своих членов через многочисленные студии к азам художественной литературы и искусства. Эта была хорошая цель, весьма благородная и гуманная, отвечавшая потребности людей, отторгнутых ранее от культуры судьбой и социальными условиями, приобщиться к образованию, научиться читать и воспринимать прочитанное, ощутить себя в великом культурно-историческом контексте. С другой стороны, руководители Пролеткульта вовсе не в этом видели конечную цель своей деятельности. Напротив, они ставили задачу создания принципиально новой, ни на что не похожей пролетарской культуры, которая будет твориться пролетариатом для пролетариата же. Она будет новой и по форме, и по содержанию. Эта цель вытекала из самой сущности философии, созданной основоположником Пролеткульта А. А. Богдановым, который полагал, что культура предшествующих классов непригодна для пролетариата, так как содержит чуждый ему классовый опыт. Мало того, она нуждается в критическом переосмыслении, ибо иначе может быть опасна для классового сознания пролетариата: «...при невырабо- танности своего мироотношения, своих способов мышления, своей всеобъемлющей точки зрения, не пролетарий овладевает культурой прошлого, как своим наследством, а она овладевает им, как человеческим материалом для своих задач» . Создание своей, пролетарской культуры, основанной на пафосе коллективизма, и мыслилось как основная цель и смысл существования организации.

Такая позиция находила отклик в общественном сознании революционной эпохи. Суть в том, что многие современники были склонны осмысливать революцию и последовавшие исторические катаклизмы не как социальные преобразования, направленные на улучшение жизни победившего пролетариата и вместе с ним подавляющего большинства народа (такова была идеология оправдания революционного насилия и красного террора). Революция мыслилась как смена эсхатологического масштаба, как мировая метаморфоза, разворачивающаяся не только на земле, но и в космосе. Переустройству подлежит все - даже физические контуры мира. В таких представлениях пролетариат наделялся некоей новой мистической ролью - мессии, преобразователя мира в космическом масштабе. Социальная революция мыслилась лишь как первая ступень, открывающая путь пролетариату к коренному пересозданию насущного бытия, включая его физические константы. Именно поэтому столь значительное место в поэзии и изобразительном искусстве Пролеткульта занимают космические мистерии и утопии, связанные с мыслью о преображении планет Солнечной системы и освоении галактических пространств. Представления о пролетариате как о новом мессии характеризовали иллюзорно-утопическое сознание творцов революции в начале 1920-х годов.

Такое мироощущение нашло воплощение в философии А. Богданова, одного из основателей и главного теоретика Пролеткульта. Александр Александрович Богданов - человек удивительной и богатой судьбы. Он врач, философ, экономист. Революционный стаж Богданова начинается в 1894 году, когда он, студент второго курса Московского университета, был арестован и выслан в Тулу за участие в работе студенческого землячества. В этом же году он вступает в РСДРП. Первые годы XX века знаменуются для Богданова знакомством с А. В. Луначарским и В. И. Лениным. В Женеве в эмиграции он с 1904 года становится соратником последнего в борьбе с меньшевиками - «новоискровцами», участвует в подготовке III съезда РСДРП, избирается в большевистский ЦК. Уже позже его отношения с Лениным обострятся, а в 1909 году перейдут в открытый философский и политический спор. Именно тогда Ленин в своей знаменитой книге «Материализм и эмпириокритицизм», которая стала ответом на книгу Богданова «Эмпириомонизм: Статьи по философии. 1904-1906», обрушился на Богданова с резкой критикой и назвал его философию реакционной, увидев в ней субъективный идеализм. Богданов был выведен из состава ЦК и исключен из большевистской фракции РСДРП. В составленном им юбилейном сборнике «Десятилетие отлучения от марксизма (1904-1914)» он вспоминал 1909 год как важный этап своего «отлучения». Октябрьский переворот Богданов не принял, но остался до конца дней верен своему главному делу - утверждению пролетарской культуры. В 1920 году Богданова ждет новый удар: по инициативе Ленина разворачивается острая критика «богдановщины», а в 1923 году, уже после разгрома Пролеткульта, он подвергается аресту, который закрыл ему доступ в рабочую среду. Для Богданова, который всю жизнь посвятил рабочему классу, почти обожествляя его, это был жесточайший удар. После освобождения Богданов не вернулся к теоретической деятельности и практической работе в сфере пролетарской культуры, но сосредоточился на медицине. Он обращается к идее переливания крови, трактуя ее не только в медицинском, но и социально-утопическом аспекте, полагая взаимный обмен кровью средством создания единой коллективной целостности людей, в первую очередь пролетариата, и в 1926 году организует «Институт борьбы за жизнеспособность» (Институт переливания крови). Мужественный и честный человек, прекрасный ученый, мечтатель и утопист, он был близок к раскрытию загадки группы крови. В 1928 году, поставив на себе эксперимент, перелив чужую кровь, он погиб.

В основе деятельности Пролеткульта - так называемая «организационная теория» Богданова, которая выражена в главной его книге: «Тектология: Всеобщая организационная наука» (1913-1922). Философская суть «организационной теории» состоит в следующем: мир природы независимо от человеческого сознания не существует, т. е. он не существует так, как мы воспринимаем его. В сущности своей действительность хаотична, не упорядочена, непознаваема. Однако мы видим мир находящимся в некой системе, отнюдь не как хаос, напротив, имеем возможность наблюдать его гармонию и даже совершенство. Это происходит потому, что мир приведен в порядок сознанием людей. Как происходит этот процесс?

Отвечая на этот вопрос, Богданов вводит в свою философскую систему важнейшую для нее категорию - категорию опыта. Именно наш опыт, и в первую очередь «опыт социально-трудовой деятельности», «коллективная практика людей», помогает нашему сознанию упорядочить действительность. Иными словами, мы видим мир таким, каким диктует нам наш жизненный опыт - личный, социальный, культурный и т. д.

Где же тогда истина? Ведь у каждого свой опыт, следовательно, каждый из нас видит мир по-своему, упорядочивая его иначе, чем другой. Следовательно, объективной истины не существует и наши представления о мире весьма субъективны и не могут соответствовать действительности хаоса, в котором мы пребываем. Важнейшая философская категория истины у Богданова наполнялась релятивистским смыслом, становилась производной от опыта человека. Гносеологический принцип релятивности (относительности) познания абсолютизировался, что ставило под сомнение факт существования истины, независимой от познающего, от его опыта, взгляда на мир.

«Истина, - утверждал Богданов в книге “Эмпириомонизм”, - есть живая форма опыта. <...> Для меня марксизм заключает в себе отрицание безусловной объективности какой бы то ни было истины. Истина есть идеологическая форма - организующая форма человеческого опыта». Именно эта, совершенно релятивистская, посылка и дала возможность Ленину говорить о Богданове как о субъективном идеалисте, последователе Э. Маха в философии. «Если истина есть только идеологическая форма, - возражал он Богданову в книге “Материализм и эмпириокритицизм”, - то, значит, не может быть объективной истины», и приходил к выводу, что «отрицание объективной истины Богдановым есть агностицизм и субъективизм».

Разумеется, Богданов предвидел упрек в субъективизме и пытался отвести его, определяя критерий истины: общезначимость. Иными словами, в качестве критерия истины утверждается не частный опыт отдельного человека, а общезначимый, социально организованный, т. е. опыт коллектива, накопленный в результате социально-трудовой деятельности. Высшей формой такого опыта, приближающего нас к истине, оказывается классовый опыт, и в первую очередь социально-исторический опыт пролетариата. Его опыт несравним с опытом любого другого класса, поэтому и истину он обретает свою, а вовсе не заимствует ту, что была несомненна для предшествующих классов и групп. Однако ссылка не на личный опыт, а на коллективный, социальный, классовый, вовсе не убеждала Ленина, главного критика его философии: «Думать, что философский идеализм исчезает от замены сознания индивида сознанием человечества, или опыта одного лица опытом социально организованным, это все равно, что думать, будто исчезает капитализм от замены одного капиталиста акционерной кампанией».

Именно «организационная теория», стержень философии А. А. Богданова, легла в основу планов строительства пролетарской культуры. Прямым ее следствием оказалось то, что социально-классовый опыт пролетариата прямо противопоставлялся опыту всех других классов. Отсюда делался вывод о том, что искусство прошлого или настоящего, созданное в другом классовом лагере, непригодно для пролетариата, так как отражает совершенно иной и чуждый рабочим социальный классовый опыт. Оно бесполезно или даже прямо вредно для рабочего. На этом основании Богданов и Пролеткульт приходили к тотальному отказу от классического наследия.

Следующим шагом был лозунг обособления пролетарской культуры от любой другой, достижение ею полной самостоятельности. Его результатом стало стремление к полной самоизоляции и кастовость пролетарских художников. В результате Богданов и вслед за ним другие теоретики Пролеткульта утверждали, что пролетарская культура является специфическим и на всех уровнях обособленным явлением, порожденным совершенно обособленным характером производственного и социально-психологического бытия пролетариата. При этом речь шла не только о так называемой «буржуазной» литературе прошлого и настоящего, но и о культуре тех классов и социальных групп, которые мыслились как союзники пролетариата, будь то крестьянство или интеллигенция. Их искусство тоже отвергалось как выражающее иной социальный опыт. М. Герасимов, поэт и активный участник Пролеткульта, так образно обосновывал право пролетариата на классовую самоизоляцию: «Если мы хотим, чтобы наш горн пылал, мы будем бросать в его огонь уголь, нефть, а не крестьянскую солому и интеллигентские щепочки, от которых будет только чад, не более». И дело здесь не только в том, что уголь и нефть, продукты, добываемые пролетариатом и используемые в крупном машинном производстве, противопоставлены «крестьянской соломе» и «интеллигентским щепочкам». Дело в том, что это высказывание прекрасно демонстрирует ту классовую надменность, которая характеризовала Пролеткульт, когда слово «пролетарий», по словам современников, звучало так же чванливо, как еще несколько лет назад слово «дворянин», «офицер», «белая кость».

С точки зрения теоретиков организации, исключительность пролетариата, его взгляда на мир, его психологию определяет специфика крупного индустриального производства, которая и формирует этот класс иначе, чем все остальные. А. Гастев полагал, что «для нового индустриального пролетариата, для его психологии, его культуры прежде всего характерна сама индустрия. Корпуса, трубы, колонны, мосты, краны и вся сложная конструктивность новых построек и предприятий, катастрофичность и неумолимая динамика - вот что пронизывает обыденное сознание пролетариата. Вся жизнь современной индустрии пропитана движением, катастрофой, вделанной в то же время в рамки организованности и строгой закономерности. Катастрофа и динамика, скованные грандиозным ритмом, - вот основные, осеняющие моменты пролетарской психологии» . Они-то, по мысли Гастева, и обусловливают исключительность пролетариата, предопределяют его мессианскую роль преобразователя вселенной.

В исторической части своего труда А. Богданов выделял три типа культуры: авторитарную, расцвет которой пришелся на рабовладельческую культуру античности; индивидуалистическую, характерную для капиталистического способа производства; коллективно-трудовую, которая создается пролетариатом в условиях крупного индустриального производства. Но самой главной (и губительной для всей идеи Пролеткульта) в исторической концепции Богданова оказывалась мысль о том, что никакого взаимодействия и исторической преемственности между этими типами культуры не может быть: в корне различен классовый опыт людей, создававших произведения культуры в различные эпохи. Это вовсе не значит, по мнению Богданова, что пролетарский художник не может и не должен знать предшествующей культуры. Напротив, может и должен. Дело в другом: если он не хочет, чтобы предшествующая культура закабалила и поработила его, заставила смотреть на мир глазами ушедших в прошлое или реакционных классов, он должен отнестись к ней примерно так, как грамотный и убежденный атеист относится к религиозной литературе. Она не может быть полезна, она не имеет содержательной ценности. То же и классическое искусство: оно совершенно бесполезно для пролетариата, не имеет для него ни малейшего прагматического смысла. «Ясно, что искусство прошлого само по себе не может организовывать и воспитывать пролетариат, как особый класс, имеющий свои задачи и свой идеал».

Исходя из этого тезиса теоретики Пролеткульта формулировали основную задачу, стоящую перед пролетариатом в области культуры: лабораторное выращивание новой, «с иголочки», никогда не существовавшей и ни на что прежнее не похожей пролетарской культуры и литературы. При этом одним из важнейших условий была ее полная классовая стерильность, недопущение к ее созданию других классов, социальных слоев и групп. «По самому существу своей социальной природы союзники по диктатуре (речь, вероятно, идет о крестьянстве) не способны понять новой духовной культуры рабочего класса», - утверждал Богданов. Поэтому рядом с пролетарской культурой он выделял еще и культуру крестьянскую, солдатскую и др. Споря со своим единомышленником - поэтом В. Т. Кирилловым по поводу его стихов: «Во имя нашего завтра // Разрушим музеи, // Сожжем Рафаэля, // Растопчем искусства цветы», он отказывал ему в том, что это стихотворение выражает психологию рабочего класса. Мотивы огня, разрушения, уничтожения скорее в духе солдата, а не рабочего.

Организационная теория Богданова обусловила идею генетической связи художника со своим классом - связи фатальной и неподдаю- щейся разрыву. Мировоззрение писателя, его идеология и философские позиции - все это, в концепциях Пролеткульта, было предопределено единственно лишь его классовой принадлежностью. Подсознательная, нутряная связь творчества художника с его классом не могла быть преодолена никакими осознанными усилиями ни самого автора, ни внешними влияниями, скажем, идеологическим и воспитательным воздействием со стороны партии. Невозможными и бессмысленными представлялись перевоспитание писателя, партийное влияние, его работа над своей идеологией и мировоззрением. Эта черта укоренилась в литературно-критическом сознании эпохи и характеризовала все вульгарно-социологические построения 1920-х - первой половины 1930-х годов. Рассматривая, например, роман «Мать» М. Горького, целиком, как известно, посвященный проблематике рабочего революционного движения, Богданов отказывал ему в праве быть явлением пролетарской культуры: опыт Горького, по мнению Богданова, намного ближе к буржуазно-либеральной среде, чем к пролетарской. Именно по этой причине творцом пролетарской культуры мыслился потомственный пролетарий, с чем связано и плохо скрываемое пренебрежение к представителям творческой интеллигенции, к писателям, вышедшим из иной социальной среды, чем пролетарская.

В концепциях Пролеткульта важнейшей функцией искусства становилась, как писал Богданов, «организация социального опыта пролетариата»; именно через искусство пролетариат осознает себя; искусство обобщает его социально-классовый опыт, воспитывает и организовывает пролетариат как особый класс.

Ложные философские посылки вождей Пролеткульта предопределили и характер творческих изысканий в его низовых ячейках. Требования небывалого искусства, невиданного и по форме, и по содержанию, заставляли художников его студий заниматься самыми невероятными изысканиями, формальными экспериментами, поисками небывалых форм условной образности, что приводило их к эпигонской эксплуатации модернистских и формалистических приемов. Так наметился раскол между руководителями Пролеткульта и его членами, людьми, только что приобщившимися к элементарной грамотности и впервые обратившимися к литературе и искусству. Известно, что для человека неискушенного наиболее понятно и притягательно как раз реалистическое искусство, воссоздающее жизнь в формах самой жизни. Поэтому произведения, созданные в студиях Пролеткульта, были просто непонятны его рядовым членам, вызывали недоумение и раздражение. Именно это противоречие между творческими установками Пролеткульта и потребностями его рядовых членов было сформулировано в резолюции ЦК РКП (б) «О Пролеткультах». Ей предшествовала заметка Ленина, в которой он определил самую главную практическую ошибку в области строительства новой культуры своего давнего союзника, затем оппонента и политического противника, Богданова: «Не выдумка новой пролеткультуры, а развитие лучших образцов, традиций, результатов существующей культуры с точки зрения миросозерцания марксизма и условий жизни и борьбы пролетариата в эпоху его диктатуры» . А в письме ЦК, предопределившем дальнейшую судьбу Пролеткульта (вхождение в Наркомпрос на правах отдела), была охарактеризована художественная практика его авторов: «Футуристы, декаденты, сторонники враждебной марксизму идеалистической философии и, наконец, просто неудачники, выходцы из рядов буржуазной публицистики и философии стали кое-где заправлять всеми делами в Пролеткультах.

Под видом «пролетарской культуры» рабочим преподносили буржуазные взгляды в философии (махизм). А в области искусства рабочим прививали нелепые, извращенные вкусы (футуризм)» .

Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 462.

  • В тисках идеологии. Антология литературно-политических документов. 1917-1927. М„ 1992. С. 76.

    • ТЕМА: Литературные группы 1920-х гг.

    Цель: Ознакомить студентов с литературной ситуацией 1920-х гг. Дать представление о многообразии литературных школ и направлений в этот период.

    Методы: исторический, описательный, сопоставительный, аналитический.

    Тип лекции : информационно-проблемная.

    Ключевые слова: «Серапионовы братья», «Перевал», пролеткульт, "Кузница", ВАПП, РАПП, Леф, ОБЭРИУ

    ПЛАН

    1. Историко-литературная обстановка 20-х гг.

    2. Продолжение традиций символизма в творчестве объединения «Скифы»

    3. Левый фронт искусств и деятельность Маяковского

    4. "Ассоциация вольнодумцев" и литература имажинизм.

    5. Конструктивизм - авангардное течение.

    6. Деятельность Литературных групп

    · «Серапионовы братья».

    · «Перевал»

    · Пролеткульт

    · "Кузница" и ВАПП

    · РАПП

    · ОБЭРИУ

    7. Ликвидация литературных групп

    ЛИТЕРАТУРА

    1. Дон-Кихоты 20-х гг.: «Перевал» и судьбы его идей. – М., 2001

    2. Берковский, создаваемый литературой. – М.: Советский писатель, 1989.

    3. «Серапионовы братья» / Русская литература ХХ века: Школы, направления, методы творческой работы. Учебник для студентов высших учебных заведений / под ред. . – СПб.: Логос; М.: Высшая школа, 2002.

    4. Избранные статьи о литературе. – М., 1982.

    Оригинальны и прозаические произведения примкнувшего к группе бывшего советского акмеиста - К. Вагинова "Козлиная песнь", "Труды и дни Свистонова", "Бомбочада", а также близкого к Добычина.

    Судьба всех обэриутов трагична: А. Ввведенский и Д. Хармс, признанные лидеры группы - в 1929 г. были арестованы и сосланы в Курск; в 1941 г. - повторный арест и гибель в Гулаге. Н. Олейникова расстреляли в 1938 г., Н. Заболоцкий (1провел в Гулаге несколько лет. Добычина довели до самоубийства. Но рано оборвалась жизнь и оставшихся на свободе: в начале 30-х г. г. от туберкулеза умерли К. Вагинов и Ю. Владимиров. Б. Левин погиб на фронте.

    В русском литературоведении до сих пор нет капитальных обобщающих работ по Обэриу, хотя и появились статьи и научные сборники. Отметим книгу швейцарского исследователя Ж.-Ф. Жаккара, установившего связь поэтов этой группы с авангардом 10-х - начала 20-х г. г. Таким образом ОБЭРИУ выступает как связующее звено между авангардом и современным постмодернизмом.

    Таким образом, группировки организационно оформляли различные тенденции художественного развития: реалистическую ориентацию "Перевала", своеобразный неоромантизм неоромантизм "Кузницы" и комсомольских поэтов (С. Кормилов не без основания возражает против определения "романтизм", так как в центре романтизма - личность, а пролетарские поэты опоэтизировали коллективное "мы", но романтизированное изображение коллектива наметилась еще у Горького и, очевидно, можно говорить о какой-то "мутации" романтизма). Пролетарский реализм РАПП, при всех полемических выпадах против Горького, продолжал линию горьковской "Матери"; не случайно в советский период была популярна тема исследования " Толстого и М. Горького в "Разгроме" А. Фадеева". ЛЕФ, имажинизм в его крайнем выражении, конструктивизм, обэриу представляли литературный авангард. "Серапионовы братья" демонстрировали плюрализм художественных тенденций. Но, разумеется, эти ведущие художественные тенденции были значительно шире отдельных группировок, они прослеживаются и в творчестве многих писателей, которые вообще ни в какие группировки не входили.

    Мы охарактеризовали литературные группы, возникшие в крупных культурных центрах - в Москве и Петрограде. Краткую характеристику литературных групп Сибири и Дальнего Востока можно найти в докладе В. Зазубрина, который особо выделял омских имажинистов, дальневосточных футуристов и группу писателей при журнале "Сибирские огни". Свои литературные объединения были в национальных республиках, входивших ранее в состав СССР. Особенно много (более 10) было их на Украине, начиная от "Плуга" () и кончая "Политфронтом" (). (Перечень групп см.: Литературный энциклопедический словарь.- М., 1987.- С. 455). Примечательны грузинские группы символистов ("Голубые роги") и футуристов ("Левизна"). Во всех республиках и крупных городах России функционировали Ассоциации пролетарских писателей.

    7. На рубеже 20-х - 30-х годов в истории русской литературы ХХ века намечается другая эпоха, другой отсчет литературного времени и эстетических ценностей. Апрель 1932 года, когда вышло Постановление ЦК ВКП(б), ликвидировавшее литературные группы и принявшее решение о создании единого Союза советских писателей, стал окончательным рубежом между относительно свободной и уже несвободной литературой. Многие писатели, в том числе и Горький, не без оснований считали, что дух групповщины, насаждаемой РАПП, мешает нормальному развитию литературы. Не осознавая истинных причин, падение всесильной группы, принимая его за торжество справедливости, они считали создание единого творческого союза благом. Однако в отличие от многих, особенно писателей-попутчиков, натерпевшихся от рапповской дубинки, Горький самого Постановления не одобрял и никогда на него не ссылался, видя в его редакции грубое административное вмешательство в дела литературы: "Ликвидировать - жестокое слово",- считал он. Поэтому он выражал сочувствие оказавшемуся вдруг в опале Авербаху, и неприязнь по отношению к Фадееву, активно претворяющему решения партии в жизнь.

    Истинные причины ликвидации литературных групп, в том числе и всесильной РАПП, понимали и некоторые другие писатели. Известна, например, относящаяся к 1932г. эпиграмма Н. Эрдмана:

    По манию восточного сатрапа
    Не стало РАППа.
    Не радуйся, презренный РАПП,
    Ведь жив сатрап.

    В подготовке и проведении Первого учредительного съезда советских писателей в августе 1934 г. Горький принял самое деятельное участие. В докладе, открывшем съезд, он говорил о победе социалистической идеологии - основного слагаемого социалистического реализма. В определенной степени это соответствовало истине. Давление господствующей идеологии, мощная пропаганда, твердившая об успехах новостроек (что это достигалось разорением и деклассированием деревни понимали далеко не все), восторг зарубежных гостей делали свое дело. Еще в 1930г. появилась "Соть" попутчика Леонова и "Поднятая целина" М. Шолохова (несмотря на свои давние связи с пролетарскими писателями, вторую половину 20-х г. г. Шолохов провел под знаком "Тихого Дона"). Писатель, знавший всю подноготную коллективизации, тем не менее верил в возможность ее проведения "по-людски". Большинство же не знало, а то и не хотело знать реального положения вещей и устремлялась к "третьей действительности", выдавая желаемое за сущее.

    Но победа социалистического реализма, о которой так много говорилось на Первом съезде советских писателей и после него, оказалась пирровой. Наличие в литературе первой трети ХХ в. альтернативных течений и тенденций, литературных групп создавало условие для полнокровного развития социалистической литературы в необходимых связях и взаимодействиях. Ее произведения еще не сводились к агитационной сверхзадаче, еще несли в себе художественную достоверность образов, возможность разных интерпретаций, что обеспечило им прочное место в истории русской литературы и даже в современном читательском восприятии.

    ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ ДЛЯ СРС:

    1. Определите основные задачи изучения советской литературной классики в современной социокультурной ситуации.

    2. Назовите литературные группы 1920г. г., которые обосновывали принципы творческой деятельности фактически совпадающие с принципами социалистического реализма.

    3. Назовите литературные группы 1920г. г., отстаивающие принципы литературного авангарда.

    4. Дайте развернутую характеристику одной из литературных групп.

    5. Разграничьте повод и причины ликвидации литературных групп в 1932г.

    Литература 1920-х годов "полярна", представляет собой борьбу полюсов, и полюса эти обозначаются все ярче и ярче в полемике РАПП с “Перевалом” . С одной стороны - крайний рационализм, ультраклассовость, рассмотрение искусства как орудия политической борьбы; с другой - отстаивание общечеловеческих ценностей в противовес классовым. В схватке РАПП и Перевала проявились не только разные взгляды на искусство, но и разные категории, которыми мыслили оппоненты. Рапповцы стремились перенести в литературную критику социально-политические лозунги классовой борьбы, перевальцы же обращались к предельно широким образам-символам, имеющим глубинное художественное наполнение и философский смысл. Среди них - образы Моцарта и Сальери, "сокровенной богини Галатеи" (так называлась одна из книг критика Д.Горбова, ставшая знаменем “Перевала”), Мастера и Художника.

    Итак, РАПП и "Перевал". Две эти группировки отражали, условно говоря, два полюса литературы второй половины 20-х годов. На одном - догматически понятый классовый подход, возведенный до истерии классовой ненависти, насилие над литературой и личностью - личностью художника, писателя, героя. На другом - искусство как цель и жизнь художника, оправдывающая его общественное бытие. Каким образом нашли свое организационное выражение столь полярные представления об искусстве, а значит, и о жизни вообще? Обратившись к истории возникновения этих групп, мы сможем понять самые важные стороны литературного процесса той эпохи.

    РАПП

    Как организация со своей строгой иерархической структурой РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей) оформилась в январе 1925 года, на I Всесоюзной конференции пролетарских писателей, но история этой организации начинается на 5 лет раньше: в 1920 году создается ВАПП (Всероссийская ассоциация пролетарских писателей), возглавленная группой поэтов-пролеткультовцев "Кузница". В 1922 в "Кузнице" происходит раскол и руководство переходит к другой организации, "Октябрь". В 1923 году формируется МАПП (Московская АПП), и так до бесконечности. Вся рапповская история – это постоянные преобразования и реорганизации, вызванные значительным численным ростом ее членов (больше трех тысяч человек к середине 20-х годов), созданием региональных отделений, например, в Москве, Ленинграде, Закавказье. В итоге к 1928 году ВАПП превращается в ВОАПП (Всесоюзное объединение ассоциаций пролетарских писателей). Так как изменение названий многочисленных рапповских подразделений не отразилось на позиции организации, в истории литературы принято одно наименование - РАПП. Моментом четкого оформления принципов ее деятельности можно считать декабрь 1922 года, когда в редакции «Молодой гвардии» состоялось собрание, в котором приняли участие ушедшие из «Кузницы» писатели: Семен Родов, Артем Веселый, Александр Безыменский, Юрий Либединский, Г.Лелевич, Леопольд Авербах. На этом собрании и было принято решение о создании группы «Октябрь», с которой, собственно, и начинается рапповская история.


    Летом следующего года выходит рапповский журнал "На посту" , в котором направление заявило о себе во весь голос. Сложилось особое литературно-критическое течение - "напостовство", отличавшееся разносной и заушательской критикой всех противоположных или хотя бы нейтральных к нему литературных явлений. Именно в это время в литературных кулуарах появляется такое понятие, как «рапповская дубинка», всегда стоящая наготове в приемной редакции. «Мы вовсе не поставили в дальний угол нашу, столь популярную у наших противников, напостовскую дубинку. Она, к нашему великому удовольствию, всегда с нами» , - утверждала редакционная статья в 1929 году. Отличительной чертой рапповских критиков, вошедших в редколлегию журнала «На посту», а затем и «На литературном посту» (С.Родов, Г.Лелевич, Б.Волин, Л.Авербах, В.Ермилов), была молодость и крайняя необразованность. Именно это часто становилось предметом злых насмешек их оппонентов из «Перевала», куда более образованных, которые объясняли, например, Владимиру Ермилову, что Киплинг никогда не был американским колонистом (на чем построил социологический анализ его творчества критик РАПП, называя его «поэтом американской буржуазии» ), что слово «фельетон» вовсе не переводится с французского как «шевеление пустяков» и т.д. Рапповцы отряхивались после ушата холодной воды, исправляли прежние ошибки и тут же делали новые.

    Первый же номер «На посту», вышедший в 1923 году, показал, что полемика будет вестись по всем направлениям, но, в первую очередь, с ЛЕФом и «Перевалом». Вот лишь названия статей, увидевших свет в этом журнале: «Клеветники» Б.Волина(о рассказе О.Брика), «Как ЛЕФ в поход собрался» и «А король-то гол» С.Родова(о поэтическом сборнике Н.Асеева), «Владимир Маяковский» Г.Лелевича, в которой он рекомендовал поэта как типичного деклассированного элемента, подошедшего к революции индивидуалистически, не разглядевшего ее подлинного лица. Здесь же опубликована ерническая статья о ГорькомЛ.Сосновского«Бывший Глав-Сокол, ныне Центро-Уж». «Да, плохо сел бывший Глав-Сокол, - иронизировал над взглядами писателя начала 20-х годов ее автор. – Лучше бы нам не видеть его, плетущимся в сырую и теплую расщелину вслед за ужом» .

    Однако довольно скоро, в ноябре 1923 года, рапповцы определили главного своего противника – «Перевал» и А.К.Воронского, стоявшего тогда во главе журнала «Красная новь». С ЛЕФом, в лучших традициях военной стратегии и тактики, был заключен союз, скрепленный договором, подписанным обеими сторонами. К этому договору было присовокуплено специальное тайное соглашение, направленное лично против Воронского. Его подписали от ЛЕФа В.Маяковскийи О.Брик, от РАПП – Л.Авербах, С.Родов, Ю.Либединский. Действительно, все это напоминало не литературную деятельность, а подковерную политическую борьбу за власть в литературе, беспринципную и жестокую драку, при которой собственно художественные вопросы утрачивают свою актуальность.

    Но в том-то и дело, что рапповцы так и понимали свою работу! Они полагали, что участвуют в деятельности политической организации, а не творческой, часто декларировали это. «РАПП – это политическая (а не только литературная) исторически сложившаяся боевая организация рабочего класса, и выходить из нее нельзя ни мне, ни тебе, - обращался в письме к А.СерафимовичуА.Фадеев, - это возрадует только классовых врагов» . Именно это обуславливало и тон полемики, и бесконечные перестройки и реорганизации, и лозунги и приказы, которыми рапповцы пытались воплощать в жизнь свою творческую программу, и, самое главное, то, что критики РАПП часто путали жанры литературно-критической статьи и политического доноса.

    Рапповцы представляли тот полюс общественного сознания, который отстаивал классовое в противовес общечеловеческому, поэтому и размышляли они исключительно о пролетарской литературе. Это было зафиксировано в самом первом документе РАПП – «Идеологическая и художественная платформа группы пролетарских писателей “Октябрь”», принятом по докладу С.Родова«Современный момент и задачи художественной литературы». Именно с того заседания, когда Родовзачитывал свои тезисы в редакции «Молодой гвардии» в декабре 1922 года, и ведет свою историю так называемая РАППовская ортодоксия – один из многочисленных вариантов вульгарно-социологического подхода к современной литературе. «Пролетарской, - говорил докладчик, - является такая литература, которая организует психику и сознание рабочего класса и широких трудовых масс в сторону конечных задач пролетариата как переустроителя мира и создателя коммунистического общества» . Кочуя как заклинание из документа в документ, эта фраза затверживала идею разделения и литературы, и всего искусства по жестким классовым границам. Таким образом, в идеологии РАПП обнаруживались очевидные рудименты Пролеткульта и концепции Богданова. Пролетарская литература, созданная пролетарием и предназначенная для пролетариев и непригодная, обреченная на непонимание для любого другого класса, предполагала непреодолимые классовые границы, воздвигнутые внутри искусства, лишавшие литературу самой ее сути: общечеловеческого содержания. Эта идея, тогда весьма распространенная, обосновывалась в школе профессоров В.Ф.Переверзева(МГУ, Комакадемия) и В.М.Фриче(Институт красной профессуры), позднее, уже в начале 30-х годов, квалифицировалась как вульгарно-социологическая.

    Ощущая себя самыми истинными и бескомпромиссными защитниками классового подхода в современной литературе, рапповцы весьма враждебно относились к другим писателям, квалифицируя их либо как классовых врагов, либо как попутчиков: «Мелкобуржуазные группы писателей, "приемлющих" революцию, но не осознавших ее пролетарского характера и воспринимающих ее лишь как самый слепой анархический мужичий бунт ("Серапионовы братья" и т.п.), отражают революцию в кривом зеркале и не способны организовать психику и сознание читателя в сторону конечных задач пролетариата», - утверждал Г.Лелевичв своих тезисах «Об отношении к буржуазной литературе и промежуточным группировкам», принятых на первой московской конференции пролетарских писателей (1923). С ними возможно даже сотрудничество: пусть будут "вспомогательным отрядом, дезорганизующим противника", т.е. лагерь "эмигрантских погромных писателей типа Гиппиус и Буниных" и "внутрироссийских мистиков индивидуалистов типа Ахматовых и Ходасевичей". Именно такая роль отводилась Г.Лелевичемчленам братства пустынника Серапиона. При этом наставники из РАПП брались "постоянно вскрывать их путанные мелкобуржуазные черты" . Такое отношение к "попутчикам" пройдет через всю историю организации.

    Термин "попутчик" возник в среде немецкой социал-демократии в 1890-е годы, в начале 20-х впервые в отношении к литературе был применен Троцким, который не вкладывал в него негативный смысл. Рапповцами употреблялся как уничижительный: в попутчики попадали все советские писатели, не входящие в РАПП (Горький, Маяковский, Пришвин, Федин, Леонови др.), следовательно, не понимающие перспектив пролетарской революции и литературы. Н.Огнев, которого рапповцы рекомендовали писателем с реакционным нутром, попавший в попутчики, в 1929 году писал: "Для текущего момента можно установить примерно такой смысл слова "попутчик": "Сегодня ты еще не враг, но завтра можешь быть врагом; ты наподозрении". Оскорбительность подобного деления художников на истинно пролетарских и попутчиков многими ощущалась драматически.

    "На посту" (1923-1925) рельефно выявил характер РАПП: каждый его номер - драка с другими группировками, личные оскорбления и политические доносы на прочих участников литературного процесса. За все два года РАПП не продвинулась в решении истинно творческих, а не конъюнктурных вопросов, ни на шаг. Виной тому – сектантство, трактовка классовости как кастовости, когда слово "пролетарий" произносится так же чванливо, как раньше произносили "дворянин". Это явление стали называть в политическом обиходе комчванством. Но главным была претензия на монопольное руководство всей литературой, отношение к собственной организации как к политической партии, имеющей безусловную гегемонию в сфере искусства. Эти обстоятельства стали причиной появления резолюции ЦК ВКП(б) «О политике партии в области художественной литературы» от 18 июня 1925 года.

    Характер отношения власти и РАПП не вполне понятен. Вероятно, до какого-то времени РАПП вполне устраивал партийное руководство, давая возможность дистанцироваться от самых вызывающих акций и политических разгромов в сфере литературы, как это было, например, в 1929 году, когда травлю Б.Пильняка, Е.Замятина, А.Платоноваи М.Булгаковаорганизовал и возглавил РАПП (безусловно, при полной партийно-государственной режиссуре), и в то же время демонстрировать к ним свою непричастность, если это было необходимо. С другой стороны, партийное руководство не могла не раздражать и оголтелость, и даже полуграмотность рапповских деятелей, их положение в литературе, претензия занять место своеобразной руководящей литературной партии. Эта функция могла принадлежать только ВКП(б) и никому больше. Резолюция 1925 года, отказавшее рапповцам в прямой партийной поддержке («Гегемонии пролетарских писателей еще нет, - говорилось в документе, - и партия должна помочь этим писателям заработать себе историческое право на эту гегемонию») было попыткой указать РАПП его место, одернуть, и в то же время дистанцироваться от него в глазах литературной общественности.

    Весь пафос резолюции отрицал то, на что пытались претендовать руководители РАПП: стать литературной партией, монополизировать руководство литературой, громить попутчиков и всех, кто окажется рядом. Однако уже в 1929 году, во время проработочных кампаний согласованность действий РАПП и партийного руководства не вызывала сомнений: РАПП воспринимался как передовой отряд, которому поручено выполнение самых грязных задач, связанных с проведением в жизнь официальной литературной политики.

    После резолюции 1925 года внутри организации происходят некоторые преобразования. Д.Фурманов, активный член РАПП, борется с «“родовщиной” как с целой системой методов, форм и приемов политиканства и хитростей на фронте пролетарской литературы». Именно с Семеном Родовым, главным противником Фурмановав этой борьбе, связывается в сознании современников все негативные стороны напостовства. «Потрясающий схематизм мышления, несравнимое ни с чем доктринерство, колоссальнейшее упрямство, необыкновенная способность все большое сводить к малому и глубокое - к мелкому, нестерпимая ура-классовость и ура-ортодоксальность – все эти качества, произросшие в питательном бульоне примитивнейших знаний, и составляют Родовакак литературное явление» , - характеризовал его один из современников. В тяжелой политической внутрипартийной борьбе Фурмановдобивается отстранения Родова, Г.Лелевичаи Вардинаот руководства организации и осуждения «вредной линии левых фразеров». В результате победы, которую одерживает Фурманов, заручившийся поддержкой резолюции ЦК ВКП(б), журнал "На посту" закрывается.

    Однако уже через год он возродился под новой обложкой - "На литературном посту". Во главе журнала встал Л.Авербах. Молодой человек (тогда ему исполнилось всего двадцать три года), отличавшийся неукротимой энергией, способностью к лавированию и мимикрии, вознесенный на рапповский Олимп, разгромивший своих бывших соратников, он яростно третировал “попутчиков”, сам являясь самым далеким попутчиком русской литературы. Великолепную характеристику дал АвербахуВоронскийв памфлете «Мистер Бритлинг пьет чашу до дна», единственном своем произведении, где он позволил себе столь резкие выпады против своего литературного оппонента. «Вы, Авербах, первый, - которые путают передержку с выдержкой, литературный спор с литературным доносом, а критику с пасквилем» , - писал Воронский. Размышляя о своем литературном оппоненте, он создал яркий собирательный портрет рапповского руководства: «Авербахи - не случайность. Он – из молодых, да ранний. Нам примелькались уже эти фигуры вострых, преуспевающих, неугомонных юношей, самоуверенных и самонадеянных до самозабвения, ни в чем не сомневающихся, никогда не ошибающихся… Легкость и немудреность их багажа конкурируют с готовностью передернуть, исказить, сочинить, выдумать… Одно они усвоили твердо: клевещи, от клеветы всегда что-нибудь да останется» .

    Стиль журнала, во главе которого теперь стоял Авербах, изменился не слишком. Попытки перейти от организационной возни к творческой программе не принесли слишком больших успехов: она обернулась бесконечной вереницей лозунгов, сменяющих друг друга чуть ли не через месяц, а то и недели. Чиновники от литературы рассылали всевозможные циркуляры о том, как надо и не надо писать, но настоящей литературы внутри РАПП от этого не прибавлялось.

    Лозунгов было много. Лозунг реализма , потому что «реализм является такой литературной школой, которая более всего подходит к материалистическому творческому методу», потому что пролетариат как никакой другой класс нуждается в реалистическом взгляде на действительность. Рапповская концепция реализма получила наиболее яркое воплощение в статье А.Фадеевас характерным названием «Долой Шиллера». Уже из названия ясно, что концепция реализма у Фадеевастроится на отрицании романтизма.

    Романтизм и реализм осмысляются Фадеевым, который следует плехановской традиции, не столько в эстетическом плане, сколько в философском. «Мы различаем методы реализма и романтики как методы более или менее последовательных материализма и идеализма в художественном творчестве». Романтизм отвергается Фадеевым как «опоэтизирование и мистифицирование ложной, банальной и поверхностнейшей видимости вещей», именно поэтому ему противостоит реализм с его трезвым взглядом на действительность: «Художник, овладевший этим методом, сможет давать явления жизни и человека в их сложности, изменении, развитии, “самодвижении”, в свете большой и подлинной исторической перспективы» .

    Из лозунга реализма вытекал следующий пункт творческой программы: "учеба у классиков ". Ведь именно в классической литературе реализм достиг своей кульминации, и современному писателю нужно взять у классика именно это умение. Чаще всего как объект изучения рапповцами назывался Л.Н.Толстой. Результатом такой учебы у классика явился роман А.Фадеева«Разгром», толстовские традиции которого и в построении образов, и в обращении к приемам психологического анализа очевидны.

    Однако реализм («диалектико-материалистический метод») трактовался рапповцами очень своеобразно, не столько как искусство познания жизни, сколько искусство разоблачения. С этим связано появление лозунга "срывания всех и всяческих масок ", заимствованный из ленинской характеристики Толстого, его «кричащих противоречий». Важность этого лозунга для творческой программы РАПП обуславливалась тем, что ни один класс, как полагали рапповцы, не нуждается в таком трезвом и реалистическом взгляде на действительность, как пролетариат. «Мы работаем над созданием школы, ставящей себе задачу выработки последовательного диалектико-материалистического художественного метода. Мы выступаем под знаменем реалистического искусства, срывающего с действительности все и всяческие маски (Ленино Толстом), реалистического искусства, разоблачающего там, где романтик надевает покровы, лакируя действительность» .

    Но более всего методологию и сам тип мышления рапповцев, основанный на насилии в отношении к литературе, к художнику, к критику - к человеческой личности вообще, обнажил лозунг "за живого человека в литературе ", ставший в центр дискуссии о "живом человеке", развернувшейся во второй половине 20-х годов. Именно с потребностью показать разносторонний человеческий характер современной эпохи, был связан лозунг углубленного психологизма , правда, понимаемый весьма примитивно: он требовал изображения борьбы сознания с подсознанием. Подсознание трактовалось очень уж узко, по-фрейдистски, как загнанные в подсознательное сексуальные комплексы. (Именно с такой трактовкой подсознательного спорил Воронский, говоря: «Бессознательное фрейдисты сводят исключительно к сексуальным мотивам, не отводя никакого места иным, не менее могучим побуждениям»). Психологизм ассоциировался у рапповцев с реализмом, с достижением всей полноты показа внутренней жизни человека.

    Весь комплекс положений творческой программы РАПП (реализм, соответствующий диалектико-материалистическому методу, срывание всех и всяческих масок, углубленный психологизм, учеба у классиков, живой человек) привел к постановке вопроса о самой специфике искусства. Попыткой ответить на этот вопрос стала "теория непосредственных впечатлений ", автором которой в рапповских кругах был Ю.Либединский. Само понятие он заимствовал у Белинского. «Непосредственные впечатления», с точки зрения писателя, есть наиболее ясные, светлые, очищенные от социально-классовых наслоений впечатления жизни человека, хранящиеся в глубинах его подсознания под напластованиями позднейшего опыта. Задача художника – извлечь их на поверхность, обнаружить знания, хранящиеся в глубинах памяти, о которых человек и не подозревает. «Человек знает о мире гораздо больше, чем он думает, что он знает, - пытался сформулировать положения своей теории Ю.Либединский. – Искусство как раз и берет за строительный материал именно это знание… Воронскийэто “знание” называет иногда подсознательным, иногда интуитивным…» .

    Нужно сказать, что рапповцы вовсе не были оригинальны, обращаясь к подсознательному. Фрейд, теория психоанализа, венская школа оказались тогда в центре литературно-критического сознания, достаточно указать на книгу Л.Выготского«Психология искусства», написанную в 20-х годах, но увидевшую свет лишь в начале 1960-х. Так же вовсе не случайно прозвучала у Либединскогои ссылка на Воронского: именно Воронскийразрабатывает в этот период проблему подсознательного в творческом процессе, но не сводит подсознательное лишь к фрейдистским комплексам, расширяя его, включая в его сферу и самые светлые явления человеческого духа. В статье «Искусство видеть мир» Воронскийкуда более четко, чем это удалось писателю из РАПП Ю.Либединскому, высказывает сходные идеи. Задача искусства, по Воронскому, «увидеть мир, прекрасный сам по себе… во всей его свежести и непосредственности… Ближе всего к этому мы бываем в детстве, в юности, в необычайные, в редкие моменты нашей жизни. Тогда нами как бы раздирается кора, скрывающая от нас мир, человек неожиданно для себя в новом освещении, с новой стороны видит предметы, вещи, явления, события, людей; в самом обыкновенном, примелькавшемся он вдруг находит свойства и качества, какие он никогда не находил, окружающее начинает жить своей особой жизнью, он открывает вновь мир, удивляется и радуется этим открытиям. Но такие открытия, однако, даруются человеку не часто. Запечатленность, свежесть восприятий зависит от силы, от чистоты, от непосредственности их». Дело в том, как полагал Воронский, что те самые девственно чистые образы мира закрыты от человека: «Привычки, предрассудки, мелкие заботы, огорчения, ничтожные радости, непосильный труд, условности, болезни, наследственность, общественный гнет, смерти близких нам людей, пошлая среда, ходячие мнения и суждения, искривленные мечтания, фантазмы, фанатизм с ранних лет застилают нам глаза, притупляют остроту и свежесть восприятия, внимания – оттесняют в глубь сознания, за его порог, самые могучие и радостные впечатления, делают неприметным самое дорогое и прекрасное в жизни, в космосе». Для такого человека красота мира не видна, бескорыстное наслаждение ею невозможно. У искривленного общественного человека должны быть и искривленные восприятия мира, образы и представления. В нас, как в зеркале с неровной поверхностью, действительность отражается в искаженных формах. Мы более похожи на бальных, чем на нормальных людей. Прошлое, господствующая капиталистическая среда, пережитки миллионы людей делают такими больными и ненормальными. В современном обществе равновесие, хотя бы и очень условное, между человеком и средой является редким и счастливым исключением». Задача искусства в том, чтобы открыть читателю или зрителю подлинные образы мира: «Неподдельное, подлинное искусство иногда сознательно, а еще чаще бессознательно, всегда стремилось к тому, чтобы восстановить, найти, открыть эти подлинные образы мира. В этом – главный смысл искусства и его назначение» .

    В своих статьях, и в первую очередь «Искусство видеть мир (О новом реализме )» и «Искусство как познание жизни и современность (К вопросу о наших литературных разногласиях )», Воронскийкуда более профессионально сформулировал комплекс идей, о которых пытался говорить Либединский, строя свою «теорию непосредственных впечатлений». Логично было бы ожидать сближения позиций двух критиков, однако для РАПП важнее была не творческая программа, а групповая борьба: теоретики РАПП нападали за эти идеи на Воронского, усматривая в них идеалистические взгляды, в первую очередь, философию Бергсона. Сближения не произошло, напротив, вражда все разгоралась.

    По мнению С.И.Шешукова, автора первой монографии об истории РАПП, «система взглядов, проводившаяся и отстаивавшаяся ряд лет, была не чем иным, как художественной платформой РАПП, которая имела свои положительные результаты… Теоретические проблемы, выдвигаемые рапповцами, становились предметом суждений и споров всей творческой и научной общественности страны, что уже само по себе содействовало развитию теоретической мысли». Однако далее исследователь признавал, что «именно плодотворных результатов рапповцами достигнуто мало. Сколько было шуму, сколько выпущено книг, брошюр, сколько конференций, пленумов, совещаний посвящено творческим вопросам, а в конце концов результаты оказались скромными» . Действительно, творческая программа не может быть предметом политических дискуссий и внедряться приказами, а именно политическая дискуссия и оголтелая борьба была стихией РАПП.

    РАПП много воевал и почти всегда побеждал, и не только в дискуссии о живом человеке - и в этом еще один парадокс эпохи. В одном из документов перечисляются поверженные ими враги: ассоциация боролась «против троцкизма (Авербах- бывший любимец и подопечный Троцкого, был членом троцкистской оппозиции, после ее разгрома, уловив политическую конъюнктуру, яростно сокрушает Троцкого), воронщины, переверзевщины, меньшевиствующего идеализма… лефовщины, литфронтовщины (Литфронт - организация внутри РАПП), против правой опасности, как главной, и левого вульгаризаторства, против великодержавного шовинизма и местного национализма, против всех видов гнилого либерализма и примиренчества к буржуазным антимарксистским теориям» . К концу своей деятельности они умудрились поссориться с «Комсомольской правдой» и ЦК Комсомола. Критическая масса униженных и обиженных РАПП стремительно нарастала.

    Кроме того, бесконечная грызня буквально со всеми участниками литературного процесса привела к глубокому кризису организации. О творчестве речь уже не шла - выбрасывались бесконечные лозунги, с помощью которых стремились поправить положение дел. Но дела шли все хуже и хуже: настоящая литература создавалась вне РАПП, вопреки ей, несмотря на удары рапповской дубинки работали Горький, Леонов, Шолохов, Каверин, Пильняк, Катаев, Пришвин...

    Одна из последних акций РАПП - призыв ударников в литературу. Здесь сказались одна из самых характерных черт деятельности этой организации: копирование политических лозунгов и директивное привнесение их в творческую работу. Начало тридцатых годов – это время, когда разворачивается социалистическое соревнование, в общественной жизни появляется такая фигура, как ударник социалистического труда. С точки зрения РАПП, именно такие рабочие, сознательные и активные, должны пополнить писательские ряды. И рапповцы развернули вербовку рабочих в литературу! Множество людей первичные рапповские организации сорвали с заводов и фабрик, внушили им наивную мысль, что рабочий-ударник очень легко и естественно может стать писателем-ударником, посадили за стол, приговаривая совсем как грибоедовский Репетилов: "Писать, писать, писать". Что написали обманутые лестью люди? Вот один из примеров: "Работница Пыжова//Стажа трудового//По нашему отделу//Имеет двадцать лет.//Она у нас в отделе//Всегда стоит у дела//Прогулов самовольных//У ней в помине нет".

    Нелепица последних рапповских лозунгов показывала, что организация переживает агонию. В 1932 году было принято Постановление ЦК ВКП(б) "О перестройке литературно-художественных организаций", которым ликвидировался РАПП, а заодно вместе с ним - все литературные группировки, как если бы творческий и идейный тупик одной организации свидетельствовал бы о творческой и идеологической несостоятельности прочих.

    «ПЕРЕВАЛ»

    Оппозицию рапповцам сумели составить перевальцы. Организационно Всесоюзное объединение рабоче-крестьянских писателей “Перевал” оформилось в 1924 году. Однако его существование оказалось бы невозможным, если бы еще в самом начале 20-х годов по инициативе А.К.Воронскогоне был бы создан первый советский "толстый" журнал - "Красная новь". В феврале 1921 года руководитель Главполитпросвета Н.К.Крупскаяи критик, журналист, литератор А.К.Воронскийобратились в Политбюро ЦК РКП(б) с предложением об издании литературно-художественного и общественно-публицистического журнала. Тогда же состоялось совещание у В.И.Ленина, на котором присутствовали Н.К.Крупская, М.Горькийи А.К.Воронский. Там было решено выпускать журнал, при этом литературным отделом должен был заведовать Горький, а ответственным редактором назначался Воронский. Горькийв связи с последовавшим вскоре отъездом за границу не смог руководить издалека литературным отделом журнала, поэтому вся редакторская и организационная работа легла на плечи Воронского. Уже летом 1921 года вышел первый номер журнала, вокруг которого в недалеком будущем суждено было сложиться «Перевалу», группировке, наиболее последовательно отстаивающей гуманистический пафос искусства.

    Воронскомуза короткое время удалось создать очень интересный журнал. «“Красная новь” оказалась центром, вокруг которого собрались первые кадры советской литературы, - писал, обозревая в конце 20-х годов литературу первого советского десятилетия В.Полонский, критик и журналист, главный редактор журналов «Печать и революция» и «Новый мир». – Сквозь журнал в советскую литературу прошли почти все крупные имена. Посмотреть книжки “Красной нови” с первой до последней – это значит проследить первые этапы советской литературы». В самом деле, на страницах своего журнала Воронскийпредоставил место и новым писателям (Вс.Иванов, К.Федин, Л.Сейфуллина, И.Бабель, Б.Пильняк, А.Малышкин, Л.Леонов, М.Зощенко, Н.Тихонов), и тем, чьи имена были известны и до революции (М.Горький, А.Толстой, С.Есенин, И.Эренбург, В.Вересаев, В.Лидин, М.Пришвин, А.Белый). Сам он, выступая как критик, создал литературные портреты А.Белого, В.Вересаева, М.Горького, В.Маяковского, С.Есенина, Вс.Иванова, А.Толстого, Б.Пильняка, портреты литературных групп: «Кузницы», «Октября», «Перевала». «Красная новь», по словам В.Полонского, стала новым растущим домом современной литературы, а сам Воронскийвиделся как Иван Калита русской словесности, собиравший ее по крупицам в тот момент, когда она в этом действительно нуждалась. Положение собирателя, констатировал Полонский, было, конечно, не легким: “Красная новь” «сделалась органом по преимуществу попутнической литературы, за отсутствием другой. Задача собирания развеянных писательских сил, сохранение старых мастеров, которые сумеют перейти на советскую платформу, привлечение новых из рядов литературной молодежи – такова была задача, стоявшая перед редакцией журнала» . В самом деле, установка редакции не столько на политические лозунги, сколько на художественную квалификацию, и привела к созданию вокруг журнала среды, из которой возник «Перевал».

    Конечно же, Воронскийбыл коммунистическим критиком, и представить появление в его журнале произведений В.Набокова, В.Ходасевича, Д.Мережковскогоили И.Бунинаочень трудно. Не принимал он и представителей так называемой «внутренней эмиграции», и в этом смысле показательны его литературные отношения с Е.Замятиным. Воронскийопубликовал статью о нем, нелицеприятную и несправедливую, где позволил себе подвергнуть резкой критике его неопубликованный, т.е. читателю неизвестный роман «Мы» (который будет напечатан в СССР спустя более шестидесяти лет, в 1987 году). Иными словами, он громил оппонента, не имевшего возможность возразить. Замятинотвечал взаимностью, называя “Красную новь” «официозным журналом», а Воронского- «коммунистическим критиком» , таким же, в сущности, как и Авербах. С его точки зрения, когда он всматривался в литературную ситуацию метрополии из эмиграции, из Парижа, принципиальной разницы между ними не наблюдалось.

    И все же, думается, не вполне справедливо становиться на парижскую точку зрения. Взгляд изнутри литературной ситуации обнаруживал, что дистанция между «Красной новью» и «На посту» была огромной, эти два издания обозначали полюса художественного и политического спектра 20-х годов. И Воронский, яркий критик, тонкий редактор и талантливый издатель, сумел как никто другой выявить центральные пункты литературных разногласий между этими полюсами.

    Они определялись, в первую очередь, традиционным для русской культуры вопросом об отношении искусства к действительности, который был поставлен еще Н.Г.Чернышевскимв его знаменитой диссертации. Каковы задачи искусства в новом обществе? Какова роль художника? Кто он - пророк в своем отечестве или же подмастерье, кустарь-одиночка, художественно обрабатывающий не им созданные идеологические построения, на чем настаивали лефовцы? Является ли искусство важнейшей сферой общественного сознания наравне с философией, или же его функции сводимы к элементарной дидактике, передаче передового опыта, дизайну, украшению быта, иначе говоря, если вновь воспользоваться метафорой А.Блока, действительно ли он должен всего лишь сметать сор с улиц? Для чего книгу берут в руки - для развлечения или же для того, чтобы лучше понять бытие и свое место в нем?

    Для Воронскогоответ был однозначен - он сформулировал его так точно, что его слова стали лозунгом одного из полюсов общественного сознания 20-х годов: "Искусство как познание жизни и современность" - озаглавил он одну из своих статей. "Искусство видеть мир" - подчеркнул в названии другой. В основе его концепции лежала познавательная функция искусства.

    «Что такое искусство? - спрашивал Воронскийи тут же отвечал: - Прежде всего искусство есть познание жизни… Искусство, как и наука, познает жизнь. У искусства, как и у науки, один и тот же предмет: жизнь, действительность. Но наука анализирует, искусство синтезирует; наука отвлечена, искусство конкретно; наука обращена к уму человека, искусство - к чувственной природе его. Наука познает жизнь с помощью понятий, искусство - с помощью образов, в форме живого чувственного созерцания» .

    Теорию познавательной функции искусства Воронскийпротивопоставляет концепциям, имеющим весьма авторитетных защитников. Пролеткультовцы Арватови Гастев, критики ЛЕФа Чужаки Брик, конструктивист К.Зелинский, отстаивая различные варианты теории "искусства - жизнестроения" или "производственного искусства", при всех нюансах своей концепции видели в нем служанку производства и быта. Ее нанимали хозяева, в данном случае - руководители крупного индустриального производства, которому преклонялись как божеству лефовцы, конструктивисты, пролеткультовцы, и в задачу ее входило обеспечение максимального комфорта для производителя материальных ценностей - для отдельной человекоединицы, стоящей у станка, ибо в таком эстетическом масштабе, какой предложен левым фронтом, индивидуальность, личность этого человека с его запросами и противоречиями, радостями и горестями просто неразличима. Лефовцы приходят к унификации личности, к «апологии дисциплинированной машины», как интерпретировали их концепцию личности перевальцы, видя в ней "отчетливо функционирующего человека", производителя материальных ценностей - и в задачу искусства входит как можно быстрее и лучше эту унификацию провести.

    «Для нас социализм, - возражал им Лежнев, – не огромный работный дом, как это представляется маньякам производственничества и поборникам фактографии, не унылая казарма из «Клопа», где одинаково одетые люди умирают от скуки и однообразия. Для нас это – великая эпоха освобождения человека от всяческих связывающих его пут, когда все заложенные в нем способности раскроются до конца» .

    "Красная новь" Воронскогостала цитаделью, в которой многие писатели (признанные сейчас классиками) нашли защиту от огня и меча "неистовых ревнителей" пролетарской чистоты. "Во время литературного пожара Воронскийвыносил мне подобных на своих плечах из огня", - скажет позже М.Пришвин, "писатель с реакционным нутром", как рекомендовали его рапповцы. Слова М.Пришвинане будут преувеличением: до определенного момента стены этой цитадели были недосягаемы для противника.

    Это стало одним из обстоятельств, приведшем в 1924 году к образованию вокруг "Красной нови" группы "Перевал". Эта группа стала школой А.К.Воронского- его имя прочитывалось на знаменах "Перевала" даже после 1927 года, когда Воронскийбыл устранен с “литературного поля битвы” (Горький). Он предложил идеи, подхваченные и развитые его соратниками, критиками "Перевала": Дмитрием Александровичем Горбовым, Абрамом Захаровичем Лежневым; он предоставил страницы журнала писателям - перевальцам. Идейно и организационно "Перевал" без Воронскогоне состоялся бы, хотя сам он организационно не был членом этой группы.

    Эстетические взгляды критиков «Перевала» оформились во второй половине 20-х годов, когда и вышли их основные книги. Это «Искусство и жизнь»(1924), «Литературные записи»(1926), «Мистер Бритлинг пьет чашу до дна»(1927), «Искусство видеть мир» (1928), «Литературные портреты»(1928-29) А.К.Воронского; «У нас и за рубежом», «Путь М.Горького» (обе – 1928), «Поиски Галатеи»(1929) Д.А.Горбова; «Современники»(1927), «Литературные будни»(1929), «Разговор в сердцах»(1930) А.З.Лежнева.

    Идейно-эстетическая концепция Перевала была связана с интересом к будущему. Отсюда и такое своеобразное название группы: за перевалом времени они стремились различить "элементы завтрашней морали", "новый гуманизм", "новый, подлинный коммунизм", "нравственность завтрашнего дня". Перевальцы пытались заглянуть в будущее, бросить взгляд на "тот новый подлинный гуманизм, который выдвигается нашей эпохой перестройки общества, идущего к уничтожению классов, и без которого немыслима поэзия наших дней" . Эта опора на будущее объективно вела к утверждению общечеловеческого начала в искусстве, которое противопоставлялось сиюминутности. "Художник должен уметь сочетать временное с вечным, - подчеркивал Воронский. - Только тогда его вещи и становятся достоянием будущего".

    Ориентация на будущее, с точки зрения которого рассматривается настоящее, обусловила практически все лозунги перевальцев, предложенные ими искусству 20-х годов. Символ веры их выражался тремя важнейшими тезисами: искренность, эстетическая культура, гуманизм .

    Искренность - этот лозунг направлен против теории социального заказа, обоснованного теоретиками ЛЕФа. Художник - не кустарь-одиночка, он не может взять социальный заказ так, как берет портной заказ на пальто. Он в ответе за идеологические построения, которые содержатся в его произведениях, и не в праве выполнять чуждый ему социальный заказ, наступать на горло собственной песне: неискренность дорого обойдется не только ему, но и обществу.

    Эстетическая культура . "Искусство, - писал Воронский, - всегда стремилось и стремится возвратить, восстановить, открыть мир прекрасный сам по себе, дать его в наиболее очищенных и непосредственных ощущениях. Эту потребность художник ощущает, может быть, острее других людей потому, что в отличие от них он привыкает видеть природу, людей, как если бы они были нарисованы на картине; он имеет дело преимущественно не с миром как таковым, а с образами, с представлениями мира: его главная работа происходит преимущественно над этим материалом" . "Образы", "представления мира", "мир, прекрасный сам по себе" – в этом «неистовым ревнителям» пролетарской классовости виделся идеализм. С теми же упреками, скажем, обратился Авербахк Горбову, когда услышал от него о "сокровенном мире богини Галатеи", о том, что "задача художника не в том, чтобы показывать действительность, а в том, чтобы строить на материале реальной действительности, исходя из нее, мир действительности эстетической, идеальной".

    Но важнее чем панический страх перед идеализмом был страх перед той концепцией личности, которую утверждали участники «Перевала» - в данном случае, перед личностью художника. Потребность увидеть мир, прекрасный сам по себе, художник воспринимает острее других людей, утверждал, в частности, Воронский, и с этим не могли смириться неистовые ревнители. Сама идея исключительности художника, его умение видеть дальше и больше других, его пророческая миссия, с пушкинских времен утверждаемая русской литературой, приводила их в ужас. Это о них как бы с горькой улыбкой говорил Воронский: «Самые рассудочные люди часто в искусстве - самые тупые и невосприимчивые» .

    Что же дано художнику? Эстетическое восприятие мира, скажем мы сейчас, суммируя комплекс идей Воронского. Художник наделен "способностью находить прекрасное само по себе там, где оно скрыто", ему доступно "бескорыстное наслаждение миром", он ощущает "неиспорченые, девственно яркие образы". И у подлинного художника не может быть иной цели кроме той, чтобы научить других людей "искусству видеть мир". Здесь и завязывался узел конфликта Воронскогосо многими из его современников.

    Критиков РАППа и ЛЕФа вполне устраивал тот человек, о котором с горечью писал Воронский: «В нас, как в зеркале с неровной поверхностью, действительность отражается в искаженных формах. Мы более похожи на больных, чем на нормальных людей. Прошлое, господствующая капиталистическая среда, пережитки миллионы людей делают такими больными и ненормальными» . Мало того, сознательно или бессознательно лефовские творцы "отчетливо функционирующего человека" или "живого человека" РАПП стремились объективно к консервации такого "искаженного" человека: ему легче внушать ультраклассовые идеи.

    Где же видел выход Воронский? Как предлагал он уйти от "искаженных форм" действительности, от "искривленного восприятия мира"? В этом, по его глубокому убеждению, и состоит величайшая миссия искусства. «Но, окруженный этим искаженным в его представлениях миром, человек все же хранит в памяти, быть может, иногда лишь как далекое, смутное сновидение, неиспорченные, подлинные образы мира. Они прорываются в человеке вопреки всяким препятствиям... Неподдельное, подлинное искусство иногда сознательно, а еще чаще бессознательно, всегда стремилось к тому, чтобы восстановить, найти, открыть эти образы мира. В этом - главный смысл искусства и его назначение» .

    До 1927 года цитадель "Красной нови" была неприступна. В 1927 году она пала: Воронскийбыл устранен с литературного поля битвы, как говорил Горький. Его вынужденный уход с поста главного редактора «Красной нови» и исключение из партии обусловлены политическими событиями: в 1927 году была разгромлена троцкистская оппозиция, участником которой был Воронский. Его уход ощущался современниками как большая потеря. Тогда же между М.Горьким, живущим в эмиграции, в итальянском средиземноморье, и писателем Ф.Гладковым, очевидцем и непосредственным участником литературного процесса, состоялся следующий эпистолярный диалог.

    Горький . Мне жаль, что Воронскийуходит из «Красной нови», очень жаль. И странно, чем и кому он не понравился?

    Гладков . Кому не понравился Воронский? ВАПП, конечно, в первую очередь. Эти интриганы и чиновники новой формации добиваются полного уничтожения Воронскогокак оплота «мещанской» литературы, борются за верховное руководство всей советской литературой, чтобы стать единственным ее гегемоном.

    Горький (Воронскому). Если это правда, - это очень грустно и более, чем грустно. Это свидетельствует, что у нас все еще не научились ценить работников по их заслугам и работу по достоинству ее. Вами создан самый лучший журнал, какой возможно было создать в тяжелых условиях, хорошо известных мне.

    Воронский (Горькому). За последнее время положение мое обострилось оттого, что я решительно выступал против ряда глупостей, которые могли совершиться, но не совершились, вернее, совершились в небольшой пока дозе .

    Три года спустя Горькийс грустью констатировал: «В литературе царят споры и раздоры кружков, а Воронский, Полонский, Переверзев, Беспалов, перевальцы устранены с поля битвы. Меньше всех заслужил это самый талантливый Воронский, если он вообще заслужил остракизм».

    Однако отстранение Воронскогов 1927 году не привело к распаду группировки, обладающей серьезной и глубокой эстетической программой. На протяжении еще трех лет они играли, возможно, самую заметную роль в литературе и критике.

    Утверждая свои идеи, участники «Перевала» оперировали широкими образами-символами, имеющими глубинный философский смысл, касающийся самой природы искусства. Среди них – образ сокровенной богини Галатеи. Так называлась и книга Д.Горбова, ставшая эстетической декларацией «Перевала»: «Поиски Галатеи» (Москва, «Федерация», 1929). Выходу этой книги предшествовали достаточно драматические события.

    Доклад «Поиски Галатеи» был прочитан в октябре 1928 года на объединенном заседании активов «Перевала» и РАПП. Заседание состоялось по предложению Л.Авербаха, который гарантировал Д.Горбову«товарищескую форму полемики», как ее понимали рапповцы. Однако и сами перевальцы не были готовы к товарищеской форме полемики: жажда спора, отталкивания от чужого мнения была характерна для них, может быть, даже в большей степени, чем для представителей других направлений. Так, Д.А.Горбов, настроенный весьма миролюбиво, начинает свой доклад, обращаясь к рапповцам, предложившим встречу и вроде бы ищущим понимания и диалога: «Я не хочу подозревать теперешних руководителей ВАППа в лицемерии. Несмотря на недопустимость полемических выпадов, направленных ими на нас – перевальцев… я готов видеть в этой группе товарищей, заблуждающихся, но одушевленных искренним стремлением содействовать успешному развитию пролетарской литературы. Не обвиняя их в лицемерии, я, однако, при всем желании, не могу не видеть в них пустосвятов» . Определив таким образом характер своих отношений с аудиторией, Горбовперешел к самому актуальному для себя и для «Перевала»: размышлению о сущности искусства.

    «Какова же подлинная природа искусства, - вопрошает Горбову своих слушателей из РАПП, - не поняв которой нельзя работать в искусстве?» - и приводит далее обширную цитату из стихотворения Баратынского«Скульптор»:

    Глубокий взор вперив на камень,

    Художник нимфу в нем прозрел,

    И пробежал по жилам пламень,

    И к ней он сердцем полетел…

    В работе сладостно-туманной

    Не час, не день, не год уйдет,

    А с предугаданной, желанной

    Покров последний не падет.

    Покуда, страсть уразумея,

    Под лаской вкрадчивой резца,

    Ответным взором Галатея

    Не увлечет, желаньем рдея,

    К победе неги мудреца.

    «Я принимаю мужественное решение, - продолжает Горбов. - Пренебрегая капризным пером Авербахаи фривольным карандашом Кукрыниксов, - во всеуслышанье объявляю приведенное стихотворение Баратынскогообщеобязательной для всякого подлинного художника формулой творчества» .

    Мир Галатеи - это мир искусства, мир, существующий наравне с миром реальным, вещным, ощутимым. Предметы и факты реальной действительности, втянутые художником в мир Галатеи, говорил Горбов, получают иное, нереальное значение: они предстают там знаком некоей идеальной, эстетической системы, созданной замыслом художника. Прорыв в мир сокровенной богини Галатеи, мир идеального и прекрасного, и есть общественная задача искусства. «Именно идеальная, эстетическая действительность, создаваемая художником, именно этот мир “сокровенной богини” Галатеи и есть та особая форма общественного бытия, раскрытием которой целиком и без остатка поглощен художник. Предметы и факты реальной действительности, “изображенные” или “показанные” на страницах искусства, не имеют самостоятельного значения. Ведь их нельзя понимать буквально. Втянутые художником в мир Галатеи, они получают иное, нереальное значение: они предстают там знаками некой идеальной, эстетической системы, созданной замыслом художника» .

    Желая найти хоть какие-то точки соприкосновения со своими оппонентами, Горбовприводил один из эпизодов романа «Разгром» А.Фадеева, заметной фигуры в руководстве РАПП, где Левинсон идет проверять ночные дозоры и видит в отсвете костра улыбку на лице одного из партизан. «Я люблю этот отрывок, - говорил собравшимся Горбов, не за то, что в нем показано, а за то, чего в нем не показано. Я люблю его за то, что рядом с Левинсоном, которого мы видим, по этой картине легкой поступью невидимкой прошла “сокровенная богиня” Галатея». С его точки зрения, «Разгром» - единственный пока роман, где совершен «выход художника, принадлежащего к ВАПП, из мира штампа и голого показа действительности в мир эстетического ее претворения, в идеальный мир Галатеи» .

    Трудно сказать, на что рассчитывал Горбов, апеллируя к своим слушателям из РАПП. Они говорили на разных языках, использовали принципиально разные категориальные аппараты: политические лозунги, заимствованные из партийного лексикона и приложенные к литературе – у РАПП; широкие образы-символы, обладающие неисчерпаемым смысловым объемом, имеющие глубинные мифологические и культурно-исторические истоки – у «Перевала». «Диалектико-материалистический метод», «союзник или враг», «призыв ударников в литературу», «срывание всех и всяческих масок» - с одной стороны; «сокровенная богиня Галатея», «искренность», «эстетическая культура», «мастерство», моцартианство и сальеризм – с другой. Диалог был невозможен и в силу принципиально разного уровня образованности оппонентов, да, пожалуй, стороны и не стремились к нему, используя его для достижения целей, своих у каждой стороны: политическое шельмование и устранение противника с «литературного поля боя», как говорил Горький, - у РАПП; высказывание и еще более точное формулирование своих идей в отталкивании от противного мнения – у перевальцев. И нужно сказать, что обе стороны своих целей достигали в этом странном диалоге на разных языках.

    «Беру кусок жизни грубой и бедной и творю из него сладостную легенду, ибо я поэт»,- приводил Горбовцитату из Федора Сологуба, само имя которого было предано анафеме в рапповских кругах как декадента, и затем задавал вопрос, выводивший из себя оппонентов: «Спрашивается, можно ли взять эту формулу Сологубаи положить ее в основу художественного воспитания нашей пролетарской литературы?». Этот вопрос носил принципиальный характер, ибо давал возможность расширить рапповский лозунг «учебы у классиков» и ввести в литературный и культурный оборот современности опыт символизма и шире - огромный пласт литературы Серебряного века, чтобы «учиться» не только у Л.Толстого, но и у Белого, Соловьева, Сологуба. «Да, - продолжал Горбов, - эта сологубовская формула подлежит усвоению каждым молодым писателем, в том числе и пролетарским. Тов. Либединский! - обращался Горбовк одному из признанных рапповских писателей. - Учите пролетарских писателей претворять простой и грубый материал жизни в сладостную легенду! В легендах больше жизни, чем это кажется на первый взгляд! В иной сладостной легенде больше горькой правды жизни, чем в голом показе жизненных фактов» .

    Такой призыв, обращенный к Либединскому, автору знаменитой в 20-е годы повести "Неделя", автору "Комиссаров", живописующему суровые будни гражданской войны и подвиги коммунистов - никак не сладкую легенду, понравиться не мог. РАПП утверждал иные принципы подхода к искусству. Идеи "перевальцев" были восприняты как “отрыв от действительности” “идеализм” и “контрабанда идеалистической реакции”. Их противники не услышали главного: стремления расширить литературный кругозор современности, суженный вульгарно-социологической догматикой, и ввести гармонию в реальную жизнь, дисгармоничную и разорванную.

    Утверждая свои представления об общественной функции искусства как о построении идеальной эстетической действительности, как о мире Галатеи, как об особой форме общественного бытия, «перевальцы» с неизбежностью приходили к лозунгу искренности, направленному против теории социального заказа, введенной О.Брикоми подхваченной потом РАПП. Прямое отрицание социального заказа в контексте времени было просто невозможным, поэтому Горбоввыдвигает свою трактовку социального заказа, которая, по сути, является отказом от него: «Найти в самом себе социальный заказ своего класса, предстоящий не как нечто извне данное, ВАППовской купчихой натверженное, а как живой факт собственного внутреннего мира художника. От этого подлинного социального заказа художник не должен отрываться ни на минуту» .

    Можно представить, что сделали рапповцы с Горбовым, выслушав его суждения о сокровенной богине Галатее, Сологубе и романе «Разгром» Фадеева! Он сам рассказывает об этом в следующей статье своей книги, «Галатея или купчиха». Как и можно было бы догадаться, обещание «товарищеской формы полемики» не было выполнено Авербахом. Он «раздраконил» доклад не только на заседании, но и печатно – в ближайшем выпуске «Вечерней Москвы», имеющей многотысячную аудиторию. Ответная статья Горбоваувидела свет лишь в книге, выпущенной тиражом три тысячи экземпляров год спустя после описанных событий. «На основании разбора моей неопубликованной, т.е. для читателя несуществующей работы, - жаловался Горбов, - Авербахвесьма “товарищески” говорил на страницах «Вечерней Москвы» о необходимости снять с меня «марксистский мундир», который-де является для меня либо «защитным цветом», либо «преходящим увлечением». Читательский слой, обслуживаемый «Вечерней Москвой», очевидно, представляется Авербахунаиболее подходящей инстанцией для решения подобных вопросов» .

    Драма «Перевала» состояла в том, что подавляющее большинство участников литературного процесса говорило на другом языке и не могло понять тех широких образов-символов, которыми оперировали Горбовили Лежнев. Среди таких эмоционально и содержательно насыщенных образов в конце 20-х годов появились образы Моцарта и Сальери. Они оказались в центре литературно-критической полемики в связи с выходом в свет повести «Мастерство», принадлежащего перу яркого писателя, несправедливо забытого теперь, участника «Перевала» Петра Слетова. Ее главные герои, Мартино и Луиджи, воплощают разные принципы отношения к искусству, к художнику, к творчеству: рациональное, связанное со стремлением поверить алгеброй гармонию, - с одной стороны. Вдохновенное, эмоциональное, иррациональное, связанное с бескорыстным наслаждением красотой вещи и гармонией мира – с другой. Очевидно, что именно эта проблематика объективно оказывалась тем центром, вокруг которого шла борьба между РАПП и «Перевалом». Так или иначе, вся проблематика споров 20-х годов (о методе литературы, о классовости искусства, о концепции личности) все дискуссии того времени (о живом человеке, о психологизме, о фрейдизме, соотнесенности рациональной и иррациональной составляющей в характере) сводились к спору, который вели между собой пушкинские Моцарт и Сальери, как бы ставшие полноправными участниками идейных споров первого советского десятилетия. В 1929 году к этому напряженному диалогу подключились и герои повести П.Слетова«Мастерство».

    Творческая история этого произведения весьма показательна. Она восходит к 1926 году, когда в Государственном институте музыкальной науки состоялась выставка смычковых инструментов, где были представлены редкие и ценнейшие экземпляры, среди которых были скрипки Страдивари и Амати. Выставка стала заметным событием культурной жизни Москвы и напомнила о том, что история скрипичной музыки тесно связана с историей революционного движения Европы. Суть в том, что Французская революция открыла для скрипки, звучавшей прежде на улице, на рынке, у городских ворот, в кварталах бедноты, двери дворцов. И скрипка под дворцовыми сводами зазвучала совершенно по-новому: сложилось невиданное ранее сочетание акустических условий и демократической аудитории, вошедшей под дворцовые своды. Обнаружилось, что там, где раньше слышались клавесины или органы, скрипка, народный инструмент, звучит отнюдь не хуже. Скрипка, таким образом, стала музыкальным инструментом революционной Европы, ассоциировалась с музыкой демократической аудитории, с романтическими идеалами Великой французской революции. Искусство скрипичных дел мастера привлекает всеобщее внимание, в сознании толпы он из ремесленника превращается в мастера.

    Слетовизбрал своим героем скрипичного мастера, Луиджи Руджери. Это вымышленный персонаж, хотя в его образе угадываются некоторые черты Страдивари. В повести точно воспроизведен не только городской быт ХVIII века, но и топография Кремоны, города, где жил Страдивари (его образ характеризуется несколькими лейтмотивами), облик городских ворот Оньи Санти, маленький домик мастера у Порта По. Конфликт повести обусловлен противостоянием двух героев: скрипичного мастера Луиджи Руджери и его ученика, Мартино Форести. Попадая на выучку к Луиджи, вдохновенному творцу, Мартино хочет понять и освоить секреты его мастерства. Здесь-то и сталкиваются два разных понимания того, что такое искусство и творец, мастер.

    Мартино воплощает рациональный, головной подход к искусству, в то время как Луиджи пытается привить своему ученику умение бескорыстного наслаждения красотой мира, как сказал бы Воронский: он советует ему любоваться церковными фресками, витражами соборов, резьбой по дереву итальянских мастеров, смотреть на гармонию обыденности, даже если это обыденность рынка, городского быта Кремоны. Это умение, полагает мастер, даст интуицию, творческий полет, которому не научат и десять учителей, ибо он иррационален по своей природе. Не стать мастером, наставляет Луиджи своего подмастерья, но остаться навсегда ремесленником, если не научиться видеть гармонию обыденного бытия, воплотив ее затем в природном материале. Мартино не понимает учителя, полагая, что он просто не хочет передать свое мастерство. «Лучше бы он сказал мне точно толщины дек и высоту сводов, я постарался бы вырезать как можно более тщательно» .

    Луиджи видит тайну мастерства совсем в другом: толщина дек в каждом случае будет разной, как и высота свода: их подскажет материал, живое дерево. «У дерева, даже мертвого, - размышляет мастер, - есть своя собственная жизнь. Умей не искалечить ее, а освободить и в то же время дать новую жизнь инструменту, вдохнув в нее свою душу»(59). Задача творца – увидеть жизнь, гармонию материала, обнажить ее и дать возможность проявиться: «Если ты взял ель с волнистой ниткой, посмотри, какой чудесный рисунок получится у тебя… Ты снимешь рубанком один только волос, и все переплетется и заиграет по-новому. Распили торец – прерванные нити брызнут, как лучи от хвоста кометы, и соединятся в беспокойный пламенный узор. Приложи ухо, попробуй согнуть, взвесь на руке – в этом радость познания»(58).

    Около трех лет проводит Мартино в маленьком домике Луиджи, не продвигаясь в том видении, которое пытается открыть ему учитель. В безумном желании выведать тайны мастерства, Мартино ослепляет своего учителя. И здесь начинается мистический сюжет повести: жизнь, сокрытая в мертвом дереве, о которой твердил учитель своему тупому ученику, обрушивается на палача, мстит за жертву. Мартино слышит стоны мертвого, как ему кажется, дерева, которое из-за его преступления не воплотилось в скрипку.

    «Мы сидели в полной тишине, шум затихшей Кремоны не доносился к нам. И вот я услышал действительно легкие звуки, как будто легкий звон выстукиваемой деки. Волосы зашевелились у меня на голове, я весь сжался и окаменел от ужаса. Луиджи временами шептал:

    Ты слышишь? Это альтовая нижняя дека, я почти ее сделал, она ближе всех к бытию и громче звучит. Но есть и другие, слушай… те едва зачаты…

    И я услышал другие: они были тише вздохов, но тем сильнее заставили меня сжаться. Покрытый испариной, слушал я хор этих тихих стонов»(112).

    Очевидно, что Слетов, создавая образ Луиджи, в конце 20-х годов, художественно воплощает ту концепцию творческой личности, о которой писал в начале десятилетия А.Блокв своей знаменитой Пушкинской речи: «Поэт – сын гармонии; и ему дана какая-то роль в мировой культуре. Три дела возложены на него: во-первых, освободить звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых – привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих – внести эту гармонию во внешний мир» . Именно в поиске гармонии, в освобождении звука из изначальной стихии, в привнесении ее в жизнь видит Слетовсмысл искусства. Его оппонентам из РАПП ближе взгляд Мартино.

    Потрясенный открывшимся, Мартино видит в ночных голосах не жизнь, даруемую творцом, превращающим дерево в скрипку, а дьявольское наваждение, и убивает учителя, уходит из Кремоны и после долгих скитаний становится иезуитом, убийцей и палачом, соединив свою жизнь с «братьями в святом деле защиты родины и матери-церкви от насильников и святотатцев… Своими руками вешал я предателей церкви, во имя божье разя вольнодумцев, и ни разу стоны их не тронули, а мольбы о пощаде не разжалобили меня»(123). Полагая, что Луиджи, его первая жертва, был вероотступником, надевшим на себя личину мастера, Мартино недоумевает: «Но отчего все же мысль моя всякий раз смущается при воспоминании о Луиджи?»(123). «В туманных снах хороводы безмолвных скрипок пляшут передо мной гнусный шабаш, их эфы свирепо подмигивают мне, грифы изгибаются, как змеи, и тянутся ко мне длинными, как жала, языками оборванных струн. В смертельной тоске размахиваю я кувалдой, и эфы кровоточат, как глазницы Луиджи…

    Боже мой, неужели же, избрав меня своим орудием, ты не защитишь от адских сил!»(124).

    Разрешение конфликта в повести Слетовапредугадывало развязку драматического столкновения РАПП и «Перевала». Рапповцы, подходившие к искусству и литературе с рационально-прагматической точки зрения, оказались сильнее. Окончательная победа была одержана ими в апреле 1930 года, когда группа «Перевал» была подвергнута уничтожающей критике на дискуссии в Комакадемии, проходившей под характерным лозунгом: "Против буржуазного либерализма в художественной литературе". Означенную тенденцию воплощали собой, разумеется, участники «Перевала». В ходе дискуссии все лозунги «перевальцев» были отвергнуты.

    Лозунг гуманизма , который трактовался его защитниками как идея самоценности человеческой личности, трактовался М.Гельфандом, сотрудником Комакадемии, который выступал на дискуссии с основным докладом, так: «реакционный мелкий буржуа, развертывающий знамя буржуазного либерализма, органически не может обойтись без лозунга "гуманизма", ибо это один из лозунгов самозащиты и сопротивления "угнетенных", "обиженных", выбиваемых революцией из седла классов и групп» .

    Другой пример. Речь идет о формуле "моцартианства ", акту



    А.А. Богданов и его учение о культуре

    Марксизм как теоретическая конструкция позволил выработать новый взгляд на исследование культуры, и этот взгляд прежде всего макросоциологический. Дальше возможны варианты, поскольку макросоциология самого Маркса непосредственно сливалась с его экономической теорией, и это был только один из вариантов, а на той же основе возможны и другие.

    В конце ХIХ века проблемами культуры на концептуальном уровне занимались многие видные русские марксисты, такие как Плеханов, Покровский, Иоффе. Марксистский метод опробовал и Бердяев, но потом он от него отошел и даже перешел в критики этого метода, хотя и использовал.

    Первопроходцем в обращении русского марксизма к проблемам культуры следует считать Г.В. Плеханова. Мысли его о культуре в ряде позиций до сих пор остаются интересными, хотя сегодня на них редко ссылаются. Взгляды Плеханова на культуру были опосредованы историческими и социально-политическими ракурсами. Это был социологический детерминизм, достаточно своеобразный в плехановском варианте. Универсальный ключик марксистской методологии, как казалось первым авторам-марксистам, открывал широкие перспективы.

    Плеханов представляет читающей публике культуру через понятие «способа производства», что было тогда в новинку. Способы производства в истории подчинены формационной картине развития общества, поэтому в дальнейшем в марксистской традиции и культура должна была вписываться в эти экономические формации.

    Вторая особенность его метода – классовый подход к культуре. Культура есть составная часть общества. Она отражает то, что скрыто от глаз, но является движущей основой истории: взаимоотношения и борьбу классов. Культура опосредована исторически конкретной социально-классовой структурой общества. А разные классы имеют разные потребности и т.д. Содержание и смысл, связанные с формами культуры, проявлялись в процессе удовлетворения социальных и материальных потребностей разных классов.

    Если говорить с сегодняшних позиций, то это был ранний вариант функционального принципа , понимаемого Плехановым через призму классового детерминизма. И культура здесь выглядит как организованная система, приязанная к конструкции понятий марксизма.

    Основания богдановского метода

    «Идеи мыслителя Богданова как раз отличаются тем необыкновенным свойством, что даже там, где в контексте своего исторического времени они казались заблуждением, подвергались резкой критике, то впоследствии они оказывались соответствующими реальности».

    В.В. Попков

    Как ни странно, прогрессистский революционный пафос первых русских марксистов совпадает по своим устремлениям с прагматизмом и точно также опирается на самый рафинированный рационализм. Это особенно заметно в работах автора, сыгравшего огромную роль на переломе эпох, то есть в 1920-е. Речь пойдет об Александре Богданове.

    А.А. Богданов рассмотрел концепцию культуры в следующих своих трудах: «Основные элементы исторического взгляда на природу» (1899), «Познание с исторической точки зрения» (1901), «Эмпириомонизм» (1905-1906), «Из психологии общества» (1906), «Всеобщая организационная наука», она же «Тектология» (1912), «Роль коллектива в истории» (1914), «Наука об общественном сознании» (1918) и ряде других работ. Культура интересовала его всегда и рассматривал он ее всесторонним образом. Недаром министром культуры в правительстве большевиков стал его последователь и друг А.В. Луначарский. Мало того, что они дружили, он даже был женат на сестре Богданова первым браком.

    Наиболее ясно богдановская концепция «пролетарской культуры» выражена в работе «Культурные задачи нашего времени» (1911), где автор обосновывал проекты «Рабочего Университета», «Рабочей Энциклопедии» и т.д. – институтов, призванных развивать культурный потенциал и сознательность трудящихся масс. Что характерно, впоследствии они были в разных вариантах реализованы после революции.

    В той или иной мере эту концепцию разделяли почти все русские марксисты, в том числе Ленин, Троцкий, Воровский, Сталин, Луначарский и другие, кроме, пожалуй, самого Плеханова. И откликов на нее от старых знакомых по ссылкам, например, Н. Бердяева (который и познакомил Богданова с марксизмом, а он тогда им увлекался), было немало.

    Некоторые пишущие о Богданове считают, что философия культуры вообще была ядром всех его работ. Между тем центральным смыслообразующим понятием богдановской философии культуры является все же «организация опыта». Культура следовала из этого ядра.

    В целом этот уникальный теоретик построил грандиозное здание, обозреть которое с трудом удается только сейчас. Как сказал о нем еще в 1927 году один из его непримиримых критиков, академик А.М. Деборин: «Он единственный, кто создал целостную своеобразную философскую концепцию, с высоты которой обстреливал все положения марксизма».

    Поэтому во всем, к чему он обращается, обнаруживается очень много граней и связей со всеми его работами. На первом месте здесь обычно ставят его «Тектологию» – науку об общих принципах и законах организации. В ее основу была положена системная идея изоформизма абиотических, биотических и социальных систем. На западе подобная идея была опубликована Л. фон Берталанфи только в 1938 году – через четверть века.

    Левое направление русского марксизма наиболее ярко проявилось в теории «пролетарской культуры» и идее «производственного искусства», которые сформировались у Богданова в предреволюционный период были развиты у его последователей – Луначарского, Пунина, Полетаева. Это был момент истории, в котором российский пролетариат осознал себя как самостоятельный класс, способный на активные действия в экономике, политике и культуре.

    Концепция Богданова характеризуется как крайне левая, и крайне радикальная. В отличие от академически ориентированных плехановцев, ему присуще стремление превратить общефилософскую методологию и социологические модели в орудие непосредственного действия.

    Рассмотрим основания его платформы. Для начала констатируем, что он остается последовательным эволюционистом, материалистом и стоит на позициях пролетарской идеологии. Он применяет функциональный подход к культуре, но это другой подход, чем у Плеханова.

    Как марксист, Богданов не отделяет культуру от социальной сферы: социокультурность у него взаимосвязана и являет собой единство. Но ортодоксальный марксизм по отношению к культуре ему чужд: социологический детерминизм и упрощенный классовый принцип, применявшиеся первыми русскими марксистами, с его точки зрения выхолащивают многообразие культурных проявлений. Он стремится сделать свой анализ более гибким.

    Чтобы понять замысел Богданова, нужно понять его идеал: это предельная целесообразность организации целого . И к тому же – предельно рациональная целесообразность. Исходя из этого идеала, высшей целью культуры он провозглашает универсальное преобразование мира и человека. А целесообразное преобразование – это в сегодняшнем понимании и есть принцип деятельности. Таким образом, Богданов развивает представление Маркса о деятельности и доводит его до инструментального понимания: «Культура класса – это совокупность его организованных форм и методов». Перед нами тотальность, «чистый принцип рациональной деятельности», все подчиняющий идеалу целесообразности.

    Зафиксируем первый важнейший шаг Богданова: культура как метод у него отделяется от содержания, которое культура несет. Отсюда остается один шаг до последующей НОТовской практики и этот шаг сделают его ученики и продолжатели. Это тот же шаг, который параллельно с ним делают идеологи прагматизма и основатели науки о менеджменте на западе.

    В полемике последующих лет всегда вставал вопрос: зачем пролетариату культура, и зачем она вообще. Как бы в ответ на этот вопрос Богданов выделил главную задачу культуры : это жизнестроительную активность. Она выступает как основа для установления единства с другими формами деятельности человека.

    Понятие культуры связывается им с понятием труда. Чтобы актикулировать свое понимание культуры, им вводятся понятия искусности, мастерства и профессионализма. Свое полнейшее выражение культура, соединенная с искусностью , получает в художественной деятельности, в искусстве. Отсюда вырастает знаменитое богдановское положение о слиянии искусства и жизни через «производственное искусство».

    Одна из великих исторических иллюзий, которую Богданов не мог не разделять как истинный русский марксист, это коллективизм в труде, в котором открываются некие общие цели и пути преобразования мира. Он страстно желал появления новой культуры, которая преодолеет ограниченность всех предыдущих этапов истории (авторитарной и индивидуалистической культур). И когда пришло время действовать, он был к этому готов, как никто другой. Ленину даже пришлось вмешаться в процесс построения новой культуры, поскольку влияние идей Богданова на эту сферу после Октябрьской революции было больше, чем влияние партии. Произошло это благодаря Пролеткульту – организации, появившейся еще до революции. Ее идеологом и стал Богданов.

    Уже в 1918 г. Богданов сформулировал программу пролетарской культуры . Ее суть – овладение пролетариатом организационными формами и методами пролетарской культуры в процессе коллективистического воспитания человека. А сам организационный подход к управлению и функционированию социальных структур он уже сформулировал в своей «Тектологии».

    Как всегда на этапе смены ментальных парадигм, новый идеолог тщательно избавляется от «идолов и фетишей» прошлого. Это проделали в свое время и Ф. Бэкон, и Р. Декарт. Единым понятием, заменяющим традиционные в истории философии понятия – дух, материя, субстанция и т.п. А. Богданов считал понятие «энергия ». Новое учение – энергетизм.

    Энергетизм понимается у него как новый тип причинности. И если на материале природы взаимопереход и взаимопревращение иллюстрируются очень убедительно, то в истории общества это понятие еще только предстояло утвердить. У Богданова энергетизм предстает как процесс развития общественной связи в различных формах. В этом направлении он действует как последовательный эволюционист, и здесь у него получается энергетический эволюционизм.

    В основе философской методологии А. А. Богданова лежит довольно сложный синтез махизма и марксизма (исторического и диалектического материализма). Общественное развитие трактуется им как процесс приспособления к среде, а сознание – как одна из форм такого приспособления. Специфика социального приспособления заключается в том, что оно совершенствуется в труде . Вот почему для раскрытия сути культуры им используется анализ труда. Что интересно, само понятие «труд» весьма активно обсуждается и интерпретируется в ту эпоху, причем не только в науке, но и в искусстве (например, у поэта А.К. Гастева, ставшего впоследствии первым директором Центрального института труда).

    Труд акцентирует техническую составляющую деятельности. И в этом смысле можно считать Богданова одним из первых авторов искусственно-технического подхода. По приему анализ труда – это «ключевое звено» его методологии: как анализ языка раскрывает содержание менталитета и культуры, так анализ труда у Богданова есть ключ к анализу культуры.

    Труд рассматривается Богдановым прежде всего как техническая деятельность в процессе труда . Экономические отношения – это отношения, возникающие по поводу трудовой деятельности. И это уже другой модус, иной ракурс трактовки марксизма. Источником развития общества у Богданова становится развитие форм общественного труда. А дальше связка следующая: «Развивающаяся практика меняет картину бытия».

    При этом метод сохраняется вроде бы марксов: обусловленность общественного развития идет снизу вверх, от базиса к надстройке, надстройка порождается базисом. Но Богданов хочет выяснить, как именно это происходит и делает это через труд.

    Дальше поворот мысли Богданова становится еще более интересным. Анализ культуры, труда и многого другого происходит через анализ психики. Здесь А.А. Богданов стоит на позициях феноменализма, утверждая, что ничего кроме микрокосма индивидуального сознания и его феноменов нам для исследования нам не дано. Это в его рамках сосуществуют и взаимодействуют объективное и субъективное, природа и культура, общество и личность. Только в сознании личности даны и психическое содержание, и физический мир. Кстати, аналогичное понимание было присуще и Л.С. Выготскому («Психология искусства»).

    Из этих посылок и возникает совершенно новаторский взгляд на культуру А.А. Богданова. Все основные аспекты – труд, поведение, культура – он рассматривает в контексте анализа психической жизни личности. Отсюда становится понятно, что история и культура – это принадлежность индивидуального сознания , а не реального мира. В этом очертании они обретают атрибутивные свойства – пространство, время, причинность. В культуре все исходит от человека, все сотворено им, включая образ мира, абстрактные понятия философии и науки, а также формы организации опыта.

    Культура в этом воззрении становится некой автономной монадой. Она тем более парадоксальна, что дислоцирована в психическом Я человека, хотя и выражена вовне.

    Но марксиста интересует не единица, а общество – в первую очередь. И надо отвечать на вопрос – как это индивидуальное становится общественным, является им?

    Обобществление феноменов индивидуального сознания, по Богданову, происходит через практику. Хотя она сама по себе субъективна, но понимание окружающего мира может обеспечить только практика. Получается, что практика не просто обуславливает, она сама и есть процесс становления объективной картины мира в формах времени-пространства и причинно-следственных связей.

    Психическое – обширная область, в которой только некоторую часть занимает сознательное. Социальность в понимании Богданова неразделима с сознательностью: «Социальная жизнь во всех своих проявлениях есть сознательно-психическая… Идеология и экономика – область сознательной жизни» (1, С. 57). Отсюда понятен предельный рационализм Богданова. Социальное – как сознательное – может опираться только на рацио.

    Управляемость – этот главный козырь ХХ века, может реализовываться только через сознательную часть психики человека, а здесь главенствует рационализм. Рационально сконструированный проект: вот основной путь, по которому идет наука и социальное управление в ХХ веке. Проект «пролетарской культуры», который выдвигает Богданов, в этом отношении парадоксален.

    Точка зрения на культуру

    Уже из сказанного можно понять, что воззрение Богданова на культуру многолико, как и все его творчество. Например, он понимал культуру как некую тональность, что очень тонко, и вплотную примыкает к нашей ментальной гипотезе. Не менее важно его утверждение, что у культуры нет границ. И наконец, культура у него наделялась онтологическим статусом через соединение понятий «творчество» и «форма». Но все эти нюансы можно понять только, если реконструировать целое. Попытаемся это сделать.

    Причиной рождения культуры является труд человека, а сама культура есть все, что приобретено в процессе труда . Эти приобретения возвышают, облагораживают, совершенствуют жизнь людей. Плоды труда и мысли поднимают человека над природой, они дают ему власть над стихийной природой и над самим собой – это все из цитат Богданова.

    Он функционалист. В его понимании функция определят структуру . А функция культуры , по А. Богданову, состоит в приспособлении общества к постоянно изменяющейся среде . Приспособление есть движущая сила развития. В обществе первичным приспособлением является социальной инстинкт , а формы духовной культуры, объединяющие членов общества, относятся к разряду вторичных приспособлений.

    Здесь возникает любопытное пересечение Богданова с прагматизмом и его основным понятием «опыт». У прагматиков это понятие, с которого они начинают, а у Богданова к нему ведет ряд шагов. Это шаги от техники к идеологии с доказательством их однородности: «Общественное бытие и общественное сознание в точном смысле этих слов тождественны», считает Богданов. На этом основании генезис форм общественного труда и есть генезис форм общественного сознания. Основной вывод: формы труда определяют тип культуры.

    При движении снизу вверх у него выстраивается последовательность причин и следствий: технические приспособления порождают организационные, развитие того и другого ведет к разделению труда, а это требует дальнейшего приспособления – и так вплоть до идеологии. Остается понять, какова здесь роль культуры.

    А. Богданов связывает культуру с целеполаганием общественного труда . Это аспект практической деятельности, без которой ее развитие немыслимо. Зафиксируем это как тезисы:

    культура несет практике цели ;

    культура обеспечивает развитие практики.

    Сущность культуры, по А.А. Богданову – это оформление и закрепление определенной организации. Идею организации он изложил в «Тектологии» – науке об общих принципах и законах организации. Этот труд изучали в Пролеткульте наряду с работами Маркса.

    Его в данном случае интересует все, что связано с социальной организацией, исходя из понятий «труд» и «опыт». Исторические формы труда – это базовое основание для социальной организации во всех ее аспектах. Отсюда вырастает его собственный вариант социологии, где разным типам деятельности и социальным институтам придаются соответствующие функции в обществе.

    Так, науки «…представляют организованный опыт прошлого, прежде всего технический» (2, С. 2). Наука есть результат практики и форма организации опыта.

    Анализ форм познания – часть его теории культуры. По А. Богданову, осуществляющееся познание есть интеграция, составляющая культурную целостность общества. В формах духовной культуры закрепляется, передается опыт жизни в коллективе, сплачивая его изнутри пониманием и сочувствием.

    Искусство А.А. Богданов тоже понимает функционально. Во-первых, оно обеспечивает первичную потребность общения. Эта потребность реализуется при помощи выразительных форм, рождающихся в совместном труде, например, слов. Слово – это орудие общения людей, оно предшествует мышлению.

    Во-вторых, искусство есть средство сбора, систематизации и трансляции опыта. Уникальность искусства состоит в том, что в искусстве «организация идей и организация вещей неразделимы». Для А. А. Богданова, искусство – прежде всего инструмент организации классового сознания, одно из проявлений идеологии определенного класса.

    Аналогично Богданов находит и социальную функцию религии – это идеология в обществе авторитарного типа, и ее сущность организационная. Причина возникновения религии – «накопление авторитета предков». Религия сохраняется и в современном обществе, как и многие другие рудименты авторитарного общества (государство, армия, семья).

    Первоисточником морали и права тоже является опыт. И это тоже формы организации опыта, такие же, как обычай, тысячелетняя привычка, норма. Их генезис – это генезис опыта.

    По А. Богданову, культура одного времени едина: это единое целое психического и материального предметного выражения. И как целостность, она обладает качественной определенностью. Единство культуры состоит в единстве всех ее форм, в их организации. Это основа для истолкования культуры.

    Иерархическое место культуры. Исторические формы труда – это базовое основание для выделения типов культуры. Но формы труда у Богданова определяют и социальную организацию. Требуется теперь их развести по уровням и связать генетически.

    У Богданова применяется своеобразный вариант идеи параллелизма бытия и мышления: общественное сознание образовано в соответствии с опытом.

    Порождающая цепь следующая: в труде, в совместном производстве возникает модель производственной связи. Она, по А. Богданову, и становится моделью осмысления связи фактов в опыте , выступает как конкретный тип мышления и культуры (2, С. 62). И мы всегда имеем дело с определенным историческим типом сознания, где может быть обнаружена своя модель объективной реальности.

    Эта «картина бытия» в теории Богданова – последняя истина мышления. Основные параметры мировоззрения задаются априорными формами , которые организуют общественную практику, это категории. В этой картине выражены схема хронотопа и модель причинности: пространственно-временная схема видения мира и соответствующая модель мышления , основанная на причинно-следственных связях. Каждая такая картина есть квинтэссенция времени. Действительность одна и та же, различными являются способы интерпретации, связанность фактов этой действительности в сознании, понимание причинности в модели мышления. Таким образом, тип мышления конкретного времени и общества задан его культурой, он предшествует индивидуальному сознанию.

    В этом построении Богданов вплотную подходит к используемой нами теории менталитета. И даже его энергетизм прямо подводит его к современному пониманию ментальной энергетики. Но оторваться от схемы марксизма он не захочет. От базиса к надстройке, но никак не наоборот. Генетическая связь только одна, снизу вверх: «развивающаяся практика меняет картину бытия» (1, С. 204). Путь идет от общественной практики – к организованности социума и культуры, и далее – к мировоззрению со своей «картиной бытия».

    Мы имеем трехуровневую модель, построенную по гегелевскому образцу: общее особенное, единичное. Причем, ее особенность состоит в нерасчленимости социокультурного ядра:

    ОБЩЕЕ Мировоззрение = картина бытия

    ОСОБЕННОЕ Общество как организованность (включая культуру)

    ЕДИНИЧНОЕ Практика = труд, совместное производство, опыт

    Здесь вполне очевидно, что мировоззрение есть содержание, культура есть форма организованности, а практика дает формы.

    Историческая модель культуры у А.А. Богданова

    Свою схему развития культуры Богданов должен был соотнести с марксовой схемой формаций. Но особо жесткой связи мы здесь не наблюдаем.

    Развитие культуры в его понимании связано с развитием труда. А тип труда определяется его содержанием и формой организации. Из этого у Богданова возникают три периода в развитии культуры: авторитарный, индивидуалистический и коллективистский. Они связаны с соответствующими типами труда. Этих типов в истории было три.

    1) Консервативный тип труда направлен на воспроизведение одно и того же. Он постоянно воссоздает прежние условия существования. По этому принципу устроены отрасли производства, обеспечивающие существование людей.

    2) Авторитарный тип культуры соответствует патриархальному обществу и феодальной формации. В авторитаризме Богданов видит источник анимизма и религии. Авторитарное начало здесь возобладало над светским, поэтому искусство этих этапов истории религиозное.

    Сущность этого типа – натуральный фетишизм (авторитарный фетишизм). Здесь связь производителей принимается за связь явлений реального мира, за универсальный принцип его организации. Разрушается этот тип культуры с развитием обмена, капитализма, а в перспективе – с развитием коллективизма и синтетических форм сотрудничества будущего общества.

    3) Изменяющийся тип труда, или пластический тип, порождает соответствующий тип культуры. Это тип труда присущ капиталистической формации. Он создает исторический тип мышления, в котором природа предстает как непрерывная цепь взаимопереходящих и взаимообуславливающихся процессов.

    Этот тип труда постоянно меняет и окружение, и самого человека. «Вся психологическая жизнь в большей степени складывается по пластическому типу. Изменяя среду, человек создает себе изменяющуюся психику». Элементы культуры пролетариата возникают уже при капитализме.

    4) Новый, синтетический тип сотрудничества в труде, по мысли Богданова, создаст и новый коллективистский тип мышления, новый тип общества и новую культуру. Он разрушит все фетиши прошлого, поскольку пролетарскому сознанию чужд фетишизм.

    Богданов строит свою утопию будущего как логический прогноз. Причем, в данном случае – как теоретик, а до того он уже выступил как автор романа-утопии «Красная звезда». И затем был еще роман-продолжение про «Инженер Мэнни».

    Типология культуры А.А. Богданова вырастает на основании исторических типов труда. Он выделял четыре типа, четыре эпохи и их культуры:

    – эпоха «первобытного коммунизма»;

    – эпоха индивидуальных культур;

    – эпоха коллективистской культуры, которая станет преобладающей при социализме.

    Эта новая культура представляется ему как гуманизм в истинном смысле слова. Коллективизм должен открыть невиданные возможности для личного развития и творчества.

    Общество крупного машинного производства потребует иного рабочего: это будет организатор рядом с машиной. Отсюда требования к уровню его грамотности, утверждение, что труд рабочего сблизится с трудом инженера. «Тип рабочей силы окажется одним, различны лишь степени ее развития».

    Коллективизм, по мысли Богданова, должен породить не конкуренцию, а ее противоположность: обмен функциями , то есть кооперацию. При всем том, что он имеет в виду подвижное, постоянно меняющееся общество будущего, Богданова занимала идея «гармонической организации» трудовой системы в этом будущем. «По образцу этой связи строится новый механизм мышления» – таков его прогноз.

    Отсюда проистекает очень важная мысль Богданова по поводу культуры: это не только средство, но и цель. Сущность культуры – это оформление и закрепление определенной организации. Цель культуры , по А. А. Богданову – это совершенная форма организации.

    Отношение к современности и концепция «пролетарской культуры»

    Место «пролетарской культуры» в истории было обозначено исторической схемой развития культуры. Пролетарская культура является основой для будущей коллективистской культуры, но еще не является ею. А. Богданов рассматривал ее как переходную от индивидуалистической культуры к коллективистской.

    Современную ему эпоху А. А. Богданов называл переходной. Это эпоха сосуществования и столкновения двух культур: буржуазной и пролетарской.

    Цель «пролетарской культуры» – собирание сил во имя светлого будущего общества .

    Это была оптимистическая жизнестроительная идея. Богданов призывая подходить к культуре с созидательных позиций. Цель ставилась следующая: пролетариат может и должен создать свою самостоятельную пролетарскую культуру,

    Собирание сил во имя светлого будущего – это действие, основанное не на разрушении и уничтожении, а на преемственности культуры поколений, на личном творчестве. «Пролетарская культура» – это «вся совокупность организационных форм и методов». Осваивать эти формы и методы без культурного базиса и личного творчества нельзя. Пролетариат – наследник всей культуры, «но наследство не должно господствовать над наследником». Вот почему А.А. Богданов подчеркивал не только позитивную и конструктивную роль «пролетарской культуры», но и роль творческого процесса, роль личности в освоении и создании новой культуры.

    Очень важно подчеркнуть расхождение А.А. Богданова с большевиками по поводу взятия власти. По Богданову, политическому перевороту должен предшествовать духовный переворот. Именно для этой цели был создан и успешно работал до революции Пролеткульт. И его роль после революции была исключительно высокой, поскольку он фактически был безоговорочным лидером в культурной политике.

    А.А. Богданов выделял в пролетарской культуре следующие элементы: труд, товарищеские отношения, разрушение фетишей, единство метода. Этот набор не очень понятен сегодня, но он был вполне конкретен как руководство к действию в тогдашней ситуации. Из него строились насущные задачи развития культуры:

    1) демократизация знания;

    2) освобождение от фетишизма в сознании (философии, искусстве, морали и т.д.),

    3) единство методов в подходе к новой культуре.

    Частью задачи освобождение от фетишей Богданов считал преодоление авторитаризма, и, в частности, вождизма в партии. Ему было явно не по пути со Сталиным.

    Особое внимание А. Богданов уделял развитию пролетарского искусства. Он считал, что прогрессивные черты пролетарской психологии могут воздействовать на психическое содержание его эпохи. Газеты и журналы первых десяти лет после революции были полны образцами пролетарского творчества, иногда совершенно поразительными. Но в особый тип искусства этот поток сложиться не успел: Пролеткульт был ликвидирован по политическим соображениям.

    С учетом будущего отметим два момента отношения Богданова к искусству. Во-первых, он критически относился к тезису «искусство для искусства» и достаточно отрицательно высказывался по поводу декаданса в искусстве. Во-вторых, он выступал за сохранение и освоение классическое наследия. Это сыграло свою роль в культурной политике большевиков в момент, когда раздавались призывы к уничтожению прошлой культуры.

    Кроме того, Богданов осудил утилитарный подход к художественной культуре. В частности, он выступил против использования искусства в роли агитки. Но политикам эти его тезисы были мало интересны, тут они поступили наоборот.

    В эпоху подъема революционного движения отношение к интеллигенции было отрицательным. А в потоке революции ее иногда просто уничтожали как нечто чужеродное, особенно когда сталкивались политические интересы.

    Как теоретик, и как политик, А. Богданов хорошо понимал, что без интеллигенции никакое развитие культуры невозможно. Практические задачи интеллигенции он видел в содействии развитию пролетарской культуры, и этот его замысел был в какой-то мере реализован. Это понимание в значительной мере сохранял и А.В. Луначарский: пока он находился на посту народного комиссара просвещения, он пытался всячески сохранить интеллигенцию и пристроить ее к делу построения пролетарской культуры. Из документов известны его постоянные стычки с Лениным другими большевиками, которым такая позиция казалась «либеральной мягкотелостью».

    Критики приписывают А. Богданову «отождествление идеологии и культуры». Но это скорее точка зрения его интерпретаторов, а не его самого, поскольку его реальные воззрения значительно сложнее. Что реконструировать их, необходимо видеть все его работы в совокупности, как единый текст.

    Пара «Труд – Культура» по сути и есть основная богдановская модификация марксовой пары «Базис – Надстройка». Понятно, почему впоследствии наши марксисты о нем старались не упоминать – это была отнюдь не каноническая интерпретация Маркса. Но политический запрет на идеи Богданова обернулся для нашего государства реальным отставанием в целом ряде областей развития общества. Только сейчас стало понятным, что его постановка вопроса опередила и идеи прагматизма, и кибернетику, и теорию деятельности, и научный анализ менеджмента и многое другое из того, что нам пришлось ускоренно наверстывать. А наверстывать приходится, уже на чужом опыте, на опыте тех, кто продолжал читать Богданова на чужих языках. Его «Тектология» продолжает переиздаваться до сих пор и входит в набор классических произведений науки и менеджмента ХХ века.

    При этом утопии Богданова и его мечты о новом взлете человечества в рамках коллективной культуры стараются как-то отделить от его наследия как некую ненужную часть, как историческое заблуждение. Но история еще не кончилась, и как обернется дело в скором будущем, это еще вопрос. Нам так кажется, что к культурологическим идеям А.А. Богданова мир еще вернется. Постольку, поскольку мы пока только движемся в человечество.

    ПРОЛЕТКУЛЬТ

    Задачу воспитания в рабочих массах пролетарской культуры ставила перед собой еще организованная в 1909 году А. Богдановым литературная группа «Вперед», куда входили многие авторы, впоследствии ставшие лидерами Пролеткульта. Среди них был и А.В. Луначарский, не только друг Богданова, но и почти что родственник. А.М. Горький очень увлекался философскими идеями Богданова и его с Луначарским «богостроительством», что отразилось в его повести «Исповедь». Мало кто помнит, но как раз против этой страной группы «других большевиков», ликвидаторов и отзовистов всячески воевал В.И. Ленин – это продолжалось лет десять, пока большевики не взяли власть.

    Просветительские организации в разных вариантах существовал еще до революции и проводили работу среди рабочих масс в России. Например, Горький на свои средства организовывал на Капри школы для русских рабочих, а впоследствии учредил издательство «Всемирная литература» и журнал «Литературная учеба» для писателей-самучек.

    Политика подобных просвещенцев совпадала с интересами большевиков и они нередко использовали эти организации для собственных пропагандистских и прочих целей. Это сочетание разрешенной просветительской деятельности и подпольной политики было настолько удачно, что иногда ячейки просветительские прямо превращались в ячейки РСДРП(б).

    Официально Пролетку́льт (сокр. от Пролетарские культурно-просветительные организации ) как массовая культурно-просветительская и литературно-художественная организация пролетарской самодеятельности при Наркомате просвещения, а затем при профсоюзах, существовал с 1918 по 1932 годы – как и весь наш авангард при власти, он и был его опорой.

    Первая Всероссийская конференция Пролеткульта состоялась в Москве 15-20 сентября 1918 года. Она приняла устав, избрала Центральный комитет, который создал Всероссийский совет и отделы: организационный, литературный, издательский, театральный, библиотечный, школьный, клубный, музыкально-вокальный, научный, хозяйственный. Кроме А.А. Богданова, его лидерами были В.Ф. Плетнев и А.К. Гастев, возглавлявший с 1920 года Центральный институт труда, а также практически забытые сегодня П.И. Лебедев-Полянский, Ф.И. Калинин.

    Организация демонстрировала стремительный рост: к 1919 году в пролеткультовском движении было до 400 000 человек. Тем самым она превосходила по численности тогдашнюю правящую партию – в 1918 году РКП(б) насчитывала всего около 170 тыс. человек. И до 1922 года численность Пролеткульта непрерывно росла.

    Пролеткульт издавал в разное время до 20 периодических изданий: журналы «Пролетарская культура», «Грядущее», «Горн», «Гудки», «Зарево заводов» и ряд других. Издательства Пролеткульта выпускали множество сборников пролетарской поэзии и прозы, а кроме того при нем были театры (Московский, Ленинградский и Пензенский), Международное бюро Пролеткульта и т.д. Реально это были немалые силы, например, в Первом Рабочем театре Пролеткульта работали ныне всем известные деятели мирового класса: С. М. Эйзенштейн, В. С. Смышляев, И. А. Пырьев, М. М. Штраух, Э. П. Гарин, Ю. С. Глизер и др.

    После революции Пролеткульт становится как бы единственной полуофициальной культурной организацией, близкой к новой власти – у него несомненные заслуги перед пролетариатом и ясные цели. Но статус ее колеблется в зависимости от политической ситуации. В годы «военного коммунизма» Пролеткульт элементарно давал возможность выжить многим деятелям культуры. Это совпадало и с политикой наркома Луначарского: он вел принципиальную линию на плюрализм в сфере искусства и образования. Этой его ранней политике вкупе с усилиями Пролеткульта мы обязаны расцветом множества школ в первое послереволюционное десятилетие.

    По воспоминаниям ряда художников, это было на удивление плодотворное, хотя и голодное время. Голода не замечали, зато духовным хлебом делились щедро. Парящие города будущего рисовались в промерзших мастерских Пролеткульта, художниками, падающими от недоедания. Но впоследствии они именно это короткое время помнили как высшее счастье. Да и результаты их работы история отфильтровала по рангу – это был великий ментальный прорыв.

    Кстати, благодаря Пролеткульту не только профессиональным художникам, но и реальным широким массам открылся доступ в запретную прежде сферу художественной культуры. По тем вырезкам из альбома, о которых я упоминал в первой части книги, можно судить, что талантливых рабочих и крестьян Пролеткульт продвигал всячески и во всех видах искусства. Иногда это выглядело немного нелепо и непрофессионально, но поиски тогда никого не смущали. Я припоминаю, как мои сокурсники посмеивались над абстрактными скульптурами на снимках, которые были сделаны явно самопальными рабочими и служащими, и, тем не менее, писавшие об этом явно гордились этой выставкой и этими пробами. Они жадно пробовали и искали – и это было самое важное. Профессионализм – он со временем приобретается, а вот «агон» – стремление, страсть – надо иметь.

    Особое место среди изданий первого периода занимал центральный теоретический орган Пролеткульта – журнал «Пролетарская культура», который издавался в Москве в 1918-1921 годах под редакцией П.И. Лебедева (В. Полянского), Ф. Калинина, В. Керженцева, А. Богданова, А. Маширова-Самобытника. Несомненно, что этот орган находился под идейным влиянием А. Богданова, который входил в состав руководителей Пролеткульта и редакции журнала «Пролетарская культура» до осени 1921 года, поскольку он пропагандировала идеи о пролеткульте, как о «новой» форме рабочего движения. В связи с этим Пролеткульт имел самостоятельность от государственных организаций, как профессиональное или же кооперативное движение рабочих. Эта самостийность мыслилось Богдановым наряду и наравне с политической и экономической формами рабочего движения и на первом этапе она себя, несомненно, оправдала.

    Всего вышел 21 номер журнала «Пролетарская культура». Он имел самое широкое распространение и был необыкновенно популярен в своем времени: первые 10 номеров вышли даже вторым изданием – таков был спрос. Он был основным теоретический органом Всероссийского совета Пролеткульта. Здесь помещались статьи А. Богданова, В. Керженцева, А. Луначарского, Н. Крупской, В. Полянского, Ф. Калинина, С. Кривцова, В. Плетнева; стихи А. Гастева, В. Кириллова, М. Герасимова, А. Поморского и многих других.

    Основное внимание обращалось на вопросы пролетарской культуры и культурного строительства в стране. В частности, среди тем была поэзия, критика, театр, кино и т.д. В отделе библиографии систематически рецензировались пролеткультовские журналы из провинции. Значительное внимание уделялось творчеству начинающих рабочих-писателей и художников.

    Идеи Богданова и идеология Пролеткульта

    О влиянии идей Богданова мы сейчас еще раз поговорим, а заодно напомним, что еще в 1909, вместе с Горьким и Луначарским, Богданов участвовал в создании на Капри Высшей социал-демократической школы для подготовки рабочих-пропагандистов и разработки проблем пролетарской культуры. Поэтому он оставался для многих непререкаемым авторитетом – он ведь прошел несколько шагов партийного строительства вместе с Лениным в самые трудные годы становления и изгнанный им же из партии, не стал его политическим врагом, хотя критика В.И. Ленина в работе «Материализм и эмпириокритицизм» преследовала его и при жизни, и после смерти. Ответ, который написал ему Богданов (Вера и наука), в научном плане на голову выше ленинского текста. И кроме того, Богданов оказался пророком в этом споре – абстрактные бои за абсолютную истину обернулись в итоге авторитаризмом. Носителем абсолютной истины стал Сталин.

    Богданов в свое время был против действий партии большевиков по захвату власти, полагая, что пролетариату нужно стремиться не к немедленному политическому господству, а к культурному «вызреванию» в рамках буржуазно-демократического строя. Пролеткульт создавался для реализации той же задачи, но уже в конкретно возникших исторических условиях.

    Богданов признал правомерность Брестского мира, но не принимал методов «военного коммунизма» – кстати, этот термин впервые употребил в 1917 году именно он. Он не вернулся в партию большевиков, хотя имел массу возможностей это сделать и занять высокий пост и в партии, и в правительстве. Ведь Луначарский по сравнению с Богдановым был второстепенной фигурой, это понимали все. Критикуя большевиков, он никогда как политик не выступал против них после революции. Он боролся за свои идеи до взятия власти, а после этого сменил амплуа: все видели, что этот незаурядный человек всецело отдался научной и литературной работе и от политики просто отвернулся.

    Как мы показали выше, Богданов сосредоточил внимание на труде и производстве. Он выдвинул на первый план мотив товарищеского сотрудничества, коллективизма – и это точно соответствовало ментальной доминанте времени. При этом он отнюдь не упуская из виду проблему классовой борьбы, в чем его потом неправомерно обвиняли..Он просто решал другую задачу – культурную, в то время как Сталин – политическую.

    Целью Пролеткульта было развитие новой пролетарской культуры. Она понадобилась постольку, поскольку, марксизм (в трактовке Богданова) понимал произведение искусства как отражение интересов и мировоззрения определенного класса. Но то, что пригодно для одного класса, непригодно для другого – следовательно, пролетариату требуется создать свою собственную культуру, и во многом с нуля. По определению Богданова, пролетарская культура есть динамичная система элементов сознания, которая управляет социальной практикой пролетариата.

    В статье «Методы труда и методы науки» он недвусмысленно писал: «Одна из основных задач нашей новой культуры – восстановить по всей линии связь труда и науки, связь, разорванную веками предшествовавшего развития... Эту идею надо последовательно провести во всем изучении, во всем изложении науки, преобразуя то и другое, насколько потребуется. Тогда царство науки будет завоевано для пролетариата».

    В богдановской концепции «пролетарской культуры», о которой мы писали выше, была очевидная оригинальность и новизна. Он выдвинул идеи демократизации научного знания на основе создания рабочей энциклопедии , организации рабочих университетов , развития пролетарского искусства, проникнутого духом трудового коллективизма и товарищеского сотрудничества. Это были такие ясные и очевидные цели, что возражать против них левая власть никак не могла.

    Цель новой культуры – формирование «нового человеческого типа, стройно-целостного, свободного от прежней узости, порожденной дроблением человека в специализации, свободного от индивидуальной замкнутости воли и чувства, порожденной экономической разрозненностью и борьбой». Тут все вроде как все от Маркса, но на самом деле – это идеи Богданова. Не слишком образованная верхушка Пролеткульта иногда их просто путала. Да и Маркса к тому времени издали только в весьма незначительном объеме, особенно мало известны были его тексты об искусстве.

    Касаясь вопросов художественной формы , Богданов указывал, что больше всего соответствуют задачам нарождающегося пролетарского искусства: «простота, ясность, чистота форм» русских классиков XIX в. «У нас были великие мастера, которые достойны быть первыми учителями форм искусства для великого класса» – писал он.

    Исходя из этого понимания, Пролеткульт одновременно решал две взаимосвязанных задачи – уменьшение влияния старой (эксплуататорской) культуры и выращивание в лабораториях Пролеткульта новой пролетарской культуры.

    Вопрос о пролетарской культуре, говорил Богданов, «следует решать на основе живой действительности», в ее многосторонности, а не исходя «всецело» из техники машинного производства (как полагал, например, А.К. Гастев – тоже идеолог Пролеткульта). «Новая культура рождается из старой, учится у нее» – это богдановское понимание разделяли далеко не все. Футуристам и авангарду в целом это казалось ошибкой, а они были тогда очень влиятельны в Пролеткульте. Так что другими идеологами задача Пролеткульта была сформулирована отнюдь не по-богдановски: «Искусство прошлого – на свалку истории!». Вскоре это больно ударило по самому Богданову, которого власть, по сути, уже отождествляла с Пролеткультом. Ленин, который хорошо знал Богданова по эмиграции, вряд ли предполагал, что богдановский Пролеткульт имеет политические цели. А вот Сталин в этом точно не сомневался, поэтому где-то за кулисами 20-х он скорее всего всячески мешал его развитию, а в 1937 инспирировал антибогдановскую книгу. Ну не вписывался этот человек ни в какой в канон.

    Однако вернемся к исторической ситуации. Ранний период прошел и «новая экономическая политика» обострила разногласия. Газетные полосы попали в руки к авторам, явно берущих курс на реставрацию старого строя, а «сменновеховцы» – так те прямо претендовали на всю прошлую художественную культуру России как ее хранители. Нищета официальной прессы приводила к тому, что даже «Известия» печатали нэпмановскую рекламу, скрепя сердце. Это обострение правых тенденций сопровождалось и соответствующими идеями у левых, которые находились у власти. Пролеткульт на этом фоне искал свою позицию, поскольку ему-то пути назад не было. Заявления ряда его идеологов вызвали так называемую дискуссии о культуре 1922 года. В ходе этой дискуссии вырисовывались явное расхождения между верхушкой Пролеткульта и «линией партии в вопросах культуры» – с другой.

    В 1918-1920 гг. Богданов, ранее уже изгнанный из партии Лениным, был членом ЦК Пролеткульта. Его авторитет был особенно сильным в области культурной политики, что скорее сослужило ему плохую службу, поскольку он этим своим авторитетом поневоле стал конкурировать с Лениным и даже с Марксом. А когда у тебя за спиной полумиллионная организация, то это уже расценивается как политическое и идеологическое влияние, если угодно – конкуренция. Вот почему в 1920-1923 гг. стоявший вне политики Богданов подвергся, по его собственной оценке, откровенной травле. Судя по сохранившимся запискам, которыми обменивались Ленин и Сталин по поводу переиздания богдановского «Краткого курса экономиической науки» на одном из совещаний 1920 года свою лепту в эту кампанию внес и будущий «вождь народов».

    Как свидетельствуют современные историки, И.В. Сталин относился к Богданову во-первых, настороженно и во вторых, двояко – Сталин выступал против неуправляемого самодеятельного Пролеткульта. Он принимал активное участие в разборе дела антипартийной группы «Рабочая Правда», которая использовала в своих документах богдановские идеи и тексты. Понимая полудружеское отношение к Богданову Ленина, и пытаясь увести его от политики окончательно, Сталин даже помог ему организовать Институт переливания крови (вначале он назывался иначе). Здесь Богданов и погиб, поскольку ставил опыты по переливанию крови на себе.

    Кстати, когда вблизи рассматриваешь поведение и мотивы таких уникальных людей, как Богданов и Арватов, или Дзержинский и Оржоникидзе, не оставляет ощущение, что мы про этих людей ничего толком не понимаем, да еще и не знаем. Наслоения мифов и контрмифов уже фактически заменили историческую правду о них. Реконструировать можно только когда имеешь дело с голыми фактами. А их не так много.

    Атака на Богданова со стороны власти имела совсем не личные основания. Он ведь запросто ушел из партии, и так же ушел из Пролеткульта, когда его идеи стали извращать.

    Сам Богданов был очень сдержан в вопросах использования старой культуры, а прочие идеологи Пролеткульта, в особенности В.Ф. Плетнев, нигилистически отрицали прошлую культуру как вредную для пролетариата. «Искусство опасно именно тем, что под яркими одеждами оно... скрывает гниющее тело буржуазной идеологии» – писал Плетнев.

    По мысли Богданова пролетарское искусство и наука должны были стать «организационными», «конструктивно-мобилизующими». Тот же дух пронизывал в 20-х и науку, причем, не только у нас. Но с наукой ситуация была более явной, она впрямую выходила на управление обществом и производство, а вот искусство оказалось в сложной идеологической ситуации, поскольку всегда требовало поддержки и опоры. Нэп породил свою субкультуру, она отнюдь не была пролетарской, и за ней стояли деньги.

    Пролеткультовцы искрене желали поставить искусство на службу пролетариату. В их понимании искусство не должно иметь дела с иллюзией реальности, а должно было смело вторгаться в саму жизнь и творить ее . «Искусство нового мира будет производственным, или его не будет вовсе» – заявил Плетнев на страницах «Правды». Но рецепты его были скороспелыми: живопись заменяется «массовым действом», музыка – «пением токов высокого напряжения в трансформаторах», литература – оружием «речековки».

    Более всего теоретики-пролеткультовцы боялись, что традиционное искусство станет «мягкими диванами для новых хозяев – пролетариев», и они оказались правы в своих опасениях – так и случилось. Эта мысль не так проста, а отсюда так ценны тогдашние поиски Пролеткульта: если их основывать на идеях Богданова, они отнюдь не были лишены смысла. У нас по советской традиции пишут, что задача создания новой культуры «так и не вышла за рамки неудачного экспериментаторства» – это совершенно не так. А как именно, вот с этим и надо разбираться вплотную. За десять лет существования Пролеткульта было сделано страшно много, но от достижений этой организации сначала отворачивались по причинам политическим (новая государственная монархия не нуждалась в самодеятельности масс), а позже – просто сменился менталитет. Между тем сейчас подходит точно такой же момент всеобщности в менталитете и ему понадобятся новые организационные и прочие формы. Пролеткульт есть заготовка таких форм, находясь в своем историческом прошлом, он на самом деле заброшен в наше недалекое будущее.

    Теоретические тезисы идеологов, обладавших колоссальной культурой и прозорливостью, при переходе на уровни ниже неизбежно редуцировались. И иногда доводились до противоположности. На местах это оборачивалось «позитивной» программой Пролеткульта. Программа эта включала в себя, в первую очередь, изоляцию пролетариата от всяческих влияний извне , чему способствовала действительная изоляция Советской России от всего мира – экономическая и политическая, и «выращивание» в лабораториях Пролеткульта «истинно пролетарской культуры», не имеющей исторических и национальных корней в искусстве прошлого. В эти лаборатории допуск старой художественной интеллигенции был в основном закрыт.

    Зато эти лаборатории вполне естественно были предоставлены только что народившемуся «производственному искусству». Поначалу это был просто лозунг, придуманный то ли самим Б.И. Арватовым, то ли его окружением. Среди теоретиков производственного искусства называют Н. М. Тарабукина и О. М. Брика, которые высказывали эти идеи на страницах журнала «ЛЕФ» (Левый фронт). Лозунг быстро прижился и стал облекаться в плоть и кровь, более того, он имел поддержку во власти, которая мечтала об оживлении производства. Прозискусство, опять-таки в духе всеобщих претензий эпохи, мыслилось как универсальное средство преобразования всей предметной среды и не только ее. Во многом оно стояло на богдановских принципах социальной целесообразности и организованности. Его целью было установление коммунистических форм жизни, быта и социальной коммуникации – проектным образом. Программа производственного искусства призывала художников к работе непосредственно в промышленности и активному участию в строительстве новой жизни в новых формах. Поэтому путь от производственного искусства до концепции жизнестроения был очень коротким.

    Большевики осознавали, какая притягательная идеологическая мощь таилась в идеях Пролеткульта, прозискусства и жизнестроения. Между инженерией, заменившей А.К. Гастеву поэзию, и «производственным искусством» первого периода есть очевидная связь – это универсализм проектности . Но для них ситуация была не из приятных: рьяно работающий Пролеткульт в массовом сознании смешивался с властью большевиков, но политику вел вполне самостоятельную, не неся за это ответственности перед властью. Процесс зашел так далеко, что потребовал высокого вмешательства.

    Идеи пролеткультовцев были подвергнуты резкой критике прежде всего со стороны В.И. Ленина. Его, как всегда, интересовало политическое влияние Пролеткульта – а оно было сильным, хотел он того или нет. Ленин отграничивал то, что он считал «верным» в «производственничестве» от тенденций ликвидации художественной культуры, хотя особой ясностью и его высказывания по этому вопросу не отличались. На скорую руку Ленин развел правых и неправых и устроил нагоняй своему подчиненному Луначарскому за потворство Пролеткульту. Впрочем, за похожие идеи и ошибки (типа богоискательства и соединения марксизма с христианством) он «прорабатывал» Луначарского с Богдановым еще до революции, так что политика наркома в области культуры для лидера партии и главы правительства не была неожиданной. Оперативного вмешательства потребовали в тот момент именно текущие обстоятельства. Здоровье Ленина ухудшалось и ему нужно было срочно остановить безответственное разрушение остатков культуры. Оно было остановлено, насколько у власти хватало сил и влияния.

    Ограниченность Пролеткульта Ленин увидел в желании считать себя особой формой рабочего движения, что привело к идейно-организационной замкнутости «людей, которые называют себя специалистами по пролетарской культуре» (Ленин ). Они-де предлагали искусственным, лабораторным путем «выработать» пролетарскую культуру, в отрыве от задач культурной революции. Как мыслил Ленин будущее Пролеткульта дальше, истории достоверно не известно, но погрозив Пролеткульту пальцем за левые перегибы, он невольно открыл путь для реализации иной «ликвидаторской» тенденции. После его критики 1922 года влияние Пролеткульта заметно уменьшилось. Более того, организация начала дифференцироваться – вместо единого Пролеткульта создавались отдельные, самостоятельные объединения пролетарских писателей, художников, музыкантов, театроведов и т.д. В этом разбредании по цехам терялись большие цели, но росло качество отраслей.

    Поскольку Луначарский руля не удержал, с 1925 г. Пролеткульт перешел в ведение профсоюзов, а 1932 прекратил свое существование как и все другие литературно-художественные и архитектурные объединения и организации. Он был расформирован постановлением ЦК ВКП (б) «О перестройке литературно-художественных организаций» от 23 апреля 1932 г.

    Пока я думал, как завершить эту тему, мне пришла в голову пара простых мыслей.

    Ну, во-первых, кем был Богданов, если его сопоставить с Лениным. Он был его историческим дублером в дореволюционный период. Был момент в ранней истории большевиков, когда они были на равных, шли в упряжке.

    Но проблема Богданова была в том, что он был сложнее и талантливее Ленина. Как он сам характеризовал своего бывшего товарища и оппонента, «Фигура менее сложная, хотя по-своему не менее крупная, чем Плеханов. Его мировоззрение…Сам Ильин считает себя последовательным и выдержанным, архиортодоксальным марксистом. Но это иллюзия. В действительности его взгляды смутны и эклектичны, полны смешением разнородного».

    Но почему же тогда в этом историческом соревновании впереди оказывается именно Ленин? И на это отвечает Богданов: «Я говорю не просто о грубой властности характера, недостаток которой может быть уравновешен и исправлен влиянием товарищеской среды. Я имею в виду самый способ его мышления». Вот это надо понять – Ленин проще, грубее и его личностной доминантой является воля к власти. Ему не нужная вся сложность и ясность мышления Богданова, им руководит идея-фикс – захват власти. А для этого достаточно тех самых смутных и эклектичных представлений о марксизме, которыми он обладал. Да и марксизм сел на него скорее всего по ситуации – тогда в России он давал некую новую идеологию для создания организации.

    Мне сразу припомнилась советская картина «Мы пойдем другим путем». Там весь этот фанатизм характера Ленина в юности зафиксирован.

    У его последователей представления о марксизме будут еще примитивнее, а власть – прочнее.

    А Богданов к власти никогда не рвался. В его характере, кстати столь же эмоциональном, как и у Ленина, не было этой доминанты. Имея массу преимуществ – даже политических, Богданов не стремился в первые лица. Когда Ленин отлучил его от марксизма, Богданов отошел в сторону, слегка посмеиваясь. Когда Ленин исключил его из партии – он снова поступил так же. До 1917 года он как бы играл с ним в некую игру. А вся эта история с Пролеткультом – будь на его месте Сталин, могла бы обернуться элементарным перехватом власти. У Богданова полмиллиона, у Ленина 170 тысяч активных бойцов. Но как поступает Богданов – он опять отходит в сторону.

    Почему? Поскольку он пророк и видит значительно дальше окружающих. Он понимает, что из этой слабой философской культуры и ортодоксии Ленина непременно возникнет тоталитаризм – и он возник. Он понимает, что путь просвещения и воспитания – путь культуры – куда длиннее, чем путь создания «социальной машины» власти. Эта недоразвитая культура в основании и обрушит потом эту власть. Он понимает, что номенклатура рано или поздно превратится в могильщика этого строя. И т.д. Вот поживи с этим.

    Ускорить можно искусственные процессы, что потом Сталин и сделает. Но процесс посадки и выращивания культуры ускорить невозможно – он почти органический, имеет свою скорость роста. И Богданов делает по ситуации то, что может сделать – причем, всегда по максимуму.

    Как ученый, он создает основания организационной науки. Принятие решений должно основываться не на воле, а на разуме, на науке. Каково это было слышать Сталину? Тогда это было не реально, но Богданов сделал заготовку для нас с вами. Он уже видел будущий путь Ленина и его крах.

    Как организатор он не раз пытается запустить механизмы выращивания новой культуры. Эксперимент был обрушен, но сделанное – его подарок нам.

    Рис. 1. А.А. Богданов в разные периоды жизни. В гостях у А.М. Горького на Капри. Богданов играет в шахматы с В.И. Лениным. Съезд Пролеткульта. Издание Пролеткульта «Горн». Работы Богданова вчера и сегодня.


    Н.Н. Александров, Учение А.А. Богданова о культуре и пролеткульт // «Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.18061, 08.06.2013


    ББК 63.3(2)613-7+71.1+85.1

    А.В. Карпов

    феномен пролеткульта и парадоксы художественного сознания пореволюционной россии

    Исследуется роль Пролеткульта в формировании нового типа художественного сознания в постреволюционной России. Рассматриваются вопросы, связанные с изменением социальных функций художественного наследия и традиций в революционную эпоху.

    Ключевые слова:

    Пролеткульт, революционная культура, русская интеллигенция, художественное сознание, художественная традиция, художественное наследие.

    В октябре 1917 г. в Петрограде буквально за неделю до революционного переворота, радикально изменившего всю систему социальных и культурных координат, состоялась первая конференция пролетарских культурно-просветительных организаций. В цветастом калейдоскопе революционной повседневности конференция осталась практически незамеченной рядовым обывателем . Между тем, она дала «путевку в жизнь» Пролеткульту - уникальному массовому социально-культурному и художественному движению революционной эпохи, в судьбе которого, как зеркале отразились многие социальные и культурные противоречия российской истории 1917-1932 гг.

    Практическая деятельность Пролеткульта охватывала различные сферы социально-культурной практики: просве-

    тительную и образовательную (рабочие университеты, политехнические студии и курсы, научные студии и кружки, публичные лекции); издательскую (журналы, книги, сборники, учебно-методические материалы); культурно-досуговую (клубы, библиотеки, кинематограф); культурнотворческую (литературные, театральные, музыкальные и изостудии). Пролеткульт включал разветвленную сеть культурнопросветительных организаций: губерн-

    ских, городских, районных, фабрично-заводских, объединявших в период своего расцвета, в 1920-е годы, около четырехсот тысяч человек. Движение Пролеткульта распространилось не только в крупных, но и в провинциальных городах. Признанный лидер Пролеткульта, теоретик русского марксизма А.А. Богданов основной задачей движения считал формирование рабочей интеллигенции - творца новой культуры и общества.

    Актуальность исторического опыта Пролеткульта связана с «вечной» проблемой взаимоотношения партийно-государственной власти и неординарных (своего

    рода знаковых) социально-культурных организаций и групп: несовместимость

    партийно-государственного управления и деятельности массового неполитического движения; несовместимость директивного руководства с принципами самоорганизации и свободного самоуправления. Помимо этого, история Пролеткульта показывает и «темные стороны» в деятельности массового художественно-культурного движения: бюрократизацию культурной деятельности и художественного творчества, противоречия между программными установками и реальной практикой, догматизацию и вульгаризацию идей, подавление индивидуальности. В конечном счете, здесь в концентрированном виде раскрывается проблематика взаимодействия между духовными и институциональными факторами культуры.

    Социально-культурная ситуация в России революционной эпохи характеризовалась резкими противоречиями между ослабленными, деформированными или разрушенными старыми духовными структурами и институтами и еще не сформировавшимися новыми, адекватными последним социальным, политическим реалиям. Пролеткультовская же программа в полной мере отвечала потребностям своего времени, прежде всего, потребности в целостной модели мировосприятия и мироустрои-тельства. Это была программа культурного синтеза, как в силу своей многосторонности (художественно-эстетическая, морально-этическая, научно-философская сферы1) и подчиненности единой цели - формированию качественно иного типа культуры и сознания, так и в силу презентации себя в качестве «итоговой формулы» мирового процесса культурного развития.

    Ключевая роль в формировании нового типа сознания и культуры принадле-

    1 В частности, о научной и образовательной программе Пролеткульта см., напр., .

    Общество

    жала искусству в самом широком смысле (от литературы до кинематографа). Роль искусства как социального института не сводилась к осуществлению одних лишь художественно-эстетических функций, реализуя идеологические и социально-педагогические устремления «строителей» нового мира (от власти до общественных движений и групп) по формированию «нового человека».

    Важная особенность интерпретации феноменов культуры и искусства в революционную эпоху - трактовка их в прикладном ключе, как формы, средства, инструмента создания новой социальной реальности. В культурной деятельности и художественном творчестве новая власть и шире - новый человек нового мира видели способ идеологической борьбы и формирования новых социальных отношений. Пролеткульт не был исключением, став одной из движущих сил, породивших феномен революционного художественного сознания, суть которого в установке на радикальное обновление, эксперимент, утопичность, устремленность в будущее, насильственность, но вместе с тем ориентация и на вариативность, полистилистику художественного процесса. «Специфика художественного сознания в том, что оно стремится выйти за пределы человеческой действительности в любом ее измерении» . Содержанием художественного сознания эпохи являются «все наличествующие в ней рефлексии по поводу искусства. В его состав входят бытующие представления о природе искусства и его языка, художественные вкусы, художественные потребности и художественные идеалы, эстетические концепции искусства, художественные оценки и критерии, формируемые художественной критикой, и т.п.» . С этой точки зрения художественное сознание послереволюционной России являло собой ряд противоречий, формируясь под воздействием и взаимодействием мировоззренческих ориентаций и художественных предпочтений нескольких социально-культурных общностей: «но-

    вой» и «старой» интеллигенции, массового реципиента и власти. «Новая» интеллигенция абсолютизировала традицию интеллигенции «старой», дореволюционной, видевшей в литературной деятельности способ идеологической борьбы и формирования новой социальной реальности. Массовый реципиент (читатель, слушатель, зритель) исходил в своих представлениях и предпочтениях из принципов доступности (понятности), ясности, про-

    стоты, развлекательности, «красивости», предсказуемости, современности литературного произведения. Принцип современности в новых культурно-политических условиях означал революционность, по отношению к которой интерпретировались художественные тексты. Власть (партийно-государственный аппарат) исходила из понимания культуры как средства воспитания масс, используя литературу в качестве инструмента влияния. Не будет большим преувеличением сказать, что революционное художественное сознание и художественная культура являли собой результат сотворчества интеллигенции, массы и власти.

    Внимание отечественных теоретиков искусства революционной поры, в том числе и пролеткультовских (А.А. Богданов, П.М. Керженцев, П.К. Бессалько, Ф.И. Калинин) было сосредоточено на социальном аспекте искусства. Они были убеждены в том, что социальная природа искусства целиком и полностью связана с его сословно-классовой и групповой природой. Многообразие социальных функций искусства сводилось ими «к одной-единственной функции - укреплению господства доминирующего класса, сословия, группы» . Социально-культурной основой пролеткультовской программы стала рабочая интеллигенция - субкультурная общность рабочих, культурно-досуговая активность которых была направлена на освоение художественного наследия путем образования и самообразования (система внешкольного обучения, просветительные общества, рабочие клубы, общества самообразования, библиотеки); самореализацию путем творческой деятельности (рабочие театры и драматические кружки, литературное творчество, журналистская деятельность); самоопределение путем критического мышления (противопоставления себя, с одной стороны, власти, а, с другой стороны, «малосознательным» рабочим, особый стиль поведения). Духовные потребности рабочей интеллигенции могли быть удовлетворены только в рамках соответствующих культурных институтов. Революция высвободила творческую энергию этого слоя, стремившегося из субкультурного стать доминирующим.

    Идеологическую основу программы Пролеткульта составляли теория культуры А.А. Богданова и альтернативные модели «пролетарской культуры», сформировавшиеся в социал-демократической среде еще до революции. Они затрагивали ключевые проблемы культурного развития:

    принципы новой культуры и механизмы ее формирования, роль и значение интеллигенции, отношение к культурному наследию.

    Революционный переворот резко активизировал культуротворческие искания идеологов «нового мира», а пролеткультовский проект явился первым концептуально завершенным. Основные принципы пролетарской культуры состояли, по Богданову, в следующем: культурная преемственность («сотрудничество поколений») путем критической переоценки культурного наследия; демократизации научного знания; развитие критического мышления у рабочего класса и эстетических потребностей на основе социалистических идеалов и ценностей; товарищеское сотрудничество; самоорганизация рабочего класса. Богданов рассматривал «пролетарскую культуру» не как наличное состояние культуры пролетариата и врожденную классовую привилегию, а как итог планомерной и длительной работы. Однако, богдановский проект, востребованный революционной эпохой, начал жить собственной жизнью, включаясь в иные, чуждые его первоначальной логике социально-культурные и художественно-эстетические контексты.

    Эстетические принципы Пролеткульта сводились к следующему. Рассматривая искусство всецело как социальное явление, идеологи Пролеткульта полагали, что сущность произведений искусства обусловлена классовой природой творцов художественных ценностей. Основной социальной функцией искусства считалось укрепление господства главенствующего класса или социальной группы. По мысли идеологов Пролеткульта «пролетарская» литература должна вытеснить литературу «буржуазную», взяв у старой литературы лучшие образцы, опираясь на которые следует искать новые формы. По А.А. Богданову, искусство - «одна из идеологий класса, элемент его классового сознания»; «классовость» искусства состоит в том, что «под автором-лич-ностью скрывается автор-класс» . Творчество, с точки зрения А.А. Богданова, есть «наиболее сложный и высший тип труда; его методы исходят из методов труда. В сфере художественного творчества старая культура характеризовалась неопределенностью и неосознанностью методов («вдохновение»), их оторванностью от методов трудовой практики, от методов творчества в других областях». Выход виделся в том, чтобы «слить искусство с жизнью, сделать искусство орудием ее активно-эстетического преобразования» . В качестве

    основы литературного творчества должны выступать «простота, ясность, чистота формы», отсюда рабочим поэтам следует «учиться широко и глубоко, а не набивать руку в хитрых рифмах и аллитерациях». Новый писатель, по А.А. Богданову, может и не принадлежать к рабочему классу по происхождению и статусу, но способен выразить основные принципы нового искусства - товарищество и коллективизм. Другие пролеткультовцы полагали, что творцом новой литературы должен стать писатель из рабочей среды - «художник с чистым классовым миросозерцанием» . Новое искусство связывалось с «ошеломляющей революцией художественных приемов», с появлением мира не знающим ничего «интимного и лирического», где отсутствуют индивидуальные личности, а есть лишь «объективная психология масс» .

    Революция породила новые культурные феномены, творческие концепции, художественные объединения и группы и даже массового писателя - «вчерашнего нечитателя» . Синдром массового гра-фоманства был настолько велик, что рукописи заполнили до отказа редакции журналов - никто не знал, что с ними делать в силу беспомощности этих «творений» в художественном отношении.

    Пролеткульт был первым, кто взялся направить «живое творчество масс» в организованное русло. В литературных студиях Пролеткульта ковался новый писатель. К 1920 году в стране активно работало 128 литературных пролеткультовских студий. Программа студийной учебы была весьма обширной - от основ естествознания и методов научного мышления до истории литературы и психологии художественного творчества. Об учебном плане. литературной студии дает представление журнал Петроградского Пролеткульта «Грядущее»:

    1. Основы естествознания - 16 ч.; 2. Методы научного мышления - 4 ч.; 3. Основы политической грамоты - 20 ч.; 4. История материального быта - 20 ч.; 5. История формирования искусства - 30 ч.; 6. Русский язык - 20 ч.; 7. История русской и зарубежной литературы - 150 ч.; 8. Теория литературы - 36 ч.; 9. Психология художественного творчества - 4 ч.; 10. История и теория русской критики - 36 ч.; 11. Разбор произведений пролетарских писателей -11 ч.; 12. Основы газетного, журнального, книгоиздательского дела - 20 ч.; 13. Устройство библиотек - 8 ч.

    Осуществление такой программы было невозможно без участия интеллигенции, в отношении к которой у пролеткультовцев

    Общество

    причудливо переплетались антиинтелли-гентские настроения и осознание того, что без интеллигенции невозможно культурное развитие. В том же «Грядущем», но годом ранее, читаем: «В литературном отделе за сентябрь и половину октября происходили регулярные занятия в литературной студии <...>. Занятия происходят четыре раза в неделю; читали лекции: по теории стихосложения т. Гумилев, по теории словесности т. Синюхаев, по истории литературы т. Лернер, по теории драмы т. Виноградов, по истории материальной культуры т. Мищенко. Кроме того, т.Чуковским были прочитаны доклады о Некрасове, Горьком и Уитмене. Лекции т. А.М. Горького по болезни временно отложены» .

    Что подвигло интеллигенцию на участие в работе Пролеткульта? М.В. Волошина (Сабашникова) в своих мемуарах пишет: «Разве не было это исполнением моего самого сокровенного желания открыть нашему народу путь к искусству. Я была так счастлива, что ни голод, ни холод, ни тот факт, что у меня не было крыши над головой, и каждую ночь я проводила где придется, не играли для меня никакой роли». Отвечая на упреки знакомых, почему она не саботирует большевиков, Волошина говорила: «То, что мы хотим дать рабочим, ничего общего не имеет с партиями. Тогда я была убеждена, что большевизм, такой чуждый русскому народу, удержится лишь недолгий промежуток времени, как переходная ситуация. Но, то, что получат рабочие, приобщаясь к культуре общечеловеческой, это останется и тогда, когда большевизм исчезнет» . Такой верой жила не одна Маргарита Волошина. Журналист А. Левинсон вспоминал: «Кто испытал культурную работу в Совдепии, знает горечь бесполезных усилий, всю обреченность борьбы со звериной враждой хозяев жизни, но все же великодушной иллюзией мы жили в эти годы, уповая, что Байрон и Флобер, проникающие в массы, хотя бы во славу большевистского блефа, плодотворно потрясут не одну душу» (цит по .

    Для многих представителей русской интеллигенции сотрудничество с большевиками и различными советскими культурными учреждениями было невозможно в принципе. И.А. Бунин. записал свой дневник 24 апреля 1919 г. «Подумать только: надо еще объяснять то тому, то другому, почему именно не пойду я служить в какой-нибудь Пролеткульт! Надо еще доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть ли не каждый

    час кому-нибудь проламывают голову, и просвещать насчет “последних достижений в инструментовке стиха” какую-нибудь хряпу с мокрыми от пота руками! Да порази ее проказа до семьдесят седьмого колена, если она даже “антиресуется” сти-хами!<...> Это ли не ужас, что я должен доказывать, например, что лучше тысячу раз околеть с голоду, чем обучать эту хряпу ямбам и хореям, дабы она могла воспевать как ее товарищи грабят, бьют, насилуют, пакостят в церквах, вырезывают ремни из офицерских спин, венчают с кобылами священников!» .

    Пролетарское литературное творчество пореволюционной России представляет собой самостоятельный предмет для исследования. В пролетарской поэзии, по словам Е. Добренко, нашел свое отражение весь «спектр массовой психологии эпохи». В ней есть и религиозные мотивы, и активное богоборчество, решительный разрыв с культурной традицией и обращение к ней. Здесь нашел свое воплощение новый принцип понимания творчества как долга. В пролетарской поэзии уже содержались все необходимые элементы соцреалистической доктрины: Герой, Вождь, Враг. «В пролетарской поэзии совершилось рождение новой коллективной личности» . «Коллективность», направленная против индивидуализма, считалась пролеткуль-товцами лучшей формой развития индивидуальности. Однако практика революционной культуры свидетельствовала об обратном. Литературная студия, например, провозглашалась основой творчества, в котором «отдельные части творческого процесса будут выполняться разными лицами, но с полной внутренней согласованностью», в результате чего будут создаваться «коллективные произведения», отмеченные «печатью внутреннего единства и художественной ценности», - писал теоретик Пролеткульта П. Керженцев .

    По мнению М.А. Левченко, семантика пролеткультовской поэзии неразрывно связана со строившейся в это время новой советской картиной мира. «В поэзии Пролеткульта создается “облегченный”, приспособленный для трансляции в массы вариант идеологии. Поэтому описание поэтической системы Пролеткульта помогает полнее представить процесс структурирования идеологического пространства после Октября» .

    Социологи литературы В. Дубин и А. Рейтблат, анализируя журнальные рецензии в отечественной литературе на протяжении с 1820 по 1979 гг., выявили знако-

    вые имена, апелляция к которым призвана «рабочей интеллигенции» и их идеологов

    была продемонстрировать значимость собс- получили возможность для организацион-

    твенного суждения. В 1920-1921 гг. наибо- ного оформления. Однако революционный

    лее актуальным оказался А.С. Пушкин, энтузиазм в отношении возможностей куль-

    который лидировал по числу упоминаний, туротворчества пролетариата скоро угас,

    уступая только А.А. Блоку. По мнению ав- что наряду с политическими и организаторов, Пушкин «выступал с одной стороны, ционно-идеологическими факторами ста-

    “горизонтом” и пределом в истолковании ло причиной кризиса пролеткультовского

    кинские традиции” оказывалось достаточ- рубеже 1921-1922-х гг. идея новой культу-

    но), с другой же - самим его центром, так ры (литературы, искусства, театра) отнюдь

    что вокруг его имени всякий раз выстраи- не умерла, она была подхвачена многочис-

    валась новая традиция» . Через 10 ленными группами, каждая из которых

    лет в 1930-1931 гг. ситуация существенно стремилась возглавить художественный

    изменилась - ее можно охарактеризовать процесс и опереться на партийно-государс-

    как наиболее антиклассическую в истории твенный аппарат; власть же со своей сторо-

    исторической и культурной значимостью, а Становление новой эстетики и шире - ху-

    актуальностью «текущего момента». В спис- дожественной культуры означало, по мыске лидеров по количеству упоминаний Пуш- ли идеологов «пролетарской культуры»

    кин затерялся во втором десятке, опережая трансформацию всех ее составляющих: хуД. Бедного, но уступая Ю. Либединскому, дожественно-культурная среда - автор - хуЛ. Безыменскому, Ф. Панферову - имена из- дожественное произведение - художествен-

    вестные ныне лишь специалистам. ная критика - читатель. В их концепциях

    Таким образом, в результате револю- революция становилась самой искусством,

    ционного переворота эстетические идеи а искусство - революцией.

    список литературы:

    Богданов А.А. О пролетарской культуре: 1904-1924. - Л., М.: Книга, 1924. - 344 с.

    Бунин И. А. Окаянные дни. - Л.: АЗЪ, 1991. - 84 с.

    Волошина (Сабашникова) М.В. Зеленая змея: Мемуары художницы. - СПб.: Андреев и сыновья, 1993. - 339 с.

    Гастев А.К. О тенденциях пролетарской культуры // Пролетарская культура. - 1919, № 9-10. - С. 33-45

    Добренко Е. Левой! Левой! Левой! Метаморфозы революционной культуры // Новый мир. - 1992, № 3.- С. 228-240.

    Добренко Е. Формовка советского писателя. - СПб.: Академический проект, 1999.

    Дубин Б.В. Рейтблат А.И. О структуре и динамике системы литературных ориентаций журнальных рецензентов // Книга и чтение в зеркале социологии. - М.: Кн. палата, 1990. - С. 150-176.

    Карпов А.В. Революционная повседневность: семь дней до сотворения «Нового мира» // Феномен повседневности: гуманитарные исследования. Философия. Культурология. История. Филология. Искусствоведение: Материалы междунар. науч. конф. «Пушкинские чтения - 2005», Санкт-Петербург, 6-7 июня 2005 года / Ред.-сост. И.А. Манкевич. - СПб.: Астерион, 2005. - С. 88-103.

    Карпов А.В. Русская интеллигенция и Пролеткульт // Вестник Омского университета. - 2004. -Вып.1 (31). - С. 92-96.

    Карпов А.В. Русский Пролеткульт: идеология, эстетика, практика. - СПб.: СПбГУП, 2009. - 256 с.

    Керженцев П. Организация литературного творчества // Пролетарская культура. - 1918, № 5. -С. 23-26.

    Кривцун О.А. Эстетика. - М.: Аспект-пресс, 1998. - 430 с.

    Купцова И.В. Художественная интеллигенция России. - СПб.: Нестор, 1996. - 133 с.

    Лапина И.А. Пролеткульт и проект «социализации науки» // Общество. Среда. Развитие. - 2011, № 2. - С. 43-47.

    Левченко М.А. Поэзия пролеткульта: идеология и риторика революционной эпохи: Автореф. дис. канд. филол. наук. - СПб., 2001. - 24 с.

    Мазаев А.И. Искусство и большевизм (1920-1930-е гг.): проблемно-тематические очерки. 2-е изд. -М.: КомКнига, 2007. - 320 с.

    Наша культура // Грядущее. - 1919, № 7-8. - С.30.

    Наша культура // Грядущее. - 1920, № 9-10. - С.22-23.

    Плетнев В.Ф. О профессионализме // Пролетарская культура. - 1919. - № 7. - С. 37.

    Поэзия Пролеткульта: Антология / Сост. М.А. Левченко. - СПб.: Свое издательство, 2010. - 537 с.

    Шехтер Т.Е. Искусство как реальность: очерки метафизики художественного. - СПб.: Астерион, 2005. - 258 с.

    Шор Ю.М. Очерки теории культуры / ЛГИТМИК. - Л.,1989. - 160 с.



    2024 supertachki.ru. Ходовая часть. Обзоры. Топливная система. Шины и диски. Салон. Двигатель.